Сдохни, моя королева!

Короля я полюбила с детства, когда впервые увидела его изображение на подаренном по случаю дня рождения золотом гальдионе. Для малютки семи лет — это очень большое богатство.

— Софи, береги её, эта монета принесёт тебе счастье, — приговаривала мама, укладывая меня спать. — Я освятила её в приходе Святой Норы, покровительницы дев из небогатых семей.

Я сжимала в руке монету, она едва помещалась в ладошке, и в тот день мне приснилась собственная свадьба. Я в длинном подвенечном платье, жених — прекрасный принц, чертами схожий с профилем молодого человека на монете. Однако даже в столь нежном возрасте я понимала, что богатый и знатный жених мне не светит.

Мы не были богатой семьёй, отцу повезло в делах, и он стал купцом второй гильдии, но я верила, что святая Нора пошлёт мне состоятельного дворянина, который даст мне титул и деньги. К вящей радости моих родных и меня, святая не обманула: ровно через одиннадцать лет я стояла у алтаря в церкви Троединства — главном храме столицы, и приносила брачные клятвы, робко взирая на жениха.

Им был настоящий аристократ, граф Моран, в просторечье Роберт Рэймонд Третий, почти не имевший детей, но жаждущий их получить. Говорят, прежние жёны рано умерли и не подарили ему сыновей именно из-за драконьей крови обладателя громкого титула. Легенда, не более, я старалась не думать о том.

— Согласны ли вы, Софи Жанис Орбиен, взять в мужья графа Роберта Рэмонда Моран, чтобы любить и почитать его, пока смерть не разлучит вас?

— Согласна, — пролепетала я, густо краснея под густой вуалью, потому что чувствовала на себе плотоядный взгляд жениха.

Я не была выпускницей школы при монастыре, единственную дочь мои родители оставили на домашнем обучении, пригласив гувернанток и учителей, что стоило отцу трети его годового дохода. Так мне говорила матушка, у меня не было причин ей не верить.

Именно благодаря некой вольности воспитания, я имела доступ к фривольным любовным романам и понимала, какие желания испытывает мужчина по отношению к женщине. Особенно если он немолод, а его жена юна и невинна.

Наши руки связали красной лентой, священник произнёс последние слова напутствия, призывавшие жить в кротости и смирении перед богом, и зазвенел орган.

Я даже на минуту забыла обо всём, смотря как магические белые птицы, выпущенные из специальной машинки, закружили под потолком под звуки прекрасной и величавой музыке, пробирающей до костей. Лишь бы отдалить время, когда моей рукой завладеет новоявленный супруг!

Он вёл себя как средневековый рыцарь! Был в меру учтив, любезен и пока не сказал мне ни слова. Нет, я, конечно, раньше обменивалась с его сиятельством парой ничего не значащих фраз, но всё это уже стёрлось из девичьей памяти. Меня показали ему до свадьбы три раза.

В первый раз он приехал к нам в дом по приглашению отца. Не знаю, что у них были за дела, краем уха слышала от матери, что отец подарил графу в знак уважения лучшие ткани, привезённые с Востока. Позже я узнала, уже от служанок, что из белого шёлка сшили платье для третьей жены графа. Его надели на несчастную, провожая её в последний путь. Лихорадка в тот год свирепствовала сильнее обычного.

Тогда граф окинул меня придирчивым взглядом, спросил, как меня зовут, и удовлетворённо хмыкнул.

Во второй раз он посетил нас спустя два месяца. Его светлость пригласили на обед:

— Это правда, что ваша дочь, мадам, совершенно здорова? — спросил он резким тоном, прервав заверения отца в преданности, чем вызвал у последнего благоговейный поклон.

— Конечно, ваша светлость. Софи почти ничем не болела в детстве, слава Троединому!

Уже тогда во мне зародилась неприязнь к этому высокому господину в парадном платье, но быстро забылась, когда в третий раз он принёс мне в подарок великолепный белоснежный альбом с настоящими акварельными рисунками самых разных цветов. На другом листе, если перевернуть рисунок, оставалось место для записей.

Я попросила его начать альбом и написать мне что-нибудь на память. Он посмотрел на меня с любопытством орлана, взирающего на куропатку, и черканул:

«Пусть мечты сбудутся. Мои и ваши»

— А подпись? — улыбнулась я, прочитав столь целомудренное послание.

— А подпись я поставлю позже. На вас.

Видя моё смущение, он откланялся и поцеловал мне руку. Мне казалось, что как только его губы коснутся моей руки, я испытаю неприязнь, но её не было. Ничего я не почувствовала.

Даже когда на следующий день отец объявил, что я отныне невеста графа Моран и, когда мой жених получит разрешение от епископа по сокращению траура по прежней жене, мы обвенчаемся. Я сделаюсь графиней и вытащу семью из нужды, открою им двери в достаток.

Таковы были планы.

— Мама, почему граф выбрал меня? — спросила я тем же вечером перед отходом ко сну.

— Разве ты не красавица?

Мама подвела меня к зеркалу, и я пристально всмотрелась в отражение. Оно говорило, что причина не только во внешней привлекательности. Я была миловидна, юна, свежа, имела роскошную чёрную гриву, волнами ниспадающую до середины спины, и вместе с тем ничем не выделялась среди сотни других красавиц королевства.

— Твои предки были выходцами из Южной империи, имели дворянский титул, — напомнила мама, гордящаяся сим фактом. Она умалчивала, что дворянство предки потеряли из-за измены короне. — Имей достоинство, ты не какая-то простушка, которую из жалости подобрали на дороге.

И всё же это была не причина.

— Ты здорова и родишь сыновей, которые переживут три года, — привела второй аргумент мама, и я свернула тему. Мои братья и сестры не перешагнули за детский возраст, я их почти не помнила, потому что родилась последней. И подарила матушке утешение.

Она права. Какова бы ни была причина, но я стану графиней, чему обзавидуются соседи и дальняя родня.

И вот это произошло: я вышла замуж.

Но против ожиданий и обычая, никто из двора на свадьбу не явился.

1.1

Я всегда была покорной дочерью, настало время получать за это благословение божье.

Любила слушать, а потом и читать сказки про принцесс, знала, что король, его величество Жан Итен Четырнадцатый и его супруга, заморская королева Христина живут вместе уже двенадцать лет в мире и согласии. Что королевский двор Латании считается одним из самых веселых и модных.

И что как супруга графа я имею честь быть представлена в высшем свете. Конечно, сначала мы поедем в графство Моран, чтобы обустроить дом, а через два месяца, на лето переберемся в открытую королевскую резиденцию близ столицы.

Тогда мне сошьют множество красивых платьев, подарят фамильные драгоценности, и, наконец, у меня появится собственная горничная и девушка, умеющая делать красивые причёски. К счастью, напудренные парики вышли из моды, мне будет, чем похвастаться.

И я увижу короля. Предчувствие нашей встречи будило детские мечты. Укладывая меня спать, мама всё время говорила, что я стану принцессой. Пройдёт время, мол, и превратишься в настоящую госпожу.

Конечно, я была не настолько наивной, чтобы думать о короле, как о суженном, но хотела убедиться, так ли он прекрасен, как его профиль на монетах и парадный портрет, миниатюра которого висела у отца в кабинете.

На последней он представлялся высоким стройным черноволосым мужчиной, и мне льстила мысль, что в нас обоих течет южная кровь. Я воображала в детстве, что когда-нибудь узнаю, что мы дальние родственники. Чушь, конечно, но эти сказки помогали пережить несчастья. И весть о моём скором замужестве.

И вот это свершилось. Я стала графиней, а король на свадебное торжество не явился, и спросить, почему так, тоже было не у кого.

Празднество проходило в столичном доме графа после громогласной барабанной дроби и казалось мне столь пышным и торжественным, будто я обедала у самого короля.

Мы сидели за длинным столом, а все приглашенные входили по объявлению мажордома — толстого усатого человека, который из-за его роста и телосложения казался горой. У меня голова закружилась от обилия баронов с баронессами, и шевалье разных рангов.

При объявлении имени очередного высокородного мне всё время хотелось встать и сделать реверанс, лишь строгий взгляд супруга, сидевшего по левую руку, останавливал меня от необдуманного порыва. Все нравоучения строгой дамы, выписанной женихом для обучения манерам и правилам, выветрились из головы, а она мучила меня не без применения розг целых два месяца!

Наконец, вереница гостей закончилась, и вперед выступил сенешаль — распорядитель пира. Им оказался седовласый сухонький старичком с зычным голосом, в его обязанности входило следить за сменой блюд и за расторопностью слуг в ливреях цветов дома Моран — зеленого и белого — чтобы они проворнее разливали вино в высокие кубки.

По старинной традиции мы с мужем пили из одного серебряного кубка, дна которого не было бы видно, даже если бы я решилась осушить его за целый вечер.

Пир начался с закусок и салатов из корнеплодов, цветов и дорогих восточных трав. Я никогда не ела ничего подобного, поэтому притронулась только к сыру, нарезанному тонкими ломтиками на ближайшей тарелке. И одновременно избегала смотреть на сидящего рядом мужчину. По счастию, он не обращал на меня никакого внимания, принимая тосты и поздравления гостей.

Голова разболелась от давящей на виски жемчужной диадемы, а серебряный пояс не позволял много есть и пить. И тем не менее, время от времени, я принимала бокал из рук супруга, но делала это так неосторожно, потому как тряслись руки, что пару капель упали на моё красное атласное платье, не оставив заметных следов. Но взгляд супруга сделался жёстче, и я затрепетала от мысли о первой брачной ночи.

Матушка говорила, что будет больно, но боль — спутница женщины и в родах, так что пора привыкать. Граф желает иметь много детей.

Вино придало уверенности: я справлюсь. А песни менестрелей и танцы пары шутов, разодетых женихом и невестой, заставили засмеяться. А когда к столу подали суп, я даже уговорила себя съесть две ложки.

— Тебе не нравится птица? — внезапно обратился ко мне супруг.

Я посмотрела на поданных к столу сахарных лебедей, державших в клювах поздравления, перевела взгляд на чучела павлинов, украшавших зал, и только потом поняла, что мой господин говорит о находящихся на столе в изобилии куропатках, цапель и фазанах.

— Этих птиц подают на королевские столы, — прошептал он мне, наклоняясь к моему уху. — Говорят, что их мясо способствует здоровому потомству.

— Нет-нет, ваша светлость, я просто взволнована, — произнесла я, на минуту подняв глаза на его лицо, и тут же опустила взгляд, дабы он не увидел, насколько я нервничаю.

— Поешь, Софи. Скоро тебе понадобятся силы.

И он завладел моей рукой, сдавив ладонь так сильно, что я вскрикнула, но тут же испуганно посмотрела по сторонам: не заметили ли кто.

И вскоре почувствовала кожей: кое-кто заметил.

1.2

Моим магическим даром было умение чувствовать направленную против меня злобу.

Так себе дар, потому что исправить это я не могла, но в нашем роду и эти магические крохи за счастье.

Моя мать и вовсе не обладала никакой магией, кроме умения любить близких. Но это уже не считается даром.

Поэтому сейчас я понимала, что не ошиблась. Что кто-то из присутствующих готов лично убить меня и даже не почувствует раскаяния. С такой злобой в своей жизни я ещё не сталкивалась.

Посмотрела на сидевших за столом: захмелевшим гостям было не до нас. Время от времени поднимались бокалы и произносились хвалебные речи, но всё же люди обращали больше внимания на жареного кабана, фаршированного сосисками. Сын графа от первого или второго брака, молодой виконт Кристоф, разрезал тушу, чтобы показать гостям щедрость хозяев.

Стоило мне обратить на него взор, как меня кольнуло: вот он, главный недруг.

Этот человек пугал меня даже больше своего отца. Он был неказист, некрасив, угрюм и даже когда смеялся, один угол рта растягивался, а второй оставался недвижимым. «Родовая травма», — так пояснил отец, и большего мне не сказали, но догадаться было нетрудно: кто будет в восторге от молодой мачехи, призванной на ложе отца с целью рождения наследников, с которыми потом придётся делить поместья и золото?

Я едва притронулась к рагу — основному блюду пира, потом попробовала кусок яблочного пирога, а личный виночерпий графа всё подливал в бокал вина. Мой супруг почти не пил, но заставлял меня делать хотя бы глоток после каждого нового блюда, выносимого в зал.

В итоге к концу вечера в голове моей шумело изрядно, и я мечтала только о том, чтобы лечь спать. Супружеские обязанности, о которых говорила мама накануне моей свадьбы, больше не вызывали ужаса, я просто смирилась, что мне станет больно, но это не продлится долго.

Настал момент, когда граф встал, давая понять, что пора проводить новобрачных в опочивальню. Музыка стихла, менестрели прекратили тянуть во всю глотку потешные песенки, а гости перестали им подпевать, сопровождая всё это сальными шуточками насчёт «невинность можно потерять лишь раз».

Какие бы они ни были знатные, а вели себя едва ли лучше купцов!

Но вот всё стихло, и вперёд выступил священник с кадилом. Зал наполнили другие песнопения, тягучие, заставляющие поднимать глаза наверх и шептать молитвы, призванные очистить душу. Я не очень любила бывать в церквях, мне всегда казались скучными эти бесконечные псалмы, но сейчас хотелось, чтобы они не закончились.

Омовения рук завершились, мы с супругом были готовы последовать за священником, желающим освятить ложе. Супруг сдавил мою руку дважды и потянул вслед за собой, сделав знак гостям продолжать пир и не мешать.

Я восприняла это как добрый знак. Слышала, что некоторые исполняют супружеский долг при свидетелях, чтобы подтвердить невинность невесты, и сама мысль о таком вызывала тошноту и состояние, близкое к обмороку, даже несмотря на выпитое вино.

И теперь я буду избавлена от позора. Чужие жадные глаза не будут видеть моёго полуобнажённого тела, желая дотронуться до ниспадающей на грудь тонкой рубашки, а чужие руки не станут жаждать прикоснуться к белой коже. Я знала, что красива и возбуждаю мужские желания, и боялась этого.

Вот даже сейчас, когда меня за руку в опочивальню вёл чужой по сути, но господин по закону, человек, я будто смотрела на себя со стороны. Как мы поладим? Смогу ли я почувствовать что-либо, кроме страха и отвращения перед неизбежным? Была бы моя воля — убежала бы назад к родителям и попросила увезти в монастырь, чтобы больше никто не смотрел на меня, как на кусок свежего и аппетитного мяса.

«Впрочем, — успокаивала я себя, — всё это страхи. Пройдёт, мама обещала, что пройдёт».

Священник остановился возле широкой запертой двери, помахал кадилом, пробормотал заклинание и благословил нас обоих. И удалился.

— Ты ведь не против, дорогая, чтобы в нашей спальне не было посторонних? — ласково спросил граф, и я впервые за вечер посмотрела на него не таясь.

Горячая волна благодарности поднялась к горлу, не давая произнести ни слова.

— Спасибо, — выдавила я, наконец, и граф уже распахнул дверь, входя первым и ведя меня за руку.

Спальня, большая и просторная, холодная, с её узкими окнами, в проём которых едва ли можно было высунуться, она была освещена свечами по углам и теми, что стояли на большом круглом столе. Кровать под пышным тяжёлым балдахином находилась на некоем возвышении.

Граф выпустил мою руку и прошёл к столу, чтобы налить себе ещё вина. Я не противилась, стояла, обняв себя от холода руками. Страх спрятал когти и теперь казался не больше котёнка.

— Ты будешь пить? — спросил супруг, и вразрез его словам со стороны кровати раздался мелодичный женский смех.

Граф в два прыжка оказался рядом с его источником и отдёрнул балдахин.

На белоснежных, девственно-чистых простынях, привстав на локтях, лежала молодая и тоненькая светловолосая дева.

Она была самим совершенством. И она была совершенно обнажена.

1.3

— Убирайся прочь! Сегодня не до тебя! — прикрикнул граф раньше, чем я успела проронить хоть слово.

— Как пожелаете, ваша светлость, — лукаво улыбнулась незнакомка и грациозно соскользнула на пол, одарив меня насмешливым взглядом и совершенно не стесняясь своей наготы. Так как если бы в этом доме она привыкла ходить исключительно в костюме Евы.

Она была моей ровесницей или младше, на полголовы ниже и походила на кошечку. Наклонилась, оглядываясь через плечо, и подобрала лежащий на кресле халат, чтобы в следующую минуту, накинув его, тряхнуть волосами, словно хвасталась, и выскользнуть в дверь.

— Софи, что ты стала, как вкопанная! Иди сюда!

— Кто это?

— Не твоё дело, иди сюда!

Я даже не сразу поняла, что теперь супруг обращается ко мне. Но подчинилась без лишних слов, может, потому, что меня так учили, или потому, что онемела. Скорее второе, ведь когда супруг приказал раздеться и побыстрее, я принялась расстёгивать крючки и застёжки, даже не понимая, что делаю.

Пальцы не слушались, а он стоял за моей спиной и терпеливо ждал. И минуты тянулись, прилипая друг к другу, как песчинки, падающие в огромных песочных часах церкви Троединства.

— Что там возишься? — наконец, супруг потерял терпение и дёрнул платье на спине с такой силой, что мелкие жемчужины, украшавшие лиф, хрустнули и рассыпались по полу, затрещала тонкая кружевная ткань выреза, защищавшая от нескромных взглядов. То же самое ждало и нижнюю белоснежную рубашку из тонкого батиста, полы которой я вышивала собственноручно, возлагая надежды, что супруг отметит мою старательность и трудолюбие.

Всё это оказалось излишним, имело значение только новизна моего тела. Но это я поняла немного позже, а тогда ни о чём не размышляла, дрожала как от холода, и про себя шептала молитву святой Норе. Это мой долг, а мужчины часто бывают нетерпеливы.

Я старалась не думать о том, что представляла себе нечто иное. И о платье, валявшемся у ног как более ненужная тряпка, тоже. И даже о сопернице, лежавшей на смятых простынях. Я не могла уйти, иначе, матушка предупредила: будет ещё хуже.

И у мужчин всегда есть любовницы — девки из низших сословий, они сами прыгают в постель к чужим мужьям, в надежде на дары и приданное. Или на бастарда, которому достанется если не наследство, тут законы суровы, то благодетель, устраивающий судьбу незаконного ребенка.

Муж тем временем муж повернул меня к себе лицом, схватил за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза:

— Я хочу, чтобы ты кричала. И чтобы я поверил тебе.

Последняя рубашка пала жертвой его нетерпения, я попыталась стыдливо закрыть руками наготу, это было не по правилам, церковь не приветствует соитие мужа и жены в первозданном виде, но муж толкнул меня, легонько, почти ласково, и я опустилась на влажные от чужого пота простыни.

Муж избавился от половины вещей ещё до того, как я смогла справиться с крючками на лифе, ныне же он оставался в кальсонах, и я боялась смотреть туда, где должно было быть его достоинство. Несмотря на вольное воспитание и романы, я знала не всё, потому что невинной знать о мужчинах слишком многого не дозволено.

Супруг навалился на меня, заставив развести ноги, перехватил запястья, не забыв заглянуть в глаза, а я успела только подумать, что его лицо сейчас напоминает морду хищника, расправляющегося с добычей, и началось.

Какое-то время я не пускала его в себя, но вот муж слегка отстранился, плюнул себе на руки и увлажнил меня рукой.

— Сейчас я тебя отымею, жёнушка!

Меня пронзила боль такой силы, что потемнело в глаза. Казалось, что внизу живота меня проткнули ножом, и я сейчас истекаю кровью, а лезвие снова и снова засаживают в свежую рану по самую рукоятку.

— Кричи. Ну же! — лёгкая пощёчина отрезвила, и я застонала.

— Пожалуйста, я задыхаюсь, — прошептала я, чувствуя, что не могу более выносить тяжесть мужского тела, вдавившего меня в перину.

— Кричи громче, сучка!

Снова пощёчина, но я получила небольшую передышку и успокоила дрожь в теле. Его плоть всё ещё была во мне, продолжая толчками прорываться внутрь, и вот он снова задвигался, и боль вернулась с новой силой.

Я закричала не по приказу, а из-за муки. Это было сродни пытке, и я не знала, что сделать, чтобы её прекратить! Говорили, что мужчина утоляет страсть так быстро, что женщина не успевает сосчитать все беременности, которые случились из-за него. Иные рассказывали, что это самое романтичное и приятное, что может случиться между супругами.

Я слушала украдкой, изредка служанки шептались по углам, но и представить не могла, насколько это неприятно, унизительно и больно!

Последний мой крик, и вскоре я почувствовала, как горячее семя мужа заполнило моё исстрадавшееся лоно. И возблагодарила Бога! Пусть я понесу сразу, пусть получу передышку, лишь бы он не прикасался ко мне снова!

Муж отпустил меня и, тяжело дыша, опустился на простыни рядом. Я лежала тихо, как мышка, надеясь, что сейчас он заснёт, и я смогу укрыться простынёй, чтобы лежать тихо и укрепить семя, прорастив его в себе. Моё лоно саднило и нещадно болело, мне казалось, что теперь я навеки останусь неполноценной, что муж по страсти порвал меня всю, и теперь это жжение никогда не уйдёт. Многое мне тогда казалось, и вот он заговорил:

— Покажи простынь!

Я вздрогнула от руки, опустившейся на грудь.

— Покажи, я должен убедиться, что ты не соврала!

— Мой господин, я была невинна, разве вы не убедились?

Мысль о том, чтобы встать нагой, приводила меня не в меньший трепет, чем все те страхи, которые я пережила пару минут назад. Что он хочет делать с простынёй? Я слышала, что для мужа важно, чтобы жена была чиста, но слышала также и о том, что мужчина всегда это поймёт сам.

— Софи, так положено! Встань.

Я подчинилась, дрожа от холода, ступая ногами по пушистому ковру, стала у изголовья. По ногам потекла кровь, смешанная с его семенем. Знак нашей близости, лучшее доказательство законности нашего союза. Брак консумирован, я жена своего мужа.

«И графиня», — не без удовольствия подумала я, и тут же устыдившись тщеславия, покраснела.

Муж принял это на свой счёт.

— Так положено, Софи. А теперь иди и подмойся, служанка ждёт за дверью, она покажет тебе свою спальню, а мне надо отдохнуть. И скажи там, чтобы поменяли мне простынь.

— Разве у нас не будет общей постели? — вырвалось у меня раньше, чем я успела подумать, что говорю. А надо было думать: у аристократов принято иметь раздельные спальни. Говорила же мне матушка!

— Иди! — коротко приказал муж, бросая мне чистую простыню, чтобы я завернулась, а сам принялся одеваться.

Какое-то время я смотрела на его широкую спину, ожидая, что он скажет ещё что-либо. Например, что доволен мной, но этого не произошло. Граф принялся умываться в тазу, и я молча соскользнула в дверь, едва сдерживая слёзы.