Сельские хроники

Сельские хроники

– Вот не пойму я тебя, Люськ. – он поправил кепку, и затушил окурок о край белого блюдца, рассыпав пепел на белоснежное кружево скатерти. – Чего тебе в жизни не хватает, а, Люськ?

Хрупкая женщина, на секунду отвлеклась от мытья посуды, замерла, устремив взор в окно, тяжело вздохнула и покачала головой, даже не повернувшись к говорившему.

– Не-е, ты скажи, чё не так? А вдруг я подсобить смогу? Я ж это, того… С добрыми намерениями я. Ну ты хоть это, повернись ко мне, что ль.

Женщина поставила вымытую тарелку на расстеленное полотенце, медленно повернулась и посмотрела на мужчину. Её слегка передёрнуло, она закрыла глаза, собираясь с мыслями и спокойно сказала:

– Шёл бы ты домой, Ваня.

– Не-е, так дело не пойдёть, я к тебе поговорить пришёл, душу излить, а ты меня домой? Гонишь?

– Нет, я тебя не гоню, – стараясь сохранять спокойствие, тихо ответила она и обхватила руками плечи, словно замёрзла, – спасибо, что дрова привёз.

– И чё, всё? Думаешь борщом накормила, и Ваня за тобой ещё полгода бегать будет, как на привязи? Я те чё, пацан?

– Ну, всё, хватит. Иди Иван домой, по-хорошему прошу.

– Вот скажи, чё те не так, а Люськ? Нормальный я мужик, аль рожей не вышел? Не по нраву что ль?

– Не по нраву, Вань. Говорили уже об этом, сколько можно.

– Коне-е-чно-о, куда нам деревенским до вас городских, да благородных. Не, ты мне скажи, вот сёдни, чё не так-то? Пришёл, чин-по чину, не пивши, фуфайку в сенках снял, а ты опять нос воротишь.

Людмила тоскливо посмотрела в окно, за которым нескончаемым потоком лил дождь. Придвинув стул ближе к окну, она присела на самый краешек, и задумчиво посмотрела на мужчину.

– Вань. – она вздохнула так тяжело, будто смертельно устала. – Не ходи ты ко мне больше, прошу. Люди околесицу несут, зачем тебе это? Ты молодой, найдёшь себе невесту. Вот Люба - уже все глаза проглядела, а ты на неё не смотришь. Сходи к ней, пригласи на свидание, цветы подари - женщины очень любят цветы… Хорошая она девушка, обрати на неё внимание.

– Ты от темы-то не уходи. Я те чё, я ж понимаю всё, ты не думай. Ответь, чё не так?

– Хорошо, я скажу, но после этого ты пойдёшь домой, Ваня. К моему сожалению, этикету и хорошим манерам я тебя обучить не смогу, но запомни: при встрече с женщиной - сними головной убор. В помещении ходить в кепке - неприлично. Не кури в доме, пока не спросишь разрешения хозяйки. Женщины не любят табачного дыма…

– Дык, я чё, я ж так… Думал нормально всё.

Он сконфузился, стянул с головы кепку, скрутил в трубочку и сунул в карман рабочих штанов. Виновато покосился на затушенный окурок в блюдечке, и уже было потянулся к нему. Заметив его движение, Людмила тяжело вздохнула.

– Оставь, Вань. Не надо, я сама уберу. И ещё, Вань, не «чокай», правильно надо говорить «что».

– Так я чё, то есть, ну…

– Не перебивай - это моветон. Есть разница, когда разговариваешь с женщиной, а когда с мужчиной, нужно уметь выбирать тон беседы и допустимые речевые обороты.

– Да ну, тя. Затянула. Я ваще ничё не понял. Какой мотон? Я чё теперь с работягами расшаркиваться должон? Это ты привыкай, в селе ты, тут те не столица. Вон, лучше сапоги резиновые носи, я в сенках оставил, твой размер. И ты это, подумай, я к тебе серьёзно пришёл - жениться на тебе хочу, обижать не буду. Мужик я крепкий, рабочее дело знаю. Ну, выпиваю, а кто не выпивает? Хозяин я хороший, дом у меня ладный, не твоя избёнка. Да баня большая, огород, хозяйство…

– Ваня! – она закрыла лицо руками и всхлипнула. – Так ты что, свататься ко мне пришёл?

– Ну дык… Ты чё ревёшь-то? От счастья, аль..

Людмила отняла руки от лица, по щекам текли две дорожки слёз, она хохотала.

– Иди домой, Ваня. – она снова закрыла лицо ладонями, едва сдерживая смех.

Иван посмотрел на неё, ругнулся в сердцах, выдернул кепку из кармана, ударил об ногу, резко развернулся и вышел из дома, громко хлопнув дверью.

Из сеней донеслось недовольное ворчание: «Чёртова баба».

«Изгнанница»

Уже поздно вечером, закрыв на засов двери, она присела у окна, за которым всё так же неистовствовал дождь, стуча по крыше тяжёлыми каплями, стекая по стеклу длинными дорожками слёз, медленно превращая её крошечный сад в болото. Она тяжело вздохнула и, покрутив в руках изящную фарфоровую чашку, наполнила её настоем шиповника. Август на исходе…

Ещё всего год назад, она и представить себе не могла, что вместо крепкого чая будет пить настой шиповника и вот так проводить вечера - в избушке, в полном одиночестве, отбиваясь от назойливого поклонника, подарившего ей резиновые сапоги. Она грустно улыбнулась. Жизнь порой выдаёт такие коленца, что трудно не свернуть шею. Казалось, всё плохое уже позади - вот он взлёт, ты добился того к чему так долго шёл, и уже летишь высоко-высоко над пределами своих мечтаний и… Всего одно неосторожное движение, и ты кувырком падаешь в пропасть…

Ещё каких-то двенадцать месяцев назад, она была любимой женой, уважаемым человеком и строгим заместителем министра культуры. Светской дамой, предпочитавшей проводить вечера в театрах на премьерах, открытии выставок, в блеске огней ночного города, в окружении богемы с благоговением заглядывающей ей в глаза…

Как-то рухнуло всё в один миг, будто сглазили её, или порчу навели, как на селе говорят.

Внезапно муж ушёл к секретарше, что, собственно, уже не невидаль, а классика жанра, а её неосторожное высказывание на новогоднем банкете, резкое слово высокопоставленному зарвавшемуся чинуше, и…

И вот, она уже здесь - в двух тысячах километрах от столицы, в селе, название которого так сразу и не выговоришь. Поднимает культурный уровень населения, с нуля создавая библиотеку, которой здесь отродясь не было, организовывая культурно-массовые мероприятия в местном клубе, гордо именуемым ДК. Да уж, ДК - истинный дом культуры, светоч одарённых душ, луч солнца в тёмном царстве, как же… Заброшенный курятник и тот выглядит лучше…

Как выяснилось - ей ещё повезло, шеф отстоял. После подобных скандалов в министерстве, как правило, теряются не только чины и ранги, карьера, привычная жизнь, но и вообще работа. А ей досталась всего лишь ссылка - эдакий квест «почувствуй себя декабристом». И она почувствовала, о, да… Прочувствовала каждой стрункой души всю прелесть изгнания.

Первые два дня после своего приезда - она провыла белугой, укрывшись от белого света в своей «берлоге» - крошечной избе на отшибе села, любезно предоставленной «высокому начальству» председателем сельсовета. Ей хотелось рвать и метать, кричать от боли, страха и несправедливости. Требовать объяснений, бежать, закрыть глаза и проснуться, поняв, что это был просто кошмарный сон. Ей хотелось всего этого сразу, одновременно… Но она просыпалась всё в той же берлоге, и кошмар продолжался.

Её пугало и раздражало буквально всё - и окружавшие её странные люди, и обшарпанные стены разваливающегося клуба, и её, с позволения сказать, кабинет… Грязь, неухоженность, всеобщая безалаберность, покосившиеся дома, дети, носящиеся по грязным улицам словно беспризорники. Разбитые дороги в навозе, снующие везде куры, вечно плетущиеся куда-то стада - вся эта деревенская экзотика, которую так сладко воспевал Шукшин.

А манеры… Тут царил первобытный хаос - панибратство доводило её до исступления, казалось, что о субординации здесь никто даже не слышал. В первый же день она устроила выволочку местному сторожу Петровичу, сходу обратившемуся к ней по отчеству «Егоровна». Людмилу чуть кондрат не хватил. Она собрала у себя в кабинете весь «штат», состоявший из трёх сотрудников, направленных ей в помощь - сторожа, учительницы русского языка и плотника. И популярно, едва не срываясь на крик, объяснила им, что к ней можно обращаться только по имени отчеству - Людмила Егоровна, и никак иначе. Не Люська, не Людка, ни, боже упаси «Егоровна». Её так трясло от злости, что Петровича чуть не хватил удар, а Тамара Потаповна - учительница русского языка, которая до её приезда спокойно пребывала на пенсии уже более пяти лет - пила капли. И только плотник остался невозмутим, как позже выяснилось - он был глух.

Но всё это оказалось такой мелочью на фоне предоставленного ей жилья.

Когда водитель председателя провёз её через всё село, свернул на глухую, безлюдную улицу и доехал до самого конца к маленькому покосившемуся, почерневшему от старости дому с упавшим забором, Людмила испугалась не на шутку. Водитель выслушал её гневную тираду, зло сплюнул, достал из кармана ключи и пошёл открывать дом, не сказав ей ни слова.

Людмила послушно пошла за ним, таща по гравию тяжеленный чемодан и сумку. Водитель лениво провёл инструктаж, показав сени, кухню, комнату, печку. Потом махнул рукой во двор, сказав, что баня и дровник там, и уже пошёл к выходу, как Людмила завопила, что она тут не останется. Он зло посмотрел на неё, покачал головой и, вложив ей в руку ключи, буркнул на прощание что-то вроде «нормально», и ушёл, хлопнув дверью.

Эту ночь она прорыдала навзрыд, кляня судьбу, председателя и провидение. Уснула уже под утро, не включая свет, замёрзнув настолько, что прямо в одежде свернулась калачиком под грудой одеял, всех, что обнаружились в доме. Нужно было растопить печь, но одна мысль об этом повергала её в такой ужас, что подсознание тут же начинало рисовать страшные картины пожаров и прочих кошмаров.

Утром за ней прибыл водитель. Людмила уже хотела высказать ему всё, что она думает об их «гостеприимстве», но поймав на себе ледяной, полный злобы взгляд - передумала. Этот человек пугал её настолько, что у неё перехватывало дыхание, сводя судорогой горло.

Как оказалось, от клуба до её дома было относительно недалеко - всего две улицы. Выходя из машины, Людмила выдохнула с облегчением. Водитель вяло процедил, что с завтрашнего дня ходить она будет пешком, так как они с начальством уезжают на несколько дней в райцентр на совещание. Эта новость повергла её в шок, ведь она планировала «по душам побеседовать» с председателем по поводу её размещения, но вдруг поняла, что никаких бесед не будет, и тут уже ничего не исправить - надо звонить на «верх» и жаловаться…

Ещё через сутки, ещё одну холодную, зарёванную ночь, она с трудом дозвонилась до министерства, с ужасом услышав, что её дорогой шеф отправился в отпуск, на целый месяц. В красках описав новому заму «тёплый приём», Людмила Егоровна, железная леди, вместо того, чтобы разлиться пламенем в праведном гневе - разревелась. Ей тут же пообещали разобраться, но при этом набраться терпения и просто переждать время… На этом линия отключилась, а в трубке раздались длинные гудки.

Людмиле стало плохо - бессонные ночи, холод и голод дали о себе знать. Она без сил опустилась на стул, мгновенно оказавшись на полу, свалившись со сломанного сидения с таким грохотом, будто рухнул весь этот сарай, гордо именуемый ДК.

У неё не было сил даже чтобы подняться, она лежала и тихо плакала, глотая горькие слёзы обиды и несправедливости, пока тёплые руки не обняли её за плечи и не помогли встать. Она увидела перед собой старенького сторожа, что смотрел на неё с тревогой. И от этого взгляда полного понимания и сочувствия, она вдруг разревелась так горько. Петрович прижал её к себе и гладил по спине, как маленькую, и шептал ласковые слова, называя её деточкой. А она всё плакала и плакала.

Вечером Петрович проводил её до дома, проверил печь, подкинул дров и, отказавшись от чая - распрощался, велев закрыть на засов калитку и двери.

В доме что-то неуловимо изменилось. Было тепло, чисто и уютно. И только сейчас, Людмила заметила, что на окнах появились занавески, кровать, на которой она спала под грудой одеял - застелена белоснежным постельным бельём со стопкой взбитых подушек, пол устлан домоткаными ковровыми дорожками, на рабочем столе, прикрывшись цветастым абажуром в оборочках, горит настольная лампа. А на кухоньке - круглый стол накрыт кружевной скатертью, на плите стоят кастрюльки, источая умопомрачительный аромат… И вдруг обнаружилось, что в кухоньке имеется раковина, а из крана бежит горячая вода. Людмила чуть не взвизгнула от радости, и помчалась исследовать дом на предмет ванной. И о чудо! Она нашлась в небольшом коридоре за печью, как и пузатый плательный шкаф с зеркалом, и даже гладильная доска с утюгом. Конечно, узкая душевая с целлофановой занавеской не могла заменить роскошь ванны, но - там была горячая вода и стопка пушистых полотенец - всё, что нужно женщине для счастья.

Не раздумывая ни секунды, Людмила выскочила в сени и закрыла на засов дверь. Промчалась в дом, на ходу скидывая с себя одежду, и ворвалась в душ, под обжигающие струи горячей воды, стремясь согреться, смыв с себя все тревоги и страдания.

Позже, завернувшись в мягкие полотенца, она неспешно поужинала домашней едой, приготовленной с любовью умелыми руками. Невероятно ароматное жаркое показалось ей самым вкусным блюдом из всех, что она когда-либо пробовала. Пирожки с капустой и яйцом были просто божественными, тесто было тоненьким и пушистым, а уж начинка…

Титаническим усилием воли, она заставила себя оторваться от трапезы, чтобы оставить вкусненького на завтра. Вымыв посуду, разобрала чемодан, развесила одежду в шкаф, поставила телефон и ноутбук на зарядку и… И вдруг поняла, что смертельно устала и хочет спать. Заводя крошечный будильник на семь утра, она удивилась, что стрелки часов показывают всего девять вечера. Но за окном была непроглядная темень, и она так устала, что даже удивиться тому, что она впервые за много лет ложится спать так рано - не было сил.

В отличие от предыдущих ужасных вечеров, её домик показался таким тёплым и уютным гнёздышком, а не той ледяной берлогой, в которой она спала свернувшись калачиком под грудой одеял, стуча зубами от холода. В печке потрескивали дрова, за окном завывал ветер, и её неумолимо клонило в сон. Погасив свет, оставив только настольную лампу, Людмила наконец легла в кровать, вытянувшись во весь рост на пуховой перине, давая измученному телу покой и расслабление. Так хорошо ей не было уже давно, очень давно…

– Надо будет поблагодарить завтра Петровича и Тамару Потаповну. – сонно пробормотала она, вдруг осознав, что преображением своего гнёздышка она обязана этим чудесным людям, а не министерству, пообещавшему разобраться.

Дни неслись за днями, за одной проблемой вырисовывались тысячи других. Никто не хотел заниматься каким-то поселковым ДК и библиотекой. Председатель просто перестал отвечать на её звонки, полностью игнорируя даже письменные обращения. У него на всё был готов один ответ: «Нет средств, как-нибудь сами». В райцентре непонимающе переспрашивали, фыркали и бросали трубки, отказываясь разговаривать.

Людмиле казалось, что она сходит с ума, и уже была близка к этому, если бы однажды не явился её ангел-хранитель.

Клавдия Петровна служила фельдшером. Одна на целый посёлок, она была и скорой помощью, и акушеркой, и хирургом, и кардиологом, и психологом… Маленькая хрупкая женщина, с извечно сиреневыми кудельками седых волос и пронзительными голубыми глазами.

Зимой, Клавдия Петровна передвигалась со скоростью звука на лыжах, а летом на велосипеде. Она всегда была всем довольна, искренне улыбалась, и казалось, знала всё на свете. Ей было семьдесят пять лет.

Людмила простыла. Привезённый ею гардероб - никоим образом не соответствовал окружавшей её действительности. Замшевые сапоги на каблуках не выдержали бездорожья, единственная пара туфель без каблуков - моментально превратилась в калоши, тончайшая шубка из норки не грела, а скорее мёрзла сама. Дорогие деловые костюмы, блузки из шёлка-не спасали от пронизывающего насквозь мартовского холода.

Она слегла с высокой температурой и диким кашлем, разрывавшим грудную клетку напополам. Ей даже казалось, что она так и умрёт в этой глуши… Но однажды вечером, открылась дверь и в её унылую обитель ворвался ураганный ветер в лице Клавдии Петровны, вызванной не на шутку перепуганной состоянием начальницы Тамарой Потаповной.

Клавдия Петровна что-то говорила Людмиле, о чём-то спрашивала, отдавала приказы Тамаре Потаповне, и носилась из комнаты в кухню, жарко растопив печь. Напоив Людмилу душистым отваром, она укутала её тяжёлым ватным одеялом, положив на лоб прохладное полотенце, и присела рядом.

Дальше, всё было, как во сне: периодически мелькали встревоженные лица Петровича и Тамары Потаповны, взявших на себя роль опекунов. Заботливые руки Клавдии Петровны, подающие микстуры и таблетки. Это всё, что могла вспомнить Людмила из тех кошмарных дней, что она провела в полузабытьи. Когда она наконец-то очнулась, Клавдия Петровна была рядом, а с кухни доносились волнующие душу и желудок ароматы, дразня и истязая обоняние, напоминая, что она голодна, как волк.

Тамара Потаповна суетилась на кухне, демонстрируя таланты шеф-повара заткнувшего за пояс все звёзды Мишлен, а Клавдия Петровна исполняла роль сестры милосердия, держа Людмилу за руку.

– О! Очнулась! Ну, наконец-то, глазки открыла, порозовела, а то лежала тут, как мумия. Напугала всех до одури! – весело прощебетала она. – Люсенька, чего хочешь? Кушать, а может отварчику из шиповника?

На обращение «Люсенька» - Людмила недовольно поморщилась, а Тамара Потаповна сделала страшные глаза, выразительно посмотрев на Клавдию Петровну. На фельдшера это не произвело никакого воздействия, она приобняла Людмилу за плечи и помогла ей сесть на кровати.

– А давай по супчику, а, Люсенька? Тамара Потаповна изумительный супец сварганила, на курином бульоне, с лапшичкой, с зеленью - самый целебный в мире бульон! Одна сплошная польза, а уж аромат какой…

В животе у Людмилы согласно квакнуло, и махнув рукой на все свои принципы - всё равно бесполезно объяснять, что её зовут… В общем, Люсенька смирилась со своей новой участью носить имя, которое она терпеть не могла.

– Спасибо. – просипела она. Голоса не было, в горле першило так, будто туда насыпали раскалённого угля. Тело было словно чужим, плохо слушалось, казалось, что она вся набита ватой и сил не было совершенно. – Мне бы в душ. – пытаясь подняться сказала Людмила, и рухнула обратно.

– Вот ведь, прыткая какая! – рассмеялась Клавдия Петровна, заботливо подкладывая подушки под спину Людмилы. – Не так быстро, деточка. Давай-ка, температурку сначала смерим.

У Людмилы округлились глаза от такого обхождения. С ней возились, как с маленькой, а ведь она… Она… Всё, хватит с неё стойкости железной леди - она больше не начальник. Кажется, та Людмила Егоровна - заместитель министра культуры, потерялась где-то на полпути двух тысяч километров между Москвой и этим забытым богом посёлком.

А она согласна даже на «Люсеньку».

Клавдия Петровна, сунула ей градусник и приложила тёплую сухую ладонь к её лбу.

Внутри вдруг всё перевернулось - Людмила вспомнила заботливые руки бабушки, её объятия, и то старое, давно забытое ощущение защищённости и покоя. Наверное, все бабушки такие - могут снять любые тревоги и болезни простым прикосновением, тёплыми руками отвести беды, ласковым словом залечить раны. В носу подозрительно защекотало, в глазах защипало, по щеке побежала предательская слезинка.

Клавдия Петровна, смахнула слезинку с её щеки, и прижав Людмилу к себе, успокаивающе погладила по спине, прошептав: «Всё уже хорошо. Всё прошло, не надо плакать - мы рядом, ты больше не одна».

Спустя пять дней, проведённых в строгом постельном режиме, под чутким надзором её ангелов-хранителей, Людмила окончательно выздоровела и почувствовала себя полной сил для новых сражений. Она приняла решение выполнить миссию - поднять культурный уровень села, работу, для которой её сюда и отправили, несмотря на протесты и сопротивление местных «царьков».

– Люсенька, детка… – увещевала её Клавдия Петровна, узнав про планы Людмилы. – Да брось ты эту затею, не дадут тебе эти ворюги и копеечки. Ишь, чего удумала - клуб отремонтировать, библиотеку создать? Один в поле не воин, тут команда нужна - крепкая да надёжная, да чтобы на понятном этим оглоедам языке беседы вела. Ты одна не справишься, помощь нужна будет.

– Справлюсь! – стояла на своём Людмила. – Не последний же я человек в министерстве.

– Тю! – махнула рукой Клавдия Петровна, не дав договорить. – Да я тебя умоляю, девочка. Ты ещё чемодан собирала, а здесь уже новость разнесли, о провинившейся ссыльной, что из Москвы прибудет наказание отбывать. Вот наш гоголь хвост и распушил - показывает тебе, кто здесь царь и бог. Перед руководством-то он стелится, как пёс дворовый, пятки облизывать готов, а на тебя ему - тьфу, потому как знает свою безнаказанность. Ты для него не помеха.

– Что? – Людмила от удивления аж осипла.

– Полно те, голубушка, – успокаивала фельдшер, поглаживая Людмилу по плечу, – отсидишься сколько нужно, пока этот упырь московский про оказию не забудет, или с кресла его насиженного не сковырнут, а там, глядишь и вернёшься к себе.

Людмила отрицательно покачала головой.

– Этот не забудет. Да и сковырнуть такого вряд ли получится, если только на повышение пойдёт.

– Или в тюрьму. – ехидно заметила Клавдия Петровна. – Таким только там и место, а я в справедливость верю.

Людмила грустно покачала головой. Раньше она и представить себе не могла, что окажется в положении «просителя», на чьи просьбы сама обычно отвечала заученными пустыми фразами: «примем меры», «приложим все усилия», «будем разбираться в ситуации»… Как легко это было говорить, зная, что никаких мер принято не будет. Ну невозможно же помочь всем, так? И вот сейчас, она бьётся головой о бетонную стену, пытаясь сделать хоть что-то хорошее.

– Я позвоню своему начальнику. Он поможет, должен помочь. Не такие уж это и большие деньги для бюджета. Клуб отремонтировать, библиотеку собрать, культурный досуг организовать - но ведь можно же! – Людмила просительно посмотрела на Клавдию Петровну, ожидая поддержки.

– Забудь. – строго сказала она. – Ещё бо́льшие неприятности на себя навлечёшь, если ещё и требовать начнёшь. Здесь всё так - вор на воре сидит и вором погоняет. Все об этом знают и молчат. Потому как председатель наш - кум большой шишки из районного центра, а тот - сват какой-то шишки из столицы. Они такие дела обстряпывают - тебе и не снилось. Вот, в прошлом году, к примеру, выделили деньги на укладку дорог в нашем посёлке. Деньжищи огромные - со всех трибун орали, какие они молодцы, обещали дороги новые, транспорт городской... Где ты видела у нас дороги? – Клавдия Петровна лукаво взглянула на Людмилу и продолжила: – А расклад такой - эти два кума денежки поделили, по кармашкам распихали. Председатель наш асфальт положил возле своего дома, и даже не до конца улицы, а ровнёхонько посерёдке асфальт у него закончился - он же дальше не ездит. И возле здания горсовета площадь в асфальт закатал. А когда люди шум подняли, жаловаться стали на ямы да лужи - этот паразит щебнем тропинки присыпал, и вся недолга. Зато хоромы себе отгрохал знатные - чисто дворец с башенками, с освещением, с забором белокаменным.

Людмила слушала с открытым ртом. Конечно, она знала о таких схемах, но не придавала этому значения - её это не касалось. А вот теперь, почему-то коснулось, зацепило даже.

– А отчётность как же, проверки? – возмутилась Людмила.

– Таки я тебя умоляю! – рассмеялась Клавдия Петровна. – Какие проверки? Там денежку в конвертике принесли - актик подмахнули, туда денежку заслали - печать синюю поставили. И проверяльщики с потяжелевшими карманами восвояси поехали, подтверждать. Честное слово, удивляешься, будто у вас не так!

– Не так! – было ответила Людмила, но тут же споткнулась и покраснела. – Не должно быть так - это же хищение целевых бюджетных средств, в особо крупных размерах…

– Люсенька! Наивная ты душа. Молодая ты ещё, не глупая, но молодая. В законы веришь? Так вот, законы писаны для простого люда, а создателей законов они просто не касаются, они ж о народе пекутся, вот и строчат денно и нощно свои указявки. Они их для того и придумали, чтобы других на коротком поводке держать.

Людмила зажмурилась. Вдруг вспомнилось, как по знакомству сама документы подписывала, разрешения давала. Любимчикам своим помогала, гранты выбивала. Нехорошо ей стало, на сердце кошки заскребли: – Так вот оно как, с обратной стороны переговорного стола, когда ты сам «с протянутой рукой».

Прервав Людмилины тяжкие думы, дверь распахнулась и в дом ввалилась запыхавшаяся Тамара Потаповна с двумя огромными сумками.

– Ой, холодина какая нынче на улице! Март к концу, так метели завьюжили, ветер колючий - едва дошла, замёрзла! – причитала она.

– Тома! Ты опять магазин ограбила? – воскликнула Клавдия Петровна, с хохотом подхватывая тяжеленную сумку из рук Тамары.

– Если бы! – горько вздохнула та. – Такого в магазинах не купишь! Люсенька, – обратилась она к Людмиле, – Петрович команду дал - на работу сегодня нос не показывать, да из дома не высовываться - в клубе то ли печь навернулась, то ли дымоход засыпало - я особо не разбиралась. Велено всем сидеть дома, говорят, буран будет - сильно вьюжит.

– Слушаюсь! – покорно согласилась Людмила и ухмыльнулась.

Быстро её в оборот взяли, точнее под опеку, она и глазом моргнуть не успела, как ею уже командовали. Раньше она бы такого не потерпела, но сейчас, что-то неуловимо изменилось в ней, или в её окружении. Да и не командовали ею, а опекали и заботились. По-простому так, по-хорошему, по-домашнему. И забота эта была ей к душе.

– А что Петрович? – поинтересовалась она, закрывая ноутбук. – Пусть тоже домой идёт, нечего ему в этих развалинах мёрзнуть. Стихнет буран, вот и пойдём все вместе на работу. А пока, объявим выходные.

Тамара Потаповна спешно расставляла на плите судочки, кастрюльки и тазики. Клавдия Петровна подбросила дров в печь.

– Так знамо дело пойдёт. Лишь бы с проверкой к тебе не заявился. Всё переживает, что ты с печью совладать не можешь. – хихикнула Клавдия Петровна.

– Правду говорите, Клавдия Петровна. Боюсь я. Нравится мне и как огонь шумит, и как полешки потрескивают, и тепло, а вот как с ней управиться - не знаю. Но я привыкну, обещаю.

– Привыкнешь. Тут сноровка нужна, да внимательность. Ты главное за угольками следи, чтобы не выпрыгивали, да полешки не забывай подкидывать, чтобы тепло не выдуло - дом быстро стынет, а ты только после болезни - тебе простывать нельзя.

С кухни потянуло чарующими ароматами. Тамара Потаповна суетилась у плиты.

– Я тут Люсенька тебе на несколько дней обед наготовила. Борщик вот, по старинному русскому рецепту, картошечка с морковкой и кроликом в сливках запечёные, пироги с капустой, сладкие булочки с творогом и беляшей вот напекла. – перечисляла Тамара Потаповна.

У Люси заурчало в животе и звонко квакнуло. Кулинарные шедевры Тамары Потаповны оказывали на её желудок какое-то магическое воздействие - он начинал громко «разговаривать».

– Тамара Потаповна! – рассмеялась Людмила. – Я так скоро ни в один костюм свой не влезу! Да и неудобно мне, вы меня кормите всё время, будто я сама не могу.

– Не можешь! Так никто не может, только наша Тома! – перебила Клавдия Петровна. – Ни один праздник без Томиных столов не обходился. Мастерица она у нас - золотые руки! А певунья какая, голос, что у соловья - заслушаешься! Да и где ты продукты сейчас купишь? В центр не выбраться - замело всё, машины у тебя нет, да и не продают такого в магазинах. А у Томы всё своё - домашнее, с огорода.

– Ой, Клава, ты меня смущаешь! – покраснела Тамара. – Какая уж я теперь певунья, да и мне не сложно, всё одно в пять утра встаю, да к плите сразу - душу отвожу. Своим наготовила, да вас побалую. Давайте-ка девочки лучше к столу - чай с беляшами попьём, пока горяченькие.

– А и давай по чайку! Беляши у тебя знатные, сколько бы кто не готовил, да лучше твоих - отродясь свет не видывал. А после, план составим, как нам нашего жука-скарабея раскулачить. Я тут кое-что задумала. – задумчиво закончила Клавдия Петровна.

Людмила насторожилась. Тамара Потаповна руками всплеснула и тяжело вздохнула: - Началось…

Чайник кипятили трижды. За беседами и не заметили, как схомячили беляши и принялись за ватрушки. Людмила в перерывах между сменяющимися кружками с чаем, сбегала за бумагой и ручкой и только успевала записывать. Но план всё не вырисовывался, она писала, зачёркивала и писала снова, и так до бесконечности. Клавдия Петровна фонтанировала идеями и до того дошла, что собралась писать открытое письмо президенту.

– Нет… – вздохнула Людмила. – Так дело не пойдёт. Это нереализуемо… Надо решать, но как-то по-другому…

– Так а чего тут решать-то? – бушевала Клавдия Петровна. – Вывести подлецов на чистую воду и всех отдать под народный суд с расстрелом! – стукнула она кулаком по столу, да так, что чашки подпрыгнули.

В эту же секунду двери распахнулись, и в дом ввалилась снежная баба в виде Петровича, облепленного снегом с ног до головы.

Тамара Потаповна сойкала, и схватилась за сердце. Людмила взвизгнула. Клавдия Петровна схватила тазик и замахнулась на вошедшего.

– Вечерочка доброго, стал быть… – Петрович ловко перехватил руку Клавдии Петровны и аккуратно поставив тазик на стол, ухмыльнулся. – А вы, смотрю, всё воюете, валькирии!

– Петрович! – раздался истеричный хор голосов.

– А я стучу-стучу, слышу крик - ну, думаю, всё хана - пора бежать за максимом.

– За каким Максимом? – едва дыша, спросила Тамара Потаповна.

– Знамо дело, за каким! За тем, что у меня в подвале уж лет шестьдесят стоит - пылится. Думал время его пришло… Заряжу обойму, да как начну ты-ды-ды-ды-ды… И всё, все враги полягут, аки трава скошенная.

– Какая трава, какая обойма? Это ты за пулемёт решил взяться? Старый ты дурень! – махнула на него рукой Клавдия Петровна. – Раньше надо было его доставать, в начале девяностых, когда колхоз наш разваливали, да нехристям продавали! А сейчас-то чего?

Люся закрыла лицо руками и захохотала.

– Всё, не могу больше! Клавдия Петровна! Уймитесь, умоляю! Алексей Петрович, прошу к столу, у нас тут… – она окинула быстрым взглядом опустевшие тарелки и тазик с беляшами, и хихикнула. – Кажется, ещё что-то должно остаться из кулинарных изысков Тамары Потаповны.

Тамара с удивлением оглядела опустевший стол и прошептала:

– Так и знала, что надо было больше брать! Садись Петрович, тут ещё пирожки с капустой остались и с мясом, кажется… А ты чего весь в снегу-то?

– Кхе-х… – ухмыльнулся Петрович и снял тулуп. – Вы хоть в окно-то поглядывайте, голубушки. А то развоевались, понимаешь, а в окно не смотрят, а там - буран!

– К-какой баран? – Людмила потеряла дар речи и кинулась к окну.

На улице творилось что-то невообразимое. Кроме сплошной белой пелены, и закручивающихся в воронки снежинок ничего не было видно. Мимо окна пролетела лопата.

– Так весна же… – промямлила она и села на стул.

– Буран, Люсенька. Самый настоящий. Ты, поди, такого никогда и не видела. Вишь, зима уходить не хочет - злится, права свои отстаивает, кружит на прощание, стращает - мстит за свою чучелку…

– Петрович! – внезапно подпрыгнула Клавдия Петровна. – Так это ж сейчас насколько затянется?

– Да кто ж его знает… – философски заметил он. – День-два точно ещё покуражится, а потом на нет сойдёт. Я вот чего опасаюсь, лишь бы электричество не вырубило…

– В смысле? – всполошилась Людмила. – Что значит вырубило?

– А то и значит, Люсенька. С такими порывами ветра - провода быстро оборвёт. У нас такое частенько бывает. Так и то не беда - свечи же есть.

Людмила заметно побледнела.

Тамара Потаповна снова накрыла на стол, выложив на тарелку остатки пирогов, и налила всем горячий чай.

– Люсенька, а ты чего вдруг побелела? – насторожился Петрович. – Ты не боись, мы тебя одну не бросим, я-то в любом случае к тебе с инспекцией зайду - печку проверить, благо в двух домах от тебя живу - не заплутаю.

– Не выдумывай, Петрович! – строго одёрнула его Клавдия Петровна. – В двух домах, через лес и три поля! В буран никому из дома хода нет, и не спорь. А с твоим сердцем вообще лежать надо. Я Люсю к себе сейчас заберу. Дом у меня большой, есть, где гостей разместить.

– Так и я могу к себе забрать! – оживилась Тамара Потаповна. – Хоть сейчас. У меня уж и приготовлено всё. И комнаты свободны, пока дети с внуками не приехали.

Людмила молча наблюдала за разыгрывающейся сценой, и никак не могла взять в толк, почему её никто не спрашивает?

– Раскудахтались! – строго сказал Петрович. – Лучше я Людмилу к себе в дом заберу, с Машей познакомлю, будет девочкам о чём поговорить. Дом-то огромный, а гости редки. Маша и скучает…

Во внезапно повисшей паузе, раздалось нервное хи-хи. Людмила с удивлением смотрела на своих опекунов, а те внимательно смотрели на неё.

– А можно я…

– Нет! – дружно ответили они, и заговорили все разом:

– У меня дома всё уже готово! – уверяла Тамара Потаповна.

– Ко мне сейчас поедем! Заодно план обсудим! – настаивала Клавдия Петровна.

– У меня весь второй этаж свободен, и Маша рада будет.

Людмила закрыла руками лицо. … – Боже мой… – думала она. – Мне почти сорок, а я чувствую себя маленькой девочкой. Меня никто категорически не воспринимает всерьёз - как вообще такое возможно? Что за люди здесь, какие отношения, внимание, забота… И где всё это там, в столице, где?

– Поедешь? – ход мыслей Людмилы прервал вопрос Клавдии Петровны. Она стояла уперев руки в бока, пристально глядя на Людмилу.

– Куда? – растерянно спросила она.

– Так, понятно! Собирайся! – скомандовала Клавдия Петровна.

Людмила мягко улыбнулась, окинув взглядом своих опекунов.

– Клавдия Петровна, дорогая, спасибо, но я тут останусь. Нельзя дом оставлять в такой буран. Мне здесь хорошо - тепло и уютно. Спасибо всем вам большое за заботу, гостеприимство и угощения. Я здесь побуду, с мыслями соберусь, да подумаю, как библиотеку собрать, может, кличь по посёлку кинуть на сбор книг, вдруг у кого лишние есть.

Клавдия Петровна насупилась, Тамара Потаповна нахмурилась. Петрович задумчиво дожевал пирожок, шумно запив его чаем и, будто невзначай произнёс:

– А чего собирать-то? У нас в школе вся библиотека схоронена, я сам лично коробки с книгами на чердак переносил, давненько правда, лет так с двадцать назад. Вот новых книг нету, да, а старые - есть. Надо будет Григория Ивановича подключить, как раз вернулся - он быстро всё сделает. С библиотекой поможет, да и с клубом подсобит. Не понимаю я, девоньки, чего огород городить, когда Иванычу можно задачу дать, он и решит всё в лучшем виде. – Петрович поморщился и чихнул. – Правду говорю! – заулыбался он.

– Старый ты чёрт! – прошептала Клавдия Петровна. – Нет, чтобы сразу подсказать, так он кота за все подробности тянет!

Тамара Потаповна приложила руки к груди и заулыбалась.

– А если Елисеича моего попросить, он стеллажи новенькие быстро настругает. Давно по работе сохнет, бывает, зайдёт в свою мастерскую и вздыхает тяжко. Скучает по дереву, аж жалко его.

Людмила недоумённо переводила взгляд с одного говорившего на другого.

– То есть вы сейчас, только сейчас мне говорите, что мы всё можем сделать сами? Что же вы раньше-то молчали? Тамара, стеллажи? Серьёзно? Петрович, книги? Старые? Так а чего мы ждём тогда? – в голосе Людмилы зазвучал металл.

– Люсенька… – Петрович сконфузился. – Тут понимаешь, какая история… – он тяжело вздохнул, и начал свой рассказ:

– Наш посёлок раньше большим сельским хозяйством был. Почитай, весь Урал с нас кормился. Огромное село было, зажиточное. Поля у нас были богатые, не то, что сейчас - половину лесом затянуло. Крупный рогатый скот, свиньи, куры, гуси, индюки - не чета нынешним фермерам… Да чего только не было! Ведь в те времена почётные звания просто так не раздавали, и мы звание ордена трудового красного знамени за особые заслуги получили. И дом культуры наш был первым на всю округу. Концерты какие давали, певцы приезжали, театры со спектаклями, лекции читали. Трудовой народ в те годы с радостью туда ходил, и танцы были по пятницам. Хорошие были времена…

Петрович задумчиво подошёл к окну и уставился в одну точку, будто силился увидеть в белой мгле отголоски прошлого.

– Иначе всё было, Люсенька. Всё у нас было, даже соревнования за урожай - стремились мы тогда к светлому будущему. Работали до седьмого пота - страну поднимали, чтобы с гордостью смотреть людям в глаза… И счастливы ведь были. И больница у нас своя была, настоящая, и операции проводили, и роды принимали. Школы целых две выстроили. А дом культуры наш - немцы ещё до войны строили. Трудолюбивые они, но дотошные - жуть. Кирпичик к кирпичику клали, и боже упаси, если раствор жидковатым им казался - наотрез отказывались с таким работать, делали новый, чтобы надёжно всё…

Людмила слушала воспоминания Петровича затаив дыхание, с такой гордостью и любовью он рассказывал, и сердце сжималось от боли - куда всё сейчас подевалось?

– И знаешь, мы ведь совсем молодые тогда были, кто уезжал в город, в институте учиться - обязательно потом возвращался, потому как делом чести было вернуться в родное село, жить и помогать своим, и строить это светлое будущее… И ведь построили, почти, вот только в девяностые рухнуло всё. Не нужны мы стали, вот разруха и пошла. Кто смог - в город подался, а кто не смог…

Тамара Потаповна всхлипнула, Клавдия Петровна утёрла глаза кружевным платочком.

– Я к чему это всё… – тяжело вздохнул Петрович. – Вернуть былое - мы уже не вернём, силёнок не хватит. А вот поправить настоящее - ещё можно. Ты хорошо всё придумала и с библиотекой, и домом культуры, вот только - уедешь ты от нас, и снова всё рухнет, так зачем народ тревожить…

Петрович виновато посмотрел на Людмилу.

– Пока что, я ещё здесь, – твёрдо сказала Людмила, – решение я уже приняла, а дальше - посмотрим.