Секрет старого филина

В сердце большого города, где звёзды тонули в свете неоновых реклам, был оазис — Старый парк. Для людей это было просто место для прогулок. Они не знали, что каждую ночь здесь творилась магия. И главным волшебником был филин по имени Ульф.

Ульф был не просто птицей. Он был Хранителем. Его обязанности были строгими и важными. Каждую ночь он облетал свои владения и собирал в специальный мешочек, сплетённый из лунного света и паутины, Громкие Звуки — рёв машин, крики из окон, гул поездов. Собрав достаточно, он относил мешочек на свалку за городом, где шум медленно растворялся, не мешая парку спать.

Ещё он раскрашивал сны. Пролетая над домами, он видел блёклые, серые сны взрослых и чёрно-белые сны грустных детей. Тогда Ульф доставал свою кисточку из совиного пера и капли утренней росы и подкрашивал сны: добавлял золота в сны о лете, ярко-синего — в сны о море, а в самые грустные подмешивал блёстки смеха.

Но однажды в парке появилась Серая Скука.

Это была не птица и не зверь. Она была похожа на холодный, беззвучный туман, который полз между деревьями. Там, где она проходила, цветы поникали, краски мира тускнели, а на души людей ложилась тяжёлая, апатичная усталость. Магия Ульфа была бессильна против неё. Мешок для шума не мог её поймать, а кисточка не могла раскрасить пустоту.

Ульф сидел на своём дубе, и в его мудрых жёлтых глазах впервые за долгие годы было отчаяние. Он был старым хранителем, а эта угроза была ему не по силам.

И тут он услышал стрекот. Это были воробьи — шумная, дерзкая стайка, которую Ульф всегда считал легкомысленной. Они сновали вокруг Серой Скуки, явно встревоженные.

— Убирайся! Это наш парк! — чирикали они, бесстрашно пикируя на туман. Но Скука просто поглощала их энергию, и воробьи, поникнув, садились на ветки, теряя весь свой задор.

К ним присоединились белки. Они швыряли в Скуку шишками, но шишки бесшумно проваливались в густоту, не причиняя ей вреда.

И тогда Ульф понял. Он не может победить Скуку в одиночку. Его магия была магией тишины и порядка. А чтобы победить пустоту, нужен шум, суета и безрассудная, кипучая жизнь.

Спустившись с дуба, он тяжело подлетел к воробьям и белкам.

— Моя магия слабеет, — сказал он своим низким, утробным голосом. — Но наша общая — сильна. Она не выносит... радости.

И началось великое сражение за парк. Воробьи, как истребители, носились над Скукой, устраивая невероятно шумные воздушные бои. Белки с визгом катались по веткам, сбрасывая на туман душистые хвойные иголки. А Ульф парил в центре этого хаоса и делал то, что не делал никогда: он пел. Его песня не была красивой. Это было мощное, низкое «Ууу-хууу!», полное силы и воли, которое било прямо в сердце Серой Скуки.

Туман заколебался, стал рваться на клочья. Ему было нечем ответить на этот взрыв жизни. С криком, который никто, кроме них, не услышал, Серая Скука рассеялась, исчезнув навсегда.

Наутро люди, гуляющие по парку, удивлялись, откуда взялось это чувство лёгкости и радости. Воздух казался чище, краски — ярче.

Ульф снова сидел на своём дубе. Рядом, на ветке, чистила перья предводительница воробьёв, а на суку ниже белка грызла орехи. Они больше не были просто соседями. Они были Хранителями. Разными, но защищающими одно и то же. И их магия, состоящая из тишины, смеха и совиной песни, была теперь неразрушимой.