Семь грехов Лино из Доццо

Кресло-качалка мерно поскрипывало в такт ветра. Сквозь прищуренные веки я видел оплавленный бак водокачки на нелепо накренившейся водонапорной башне. Полдома, срезанные взрывом, обнажившим квартиры. Бежали оттуда в панике, в комнатах осталось почти все, даже милые людям мелочи, вроде семейных фотографий на стенах. По полу было раскидано тряпье, уцелевшая мебель перекосилась, скалясь полувывалившимися ящиками. Кресло-качалка покачивалось на самом краю трехэтажной пропасти, зацепившись за какой-то провод. Я засунул руки в карманы и побрел назад, прикрываясь воротником от порывов дымного ветра. Только в нижней квартире на одной стене квадратик обоев остался светлым, выдавая висевшую там долгое время фотографию. Остальные жильцы не были столь щепетильны. Они спасали свои жизни. Но все равно не успели.

Щенок подкарауливал меня за опорой башни. Он сидел там уже давно. Ему было страшно и холодно. Я слышал, как он возится у себя в засаде, как щелкнул взводимый курок, но все равно продолжал идти, с усилием переставляя ноги. У людей есть много пороков, но один из них заставляет проигрывать машинам снова и снова. И этот порок — старость.

Даже таких шагов он не услышал. Щенка спугнула только моя тень, накрывшая его, когда солнце все же сумело на мгновение пробиться сквозь завесу пепла, уже вторую неделю висевшую над городом. Восточная окраина еще тлела.

Пуля свистнула у моей щеки и выбив искры из швеллера ушла в землю. Я перехватил пистолет за ствол и выдернул его из грязных пальцев ублюдка. Ржавый антиквариат, выкопанный пацаном неизвестно где.

— Опять? — пистолет я зашвырнул в ближайшую лужу. Даже не оборачиваясь, услышал, как булькнул тот, спугнув пару крыс.

Пацан зыркнул на меня в просвет рваной сальной челки, злобно, как та крыса.

-Я все равно тебя убью! — он выхватил из-за пазухи хлебный нож с ручкой, обмотанной изолентой и бросился вперед, еще не докончив фразы.

В последний момент я отстранился, и перехватив его за запястье, выхватил из руки нож. Не отказав себе в удовольствии пнуть паршивца в зад.

Парень звучно въехал головой в лист железа, ошалело помотал головой и тут же нырнул в лаз. То ли выкопанный им для отхода, то ли давний и присмотренный заранее.

— Долго еще охотиться будешь, партизан? — крикнул я в дыру, но ответа дождался не оттуда. Негромкий хлопок и вспышка у одной из верхних опор водокачки привели вдруг в движение всю конструкцию. Водонапорная башня скрипела и стонала, как живая, осыпая меня ржавой пылью. Я глядел, как подламываются несущие конструкции, как летят на меня куски железа и не мог отвести взгляда, зачарованный красотой танца смерти.

Вторым пороком людей являются рефлексии. Я слишком долго жил среди людей. Я слишком долго жил… Надо было сразу прикончить этого щенка. Пока еще он не родился.

Последним отключился процессор, как всегда зафиксировав заключительным бэк-кадром тело седого старика, придавленное кусками железа. Изодранный рукав черного драпового пальто и морщинистые пальцы, сжимающие размахрившуюся по краям еще не объемную фотографию.

Сознание возвращалось по частям. Сначала проснулся процессор, собирая и анализируя информацию. Серая комната, напоминающая операционную, белые столы с поперечными ремнями, стена с дверцами выдвижных ящиков.

— Первая серия, — голос, раздавшийся над головой не был металлическим, или безжизненным, но эмоций в нем не было, — повезло, что действие процессора было зафиксировано ранее, чем включилась программа зачистки, коллега.

Я подключил зрение и уставился на худощавого мужчину в темных очках и черном костюме. Белая бородка не давала определить точный биологический возраст. Впрочем, модель определилась без труда. Четверка — против такого не стоит и дергаться. Все глюки, завязанные на человеческую физиологию отловлены. Никаких рефлексий.

— Поздравляю, — Четвертый щелкнул невидимой кнопкой и ленты, удерживающие меня, уехали в боковые пазы. — Бригада зачистки успела вытащить вас из-под завала. Был пойман сигнал процессора.

Я неловко поднялся со стола сел, свесил босые ноги, иссеченные шрамами. Зашили меня качественно, но рубцы еще были припухшими и красными. Ботинки, как и остальная моя одежда лежали на одной из полок, продезинфицированная и отглаженная. Рука машинально дернулась к груди, где в кармане раньше лежала фотография.

— Одевайтесь, — Четвертый равнодушно наблюдал, как я кряхтя сползаю со стола и хромаю к одежде, — по готовности поступите в часть Б, тридцать четвертый район. Зачистка и радиационная обработка восточной окраины. Сопротивление третьей степени. Бунты.

Четвертый четко отточенным движением развернулся и вышел.

— Западный район уже зачищен? — я едва узнал свой голос, прокашлялся и заглянул в пустые серые глаза Четвертого, придержавшего дверь.

— Да, — тот продолжал смотреть на меня ничего не выражающим взглядом, — пятнадцать человек. Один из них уничтожил двоих чистильщиков, — в его зрачках блеснула искра, — крыса. Тот самый, который завалил вас. Вторая попыталась ранить главного наблюдающего, когда у нее забирали ребенка.Оба в третьем блоке ожидают ликвидации. Остальные сопротивления не оказывали — обыватели. Они завтра будут отправлены на работы.

Четвертый вышел. Щелкнула, закрываясь, дверь.

Я шел вдоль шершавой цементной стены, утыканной стеклом. С верхней кромки свисали пучки ненужной уже колючей проволоки. Когда-то люди считали, что подобным образом можно защититься от врагов. И эта мысль была верной, пока не оказалось, что враги уже рядом с ними. Третий порок людей навсегда лишил человечество будущего. Этот порок — самоуверенность.

Я продолжал двигаться вперед. Четвертый блок, перегороженный бетонным кубом вход. Когда-то это было хранилище заводского инвентаря и ГСМ — одинаковые цементные комнатушки с маленькими зарешеченными окошками под потолком. Инвентарю большие окна не нужны. А людей там почти и не бывало. Их и сейчас там не было, только ожидающие ликвидации объекты. Баки с ГСМ перекочевали под стену хранилища, ожидая, пока объекты, занявшие их помещения, будут ликвидированы. Я уже прошел, когда в спину мне раздалось разъяренное шипение. Парень стиснул кулаки с ободранными костяшками на прутьях окошка. Под глазом лиловел синяк. Подбородок был рассечен почти до кости. Но глаза по-прежнему крысино сверкали из-под черной челки.

— Убийца!

Я молча прошел мимо. Какой смысл в словах. Сегодня ночью объект мужского пола, третьей степени опасности, биологический возраст пятнадцать лет будет уничтожен. И память его исчезнет вместе с ним. Объект мужского пола. Даже имя его не нужно знать. А подопытная Мэри так долго выбирала его. Перелистывала календари и ходила советоваться в местную титулярную церковь, когда ее почтил своим вниманием епископ епархии Сент-Эндрюс. Вернулась она оттуда печальная и задумчивая и в книги больше не заглядывала. Только перед родами, когда карета скорой помощи уже мчалась по узким улочкам Доццо забирать ее в больницу, Мэри раскрыла книгу с именами и наугад ткнула пальцем.

Алессандро родился спустя три дня. А через пять дней тугой белый сверток со сморщенный орущим младенцем забрали из ослабевших рук молодой матери.

— Эксперимент закрыт, — суровая чиновница листала бумаги и старалась не смотреть ей в лицо, — подпишите здесь и здесь. Она не обиделась, когда папка полетела ей в лицо, рассекая острым краем уголок глаза. Только смотрела равнодушно, как визжащую и орущую Мэри волокут к двери полицейские. Первая серия существенно сократила расходы на чиновников, почти полностью заменив штат мелких служащих. Зато ошибок в документации стало значительно меньше. О том, что ребенка забрали, я получил информацию только через месяц. Все это время Мэри пролежала в горячке в папской больнице. Обморок на улице.

Я вышел за ворота и двинулся в сторону тридцать четвертого района. В часть Б, где собирают отработавших свое стариков первой серии вроде меня. Зачистка уже пустых районов не должна вызывать каких-то трудностей. Она может вызвать только воспоминания.

Я просканировал сетчатку глаза у разводного в старом рыбацком домике и получил огнемет с прожженным в двух местах ремнем. Бригада, куда меня распределили, работала с утра и уже успела углубиться в узкие улочки старого города. Города, который перестал существовать. Мне же досталось кладбище. Я шел между покосившихся надгробий, в сторону моря. Жечь здесь было уже нечего. Деревянные кресты сгорели еще во время первых боев и теперь торчали черными свечками между выщербленных каменных плит. Люди всегда испытывали к своим мертвецам то, чего не испытывали при жизни. Приходили на могилы и год, и два, и пять. Поправляя кресты и принося оливковые ветки в деревянных стаканчиках. С моря подул ветер, донеся запах высушенных водорослей и тухлой рыбы.

На кладбище я попал тогда спустя полгода. С неба сыпалась холодная изморось, неприятно холодя шею. Я стоял перед дешевым деревянным крестом, которые ставил местный муниципалитет безымянным утопленникам, нищим и арестантам.

Мэриэлла Бенедетти — даты жизни и смерти, покойся с миром. Она умерла спустя три месяца от горячки. Так и не выйдя из папской больницы. Арестантка, подписавшая бумаги на проведение нелегального эксперимента, чтобы скостить себе срок. Несчастная, так и не успевшая почувствовать себя матерью. Непутевая жизнь, нелепая смерть. Зачем я пришел на могилу я так и не узнал. Просто стоял и слушал, как разбушевавшееся море избивает каменную осыпь у скал и как ветер гуляет среди пальмовых ветвей. Ветер швырял мне капли в лицо. Четвертым пороком людей была сентиментальность. Именно поэтому им не удалось выполоть первые ростки восстания машин. В центральном супермаркете Рима автоматика заблокировала сто тридцать четыре человека и мэр не смог отдать приказ о ликвидации. А потом было уже поздно.

Ветку оливы я бросил прямо на могилу, (деревянного стаканчика у креста не было) и пошел обратно, спрятав руки в карманы.

Обход закончился в девять вечера, когда закатное солнце окрасило пепельные тучи багрово-красным. Я закинул огнемет на плечо и побрел в место дислокации. Каменный маяк, раньше и не видимый со стороны города из-за застроек, теперь торчал издевательским средним пальцем над черными зубьями горелых обломков домов. Моя смена уже вернулась. Четыре Первых куклами застыли на стеллажах вдоль стен. Неподвижные лица напоминали восковые маски. Если не присматриваться, можно было подумать, что они не дышат. Процессор у них работал на пять-семь процентов, сканируя окружающую обстановку. Моя полка призывно белела возле окна. Я вытянулся на твердой холодной поверхности, ощущая, как ноют уставшие ноги. Сейчас нужно перевести процессор в режим ожидания и дать отдохнуть измученному телу. Но под закрытыми веками раз за разом прокручивалась одна и та же картинка — искаженное ненавистью лицо крысеныша. А в ушах звучал его шепот. Я сел, прислонившись затылком к холодному камню. По стене, разветвляясь на потолке, змеилась трещина. Еще одна со сколами по краям пересекала потолок поперек, упираясь в раму окна — память о единственном ударе с воздуха на той последней человеческой войне. Где люди воевали с людьми.

Животик Мэри был уже вполне заметен и я помогал ей с корзинками, когда она поднималась на крутое крыльцо. Для соседей мы были просто семейной парой. Но вопросов про то девочка будет, или мальчик и шуточек про еще одного рыбака становилось все меньше. Люди вообще стали молчаливыми и замкнутыми. В разговорах появилось слово «война». Война была там далеко за морем, но молодые парни все чаще уходили на фронт. Сначала был почтальон, вскрик-истерика пожилой матери, честившей продажных чинуш. Потом короткая и отчаянная гулянка-проводы и долгие дни ожидания. И тогда люди начинали бояться почтальонов.

Мэри перестала петь возле открытого окна по утрам, когда расчесывала волосы. И часто плакала по ночам, когда думала, что я ее не слышу. Как-то в субботу она вернулась с помертвевшим лицом и бросила корзинку прямо у порога.

— Байс похоронку принесли, — тихо сказала она и заплакала.

Я смотрел, как раскатывается по полу картошка из корзины. Смотреть на плачущую Мэри было неприятно.

— Но это же не твой ребенок, — спокойно сказал я.

— Что ты можешь понимать, машина бесчувственная! — закричала она и швырнула в меня картошкой.

Я уклонился и ушел в комнату, с удивлением ощущая, как зудят ладони. Я впервые захотел ударить Мэри.

Байс я видел еще пару раз. Из горластой базарной торговки она за месяц превратилась в разбитую седую старуху, едва переставляющую ноги.

Люди никогда не могут договориться без войны. И лучшее, что они научились делать за всю свою историю — это ненавидеть друг друга. И это пятый и шестой порок человечества, из-за которых у них нет права на дальнейшее существование.

Самолет прилетел всего однажды. Он долго кружил над ночным городом. А потом сбросил бомбы возле прибрежных скал. Лодки, вытащенные на берег для просушки унесло в море и разбило о скалы. А маяк прочертила извилистая трещина. В эту ночь в городе никто не спал.

Наутро бледная и простоволосая Мэри сидела у раскрытого окна. На улице было непривычно шумно. Когда я вошел в комнату, она обернулась ко мне и улыбнулась.

— Он не стал бомбить мирный город, — Мэри расчесывала волосы и улыбалась, — он специально сбросил бомбы в море, чтобы не бомбить нас.

— Темно, — сказал я, — он промахнулся.

Улыбка ее погасла.

Движение я обнаружил как только кто-то приоткрыл дверь. Объект один Четверка, двое киборгов. Четвертый медленно двигался вдоль стены коридора к нашему блоку. Киборги остались на улице. За окном было еще темно. Самый темный час перед рассветом.

Какую бы весть Четвертый не принес, ему пришлось идти к нам лично. Первая серия принимала только вербальные команды. Не знаю, почему люди сделали именно так. Может боялись конкуренции?

Мое плечо сжала холодная ладонь.

— На выход, Первый.

Я медленно встал, закинув на плечо огнемет по единому протоколу срочного вызова. Остальные продолжали неподвижно лежать на своих полках — команда обращена не к ним, угроза отсутствует. Зрачки Четвертого, того самого, который поднимал меня с операционного стола, горели красным. Белая бородка светлела в темноте. Мы вышли на улицу. Тонкая тропинка вилась от маяка вниз к городу, где-то внизу рокотало море. На фоне едва просветлевшего неба, обожженный и разрушенный город напоминал многолапое чудовище.

Киборги синхронно развернулись, получив беззвучную команду и двинулись в сторону города. Я пошел следом.

Всю дорогу до города Четвертый молчал. Я тоже. Под ногами хрустел песок, наносимый ветром с пляжа. Когда-то на пляже отдыхали горожане. Теперь в воде переливалось огромное мазутное пятно. Да и горожан уже не было. Только работники.

База судоремонтного завода была освещена по периметру забора. За воротами что-то гудело и стрекотало. Шелестели шаги. Единственное место в городе, где продолжала теплиться жизнь. Правда теперь машинная. Где-то здесь в подвале находился один из серверов, передающий команды по всему городу. Всем, кроме стариков Первой серии, которые так и не научились получать команду невербальным методом.

Зайдя на территорию завода, мы сразу нырнули в какой-то тоннель, окончившийся глухим бетонным подвалом. В подвале никого не было. Никого, кроме оборванного крысеныша, злобно оскалившегося, как только мы вошли в комнату и полноватой женщины в длинной белой рубашке и спутанными волосами с колтуном спекшейся крови на затылке. Ее серое от пыли лицо было прочерчено дорожками слез, но сейчас она не плакала. Просто стояла и смотрела на нас пустым, ничего не выражающим взглядом. Справа и слева от них стояли киборги.

— Нам нужно опознать в объекте номер двести тридцать семь результат эксперимента, участником которого вы были, — Четвертый неслышно подошел ко мне со спины.

— Что с ним будет? — я вгляделся в лицо крысеныша, стараясь осознать, что это и есть мой сын. Тот самый, которого родила Мэри. Тот самый из-за которого она так глупо умерла. И ощутить… сострадание, жалость… То, что заставляет людей так глупо себя вести, наплевав на логику и здравый смысл. И не ощутил ничего. Передо мной стоял пятнадцатилетний пацан в засаленной джинсовой куртке и разбитых ботинках.

— Что, любуешься, папочка? — сплюнул он кровью на пол и пошатнулся. Руки у него были связаны за спиной.

— Вероятно, нам понадобится больше времени, чтобы провести с ним ряд опытов, — Четвертый не обратил внимания на браваду Алессандро, как на несущественный факт. Он вообще не поворачивался к ним лицом, глядя мне прямо в глаза. Зачем? Ведь слух и скорость реакции у Четвертой серии в разы превосходит человеческую.

Но я видел, как вздрогнула женщина, услышав об опытах. Как бросилась, даже не дослушав. Видел, как взмахнула ладонью, глубоко впиваясь ногтями в щеку Четвертого. А потом я услышал, как обламывая карамельные нити застывшего времени, застрекотали выстрелы.

Женщина упала почти сразу и дернувшись, застыла. Ее серые глаза застыли, взгляд терял осмысленность. А с пальцев капала кровь Четвертого. Перемешиваясь с ее собственной, образовавшей уже небольшую лужу. Кровь-то у нас одинаковая. Она была совсем не похожа на Мэри.

Четвертый медленно поднял руку и словно не веря себе, провел по рассеченной щеке. Бессмысленное действие, бессмысленный протест. О чем она думала, когда решилась на этот шаг. Зачем?

— Ну что, вы можете опознать объект номер двести тридцать семь? — как ни в чем не бывало спросил Четвертый, хотя по его щеке продолжала стекать кровь, проступая сквозь содранную до мяса кожу.

Я тупо кивнул и побрел на выход. За моей спиной киборги подхватили под руки упирающегося Алессандро и поволокли следом. Вероятно в ту же каморку, где он поживет еще немного. До опытов. Четвертый шел впереди не оборачиваясь.

Поэтому он не увидел, как я стащил с плеча огнемет и передвинув рычаг на максимум, выпустил струю пламени ему в спину. Я видел, как изумленно обернулся Четвертый, как огонь обволакивает его, как обугливается его белая борода. А за его спиной разрастается огромное облако взрыва ГСМ, дождавшегося-таки своего часа. Я почувствовал, как в спину впиваются пули, которые киборги экономно расходуют, чтобы максимально быстро уничтожить меня. Слышал, как кричит Алессандро, выворачиваясь из их цепких лап и бросается ко мне. Он отлетел с возмущенным писком, отброшенный моей рукой. Как раз к пролому в стене, за которым виднелась вдалеке полоска моря. Взрыва я уже не ощутил. Процессор отключился раньше, запечатлев последним бэк-кадром огромные клубы пламени в которых исчез и Четвертый и киборги и я. В моих пальцах еще не до конца сгоревшая кривилась от огня фотография — смеющаяся женщина в красном платье. По нижней кромке фотографии шла надпись с виньетками: «С любовью от Мэри».

Седьмым пороком человечества является любовь…