Семь тысяч Я

Я сразу же заподозрил неладное, увидев в его квартире осёдланную лошадь.

— Как это ты её на седьмой этаж? — оторопело спросил я, обходя сторонкой большое дышащее животное. — Лифтом?

Он горько усмехнулся в ответ.

— Лифтом... — повторил он. — Да разве такая зверюга в лифте поместится? В поводу вёл. По ступенькам...

Собственно, я уже тогда имел право арестовать его. Лошадь была не просто осёдлана — на ней был чалдар... Что такое чалдар? Это, знаете, такая попона из металлических пластинок. Похищена в феврале прошлого года из энского исторического музея вместе с мелкокольчатой бронёй и доспехом типа «зерцало».

— Удивляешься... — с удовлетворением отметил он. — Понимаю тебя.

Он уже ничего не скрывал. Комнату перегораживало длинное кавалерийское копьё, а к столу был прислонён меч, восстановленный недавно специалистами по крыжу XII века. Кроме него из экспозиции пропал ещё, помнится, полный комплект боевых ножей.

Я решил не засвечиваться раньше времени и, изобразив растерянность, присел на диван.

— Значит, летим исправлять историю? — придав голосу лёгкую дрожь, спросил я.

— Летим, — подтвердил он.

— Рязань?

— Калка! — Произнеся это, он выпрямился и сбросил домашний халат. От груди и плеч моего подопечного отскочили и брызнули врассыпную по комнате светлые блики. Его торс облегала сияющая мелкокольчатая броня, усиленная доспехом типа «зерцало». А вот и пропавшие ножички, все три: засапожный, поясной и подсайдашный...

Услышав грозное слово «Калка», лошадь испуганно всхрапнула и вышибла копытом две паркетные шашки.

Тут меня осенило, что у него ведь могут быть и сообщники...

— Сними ты с себя это железо! — искусно делая вид, что нервничаю, сказал я. — Тебя ж там первый татарин срубит! Знаешь ведь поговорку: один в поле не воин!

Крючок был заглочен с лёту.

— Один? — прищурившись, переспросил он. — А кто тебе сказал, что я там буду один? В поле!

Уверен, что лицо недоумка вышло у меня на славу.

— А кто второй?

— Я.

— Хм... А первый тогда кто?

Лошадь переступила с ноги на ногу и мотнула головой, как бы отгоняя мысль о предстоящем кошмаре.

— Ну хорошо... — смилостивился он. — Сейчас объясню...

И возложил длань на высокое седло, куда, по всей видимости, и была вмонтирована портативная машина времени марки «минихрон», украденная три года назад прямо из сейфа энской лаборатории.

— Итак, я включаю, как ты уже догадался, устройство и перебрасываюсь вместе с лошадью во вторник 31 мая 1223 года. Провожу там весь день до вечера. К вечеру возвращаюсь. Отдыхаю, сплю, а назавтра... — Он сделал паузу, за время которой стал выше и стройнее. — А назавтра я снова включаю устройство и снова перебрасываюсь во вторник 31 мая 1223 года! Вместе с лошадью! То есть нас теперь там уже — сколько?

— Ну, четверо, — сказал я. — С лошадьми...

И осёкся. Я понял, куда он клонит.

— То же самое я делаю и послезавтра, и послепослезавтра! — Глаза его сверкали, голос гремел. — Семь тысяч дней подряд я перебрасываюсь туда вместе с лошадью и провожу там весь день до вечера. Я трачу на это без малого двадцать лет, но зато во вторник 31 мая 1223 года в окрестностях реки Калки возникает войско из семи тысяч всадников! И оно заходит татарам в тыл!..

Весь в металле, словно памятник самому себе, он стоял посреди комнаты, чуть выдвинув вперёд правую ногу, и в гладкой стали поножа отражалось моё опрокинутое лицо.

«Брать! — тяжко ударила мысль. — Брать немедленно!..»

Но тут он дёрнул за свисающий с потолка шнурок, на который я как-то не обратил внимания, и со свистом развернувшаяся сеть из витого капрона во мгновение ока спеленала меня по рукам и ногам.

— Почему бы тебе не предъявить своё удостоверение? — мягко осведомился он. — Ты ведь из Группы Охраны Истории, не так ли?

«Спокойствие! — скомандовал я себе. — Главное, не делать резких движений!.. Это витой капрон!»

— Ты, видимо, хочешь сказать, — вкрадчиво продолжал он, — что мои семь тысяч будут слишком уж уязвимы? Что достаточно устранить меня сегодняшнего — и не будет уже ни меня завтрашнего, ни меня послезавтрашнего... Достаточно, короче, прервать цепочку — и всё моё войско испарится на глазах у татар. Так?

— Да, — хрипло сказал я. — Именно так...

— Так вот, во время дела, — ликующе известил он, — я сегодняшний буду находиться в самом безопасном месте. Как и я завтрашний, как и я послезавтрашний... А вот последние будут первыми. То есть пойдут в первых рядах...

— Между прочим, дом окружён, — угрюмо соврал я.

Он тонко улыбнулся в ответ.

— И окрестности Калки тоже?

Мне нечего было на это сказать.

На моих глазах он препоясался мечом и взял копьё. Затем выпрямился и с княжеским высокомерием вздёрнул русую недавно отпущенную бородку. Я понял, что сейчас он изречёт что-нибудь на прощанье. Что-нибудь историческое.

— Татарское иго, — изрёк он, — позорная страница русской истории. Я вырву эту страницу.

Причём ударение сделал, авантюрист, не на слове «вырву», а на слове «я». Потом запустил руку под седло и, на что-то там нажав, исчез. Вместе с лошадью.

***

— Семь тысяч? — Руки шефа взметнулись над столом — то ли он хотел воздеть их к потолку, то ли схватиться за голову. — Семь тысяч... А ты сказал ему, что у него прабабка — татарка?

— Н-нет... — ответил я. — А что? В самом деле?

— Откуда я знаю? — огрызнулся шеф. — Надо было сказать!..

Его заместитель по XIII веку давно уже бегал из угла в угол. Возле стенда «Сохраним наше прошлое!» резко обернулся:

— Почему ты не хочешь оставить засаду на его квартире?

— Потому что он туда больше носа не покажет, — ворчливо отозвался шеф. — Будь уверен, ночлег он себе подготовил на все семь тысяч дней. Как и стойло для лошади. А вот где его теперь искать, это стойло?.. Нет, брать его, конечно, надо там — в тринадцатом веке...

— Как?

— В том-то и дело — как?..

Шеф поставил локти на стол и уронил тяжёлую голову в растопыренные пальцы.

— Семь тысяч, семь тысяч... — забормотал он. — Ведь это же надо что придумал, босяк!

— Но, может быть, нам... — осторожно начал заместитель, — в порядке исключения... разрешат...

— Снять блокаду? — Шеф безнадёжно усмехнулся. Я тоже. Дело в том, что прошлое по решению мирового сообщества блокировано с текущего момента и по пятнадцатый век включительно — на большее пока мощностей не хватает... А ловко было бы: вырубить на минутку генераторы, потом — шасть в позавчера — и цоп его, авантюриста...

— А у тебя какие-нибудь соображения есть? — Вопрос был обращён ко мне.

— Есть, — сказал я и встал.

Это произвело сильное впечатление. Шеф и его заместитель по XIII веку ошарашенно переглянулись.

— Ну-ка, ну-ка, изложи...

Я изложил.

Вообще-то я редко когда высказываю начальству свои мысли, но если уж выскажу... Молчание длилось секунды три. Заместитель опомнился первым.

— А, собственно, почему бы и нет? — с опаской поглядывая на шефа, промолвил он, и сердце моё радостно встрепенулось.

Шеф затряс головой.

— Ты что, хочешь, чтобы я отпустил его в тринадцатый век ОДНОГО?

— Да почему же одного? — поспешил вмешаться я, очень боясь, что предложение моё сейчас зарубят. — Меня же тоже будет семь тысяч!

Шеф вздрогнул.

— Ты вот что, сынок... — сказал он, почему-то пряча глаза. — Ты пойди погуляй пока, а мы тут посоветуемся... Только далеко не уходи...

Я вышел в коридор и, умышленно прикрыв дверь не до конца, стал рядом. Профессиональная привычка. Кроме того, там, в кабинете, решалась моя судьба: расквитаюсь я с моим подопечным за сетку из витого капрона или же дело передадут другому? Запросто могли передать. Что ни говори, а были у меня промахи в работе, случались...

Я прислушался. Начальство вело ожесточённый спор, погасив голоса до минимума. В коридор выпархивали лишь случайные обрывки фраз.

ШЕФ: ...не представляешь... дубина... таких дел натворит, что... (Это он, надо полагать, о моём подопечном.)

ЗАМЕСТИТЕЛЬ: ...клин клином... ручаюсь, не уступит... (А это уже, кажется, обо мне.)

ШЕФ: ...семь тысяч! Тут одного-то его не знаешь, куда... хотя бы руководителя ему... (Вот-вот! Это как раз то, чего я боялся!)

ЗАМЕСТИТЕЛЬ: ...ну кто ещё, кроме... семь тысяч — почти двадцать лет... а там и на пенсию...

Последнего обрывка насчёт пенсии я, честно говоря, не понял. При чём тут пенсия?.. Вскоре меня пригласили в кабинет.

— В общем так, сынок... — хмурясь, сказал шеф. — Мы решили принять твоё предложение. Если кто-то и способен остановить этого придурка — то только ты...

***

Утро 31 мая 1223 года выдалось погожим. Опершись на алебарду, я растерянно оглядел окрестности. Как-то я всё не так это себе представлял... Ну вот, например: я иду перед стройной шеренгой воинов, каждый из которых — я сам. Останавливаюсь, поворачиваюсь лицом к строю и на повышенных тонах объясняю ситуацию: вон там, за смутной линией горизонта — река Калка. А за теми холмами — войско из семи тысяч авантюристов. Или даже точнее — авантюриста. Что от нас требуется, орлы? От нас требуется умелым манёвром блокировать им дорогу и не дать вмешаться в естественное развитие событий...

И вот теперь я стоял, опершись на алебарду, и что-то ничего пока не мог сообразить. Остальные-то где? Кажется, я прибыл слишком рано.

Тут я вспомнил, что пехотинец-одиночка для тяжёловооружённого конника — не противник, и в поисках укрытия двинулся к овражку.

— Эй, с алебардой! — негромко окликнули меня из кустов. Я обернулся на голос, лязгнув доспехами. В листве поблёскивал металл. Там прятались вооружённые люди. Лошадей не видно, вроде свои.

— Быстрей давай! — скомандовали из кустов. — Демаскируешь!

Я пролез сквозь гущу веток и остановился. Передо мной стояло человек десять воинов. И ещё с десяток прохаживалось на дне овражка. Из-под светлых шлемов-ерихонок на меня отовсюду смотрело одно и то же лицо. Моё лицо. Разве что чуть постарше.

— Который год служишь?

Тон вопроса мне не понравился.

— Да что ты его спрашиваешь — и так видно, что салага, — хрипло сказал воин с забинтованным горлом. — Гляди-ка, панцирь у него... Ишь вырядился! Прям «старик»... А ну прими алебарду как положено!

Вот уж чего я никогда не знал — так это как положено принимать алебарду.

— Вконец «сынки» распустились! — Хриплый забинтованный недобро прищурился. — Кто давал приказ алебарду брать?

— А что надо было брать?

— Топор! — негромко, щадя простуженное горло, рявкнул он. — Лопату! Шанцевый инструмент!.. Если через голову не доходит — через ноги дойдёт! Не можешь — научим, не хочешь — заставим! С какого года службы, тебя спрашивают?

— Да я, в общем-то... — окончательно смешавшись, пробормотал я, — в первый раз здесь...

Ко мне обернулись с интересом.

— Как? Вообще в первый?

— Вообще, — сказал я.

— А-а... — Хриплый оглядел меня с ног до головы. — Ох, и дурак был... Панцирь прямо на трико напялил?

— На трико, — удручённо подтвердил я.

— К концу дня плечи сотрёшь, — пообещал он. — И алебарду ты тоже зря. Алебарда, брат, инструмент тонкий... И, между нами говоря, запрещённый. В тринадцатом веке их на Руси ещё не было... Ну-ка, покажи ему, как правильно держать, — повернулся он к другому мне — помоложе.

Тот принял стойку «смирно» — глаза навыкате, алебарда у плеча.

— Вот, — удовлетворённо сказал хриплый. — Так примерно выглядит первая позиция. А теперь пару приёмов. Делай... р-раз!

Всплеснуло широкое лезвие. Мне показалось, что взмах у воина вышел не совсем уверенный. Видимо, хриплому тоже так показалось, потому что лицо его мгновенно сделалось совершенно зверским.

— Который год службы? Третий? Три года воюешь — приёмы не разучил?

Ситуация нравилась мне всё меньше и меньше.

— Пятый год службы — ко мне! Есть кто с пятого года службы? Ну-ка, собери молодых и погоняй как следует. До сих пор не знают, с какого конца за алебарду браться!

Весёлый доброволец пятого года службы сбежал в овражек и звонко приказал строиться. Кое-кто из молодых пытался уклониться, но был изъят из кустов и построен в две шеренги.

— Делай... р-раз!

Нестройно всплеснули алебарды.

— А ты давай приглядывайся, — посоветовал мне хриплый. — И дома начинай тренироваться. Как утром встал — сразу за алебарду. Раз двадцать каждый удар повторил — и под душ. Днём-то у тебя здесь времени уже не будет...

Вдалеке затрещали кусты, и вскоре на той стороне овражка показались ещё человек пятнадцать воинов — крепкие мужчины средних лет. Несколько лиц (моих опять-таки) были обрамлены бородами разной длины. А самый старший воин — гладко выбрит. На плечах вновь пришедших покоились уже не алебарды, а тяжёлые семиметровые копья.

— Делай... три! — донеслось из овражка.

— Это ещё что такое? — удивился бритый. Он шагнул к обрывчику и заглянул вниз.

— До сих пор алебардами не владеют, салаги! — пояснил хриплый. — Вот решили немножко погонять...

— Отставить! — рявкнул бритый. — Какой ещё к чёрту, тренаж? Нам сейчас марш предстоит — в пять километров! Давай командуй общее построение!

Хриплый скомандовал, и воины, бренча и погромыхивая доспехами, полезли из овражка. Поскольку все были одного роста, выстроились по возрасту. Я уже начинал помаленьку разбираться в их (то есть в моей) иерархии. На правом фланге — «деды»: загорелые обветренные лица, надраенные до блеска старенькие брони и шлемы. Собственно, это были одна и та же броня и один и тот же шлем — из нашего запасника. Пятый год службы играл роль сержантского состава. Он занимал центральную часть строя. Дальше располагались «молодые» и, наконец, на левом фланге — самая салажня: в крупнокольчатых байданах, в шлемах-мисюрках, не спасающих даже от подзатыльника, и с шанцевым инструментом в руках.

— А кто это там влез на левый фланг в панцире? — осведомился захвативший командование бритый ветеран. — Штрафник, что ли?

Ему объяснили, что я новичок и в панцирь влез по незнанию.

— Ага... — сказал командир. — Значит, для тех, кто в этот отряд ещё не попадал или попадал, но давно: задача наша чисто вспомогательная. Конница противника будет прорываться по равнине, там их встретят первая и вторая баталии. Ну это вы и так знаете... А нам, орлы, нужно заткнуть брешь между оврагами и рощей. Значит, что? Значит, в основном земляные работы, частокол и всё такое прочее...

Не снимая кольчужной рукавицы, он взял в горсть висящую поверх панциря ладанку и поднёс к губам.

— Докладывает двадцать третий. К маршу готовы.

— Начинайте движение, — буркнула ладанка моим голосом, и командир снова повернулся к строю.

— Нале... уо!

Строй грозно лязгнул железом.

***

Как и предсказывал хриплый, плечи я стёр ещё во время марша. К концу пути я уже готов был малодушно нажать кнопку моего «минихрона» и, вернувшись, доложить шефу, что переоценил свои возможности. Однако мысль о сетке из витого капрона, в которой я оказался сегодня утром, заставила меня стиснуть зубы и продолжать марш.

— Стой!

Колонна остановилась. Справа — заросли, слева — овраги.

— Перекур семь минут...

Строй смешался. Человек пятнадцать отошли в сторонку и, достав из шлемов сигареты, закурили. Я обратил внимание, что среди них были воины самого разного возраста. Из этого следовало, что годика через три я от такой жизни закурю, потом брошу, потом опять закурю. И так несколько раз.

Броню мне разрешили снять. Пока я от неё освобождался, перекур кончился. Стало шумно. В рощице застучали топоры, полетели комья земли с лопат. Меня как новичка не трогали, но остальные работали все. Задача, насколько я понял, была — сделать гиблое для конницы место ещё более гиблым. Темп в основном задавали воины пятого года службы. Сияя жизнерадостными оскалами, они вгрызались в грунт, как экскаваторы, успевая при этом страшно орать на неповоротливых салажат в байданах. «Старики» спокойно, не торопясь орудовали сапёрными лопатками. И всё это был я. Причём даже не весь, а только крохотная часть меня — каких-нибудь человек сорок. А там, за тем холмом, на равнине, развёртывалась, строилась и шла колоннами основная масса — сотни и тысячи...

Рвы были вырыты, частоколы вбиты. На бугре выставили наблюдателя, в рощице — двоих. Потом достали свёртки и принялись полдничать. Я, понятно, ничего с собой захватить не догадался, но мне тут же накидали бутербродов — больше, чем я мог съесть.

— Здесь ещё спокойно... — вполголоса говорил один салага другому. — Окопался — и сиди. А вот в первой баталии пахота...

— В первой — да... — соглашался со вздохом второй. — Я на прошлой неделе три раза подряд туда попадал. Набегался — ноги отламываются. Сдал кладовщику байдану, шлем, выхожу на улицу, чувствую — шатает... Ну, думаю, если и завтра опять в первую! Нет, повезло: на переправу попал...

— Ну, там вообще лафа...

— Никак спит? — тихо, с любопытством спросил кто-то из «стариков».

Все замолчали и повернулись к воину, который действительно задремал с бутербродом в руке.

— Во даёт! Ну-ка тюкни его легонько по ерихонке...

Один из бородачей, не вставая, подобрал своё огромное копьё и, дотянувшись до спящего, легонько тюкнул его по навершию шлема тупым концом древка. Тот, вздрогнув, проснулся и первым делом уронил бутерброд. Остальные засмеялись.

— Солдат спит, а служба идёт, — тут же съехидничал хриплый. Голос он, однако, при этом приглушил.

— Виноват, братцы... — Проснувшийся протёр глаза и со смущённой улыбкой оглядел остальных. — Тут, понимаете, какое дело... Женился я вчера...

Сидящий рядом воин вскочил с лязгом.

— Согласилась? — ахнул он.

— Ага... — подтвердил проснувшийся. Лицо его выражало блаженство и ничего кроме блаженства.

Вскочивший набрал полную грудь воздуха, словно хотел завопить во всю глотку «ура!», но одумался, выдохнул и сел. Лица у этих двух сияли теперь совершенно одинаково. Зато хриплый был сильно озадачен.

— Погоди, а на ком?

— Да ты её ещё не знаешь...

Бородачи наблюдали за происходящим со снисходительными улыбками. А вот на лицах «молодых» читалось явное неодобрение.

— Додумался! — пробормотал один из них. — Военное время, а он жениться!.. Дурачок какой-то...

На беду слова его были услышаны.

— Голосок прорезался? — зловещим шёпотом спросил, оборачиваясь, сильно небритый «старик». — Зубки прорезались? Это кто там на «дедов» хвост поднимает? А ну встать! Первый, второй, третий год службы! Встать, я сказал! Вы у меня сейчас траншею будете рыть — от рощи и до отбоя!

«Молодые» поднялись, оробело бренча железом. Небритый подошёл к новобрачному и положил руку в кольчужной рукавице на его стальное плечо.

— А тебе я, друг, так скажу, — задушевно проговорил он. — Хорошую ты себе жену выбрал. Кроме шуток.

Сидящий в сторонке командир отряда скептически поглядел на него и, вздохнув, отвернулся.

***

К часу дня подошла разведка противника.

Человек двадцать конных в голых «яко вода солнцу светло сияющу» доспехах подъехали к выкопанному нами рву. Я и ещё несколько салажат в байданах, как наиболее уязвимая часть нашего воинства, были отведены в заранее подготовленное укрытие и теперь с жадным любопытством следили поверх бруствера за развитием событий.

Постарел авантюрист, осунулся. Я имею в виду того, что командовал их отрядом. Ударив саврасую лошадь длинными шпорами, он выехал вперёд и долго смотрел на заострённые колья, вбитые в дно рва.

— Пёс! — бросил он наконец с отвращением. — Успел-таки...

Он поднял глаза. Перед ним с того края рва грозно топорщился так называемый «ёж». «Молодые» подтянулись, посуровели, руки их были тверды, лезвия алебард — неподвижны.

— А почему у него лошадь саврасая? — шёпотом спросил я одного из салажат. — Была же белая...

Действительно, лошади под противником были и той, и другой масти.

— Белая во время атаки шею свернула, — также шёпотом пояснил салажонок. — Да ты сам сегодня увидишь — покажут...

— Предлагаю пропустить нас по-хорошему! — раздался сорванный голос старшего всадника. — Имейте в виду: сейчас сюда подойдёт ещё один отряд в пятьдесят клинков...

— Да хоть в сто... — довольно-таки равнодушно отозвался с этого края рва наш командир.

Мой противник оскалился по-волчьи.

— Ты вынуждаешь меня на крайние меры, — проскрежетал он. — Я вижу, придётся мне завтра прихватить сюда...

— Пулемёт, что ли?

— А хоть бы и пулемёт!

— Прихвати-прихвати... — невозмутимо отозвался командир. — А я базуку приволоку — совсем смешно будет...

— А я... — начал противник и, помрачнев, умолк.

— Сеточку, — издевательски подсказал командир. — Сеточку не забудь. Такую, знаешь, капроновую...

Тот яростно кругнулся на своём саврасом.

— Червь! — выкрикнул он. — Татарский прихвостень! Там, — он выбросил закованную в сталь руку с шелепугой подорожной куда-то вправо, — терпит поражение князь Мстислав Удатный! А ты? Ты, русский человек, вместо того, чтобы ударить поганым в тыл... Сколько они тебе заплатили?..

— За прихвостня — ответишь, — процедил командир. Тяжёлый наконечник семиметрового копья плавал в каких-нибудь полутора метрах от шлема всадника, нацеливаясь точно промеж глаз.

— Куда, нехристь?! — Это уже относилось к противнику из «молодых», не сумевшему сдержать белую лошадь и выехавшему прямо на край рва. В остервенении старший всадник хлестнул виновного шелепугой. Тот взвыл и скорчился в седле — рогульчатое ядро пришлось по рёбрам.

— А мы ещё жалуемся... — уныло проговорил один из наших салажат. — У нас «деды» хоть орут, да не дерутся...

Я же с удовлетворением отметил, что «ёж» из копий и алебард не дрогнул ни разу. Воины по эту сторону рва стояли, нахмурясь и зорко следя за конными. Что-что, а дисциплина у меня всегда была на высоте.

Потом подошёл обещанный противником отряд. Пятьдесят не пятьдесят, но клинков сорок в нём точно было. На той стороне начались давка и ругань. Всадники подъезжали группами, смотрели с содроганием на заострённые колья и снова принимались браниться. Наконец вся эта масса попятилась и на рысях двинулась прочь, оставив после себя перепаханную, изрытую копытами землю.

— Вроде отвоевали на сегодня, — сказал командир.

Возле рва оставили охранение и разрешили салажатам вылезти из укрытия.

— Ну что он там? — нетерпеливо крикнул новобрачный, чуть запрокинув голову.

— Уходит, — ответил ему наш наблюдатель с холма.

— Всё правильно, — заметил командир. — Убедился, что все лазейки перекрыты, и теперь концентрирует силы на равнине. Напролом попрёт...

***

Наблюдателей на бугре сменяли часто. И не потому, что служба эта была трудной, — просто каждому хотелось взглянуть, что делается на равнине.

— Вторая баталия пошла, — сообщил только что спустившийся с холма бородач. — Пусть новичок посмотрит. Ему полезно...

— Можно, — согласился командир. — Пошли, новичок...

Мы поднялись на бугор. Открывшаяся передо мной равнина была покрыта свежей, ещё не выгоревшей травой. И по этому зелёному полю далеко внизу, грозно ощетинясь копьями, взблескивая панцирями и алебардами, страшный в своей правильности, медленно полз огромный прямоугольник — человек в тысячу, не меньше.

— Эх, мать! — восхищённо сказал наблюдатель. — Красиво идут!

— Да я думаю, — отозвался командир. — Там же «старики» в основном! За десять лет и ты строем ходить научишься...

— Так что служи, служи, — не преминул добавить поднявшийся вместе с нами хриплый. — Тебе ещё — как медному котелку.

— А вон и первая баталия строится, — сказал наблюдатель. В отдалении муравьиные людские потоки струились из-за бугров и пригорков, смешиваясь на равнине в единую массу, постепенно преобразующуюся во второй такой же прямоугольник.

— Да что ж они так вошкаются сегодня? — с тревогой проговорил хриплый. — Не успеют же!..

— Успеют, — сказал командир.

Он перевернул ладанку и взглянул на циферблат.

— Ну, минут через десять начнётся...

И минут через десять — началось! Конница выплеснулась из-за пологого холма, ослепив сверкающими на солнце доспехами. И она продолжала изливаться, и казалось, ей не будет конца. Никогда бы не подумал, что это так много — семь тысяч человек! И вся эта масса разворачивалась во всю ширь равнины и с топотом, с визгом, с лязгом уже летела на замершие неподвижно баталии.

Я зажмурился. Ничто не могло остановить этот поток сверкающего и как бы расплавленного металла.

— Что? Сдали нервишки? — злорадно осведомился командир, обращаясь, как вскоре выяснилось, не ко мне, но к противнику на равнине. — Это тебе не сеточки капроновые бросать...

Я открыл глаза. Ситуация внизу изменилась. Баталии по-прежнему стояли неподвижно, а вот первые ряды конницы уже смешались. Всадники пытались отвернуть, замедлить разбег, а сзади налетали всё новые и новые, начиналась грандиозная свалка.

— Смотри, смотри! — Хриплый в азарте двинул меня в рёбра стальным локтем. — Туда смотри! Сейчас белая шею свернёт!

Упало сразу несколько лошадей, и одна из них так и осталась лежать. Чудом уцелевший всадник прыгал рядом на одной ножке — другая была схвачена стременем.

— Всё, — с сожалением сказал хриплый. — Конец лошадке.

— А где он взял саврасую?

— С племзавода увёл, гад! — Хриплый сплюнул. — Предупреждали ведь их: усильте охрану, обязательно будет попытка увода... Нет, прошляпили!

— Ну вроде дело к концу идёт, — удовлетворённо объявил командир и повернулся к отдыхающему внизу отряду. — Кончай перекур, орлы! Всё, по возможности, привести в прежнее состояние. Ров — засыпать, частоколы убрать. Найду хоть один окурок — заставлю похоронить. С почестями.

***

В пыльных доспехах, держа шлем и алебарду на коленях, я сидел на стуле посреди кабинета и смотрел в скорбные глаза шефа.

— Ты не передумал, сынок? — участливо спросил он.

— Нет, — ответил я со всей твёрдостью. — Не передумал.

— Понимаешь, какое дело... — в затруднении проговорил шеф. — Я-то предполагал раскидать эти семь тысяч дней на нескольких сотрудников — хотя бы по тысяче на каждого... Но ты войди в моё положение: вчера какой-то босяк прорвался в XI век и подбросил в Гнёздовский курган керамический обломок твердотопливного ускорителя, да ещё и с надписью «горючее». Теперь, видимо, будет доказывать освоение космоса древними русичами. А сегодня — и того хлеще! Целую банду нащупали! Собираются, представляешь, высадить славянский десант в Древней Греции. Ну там Гомера Бояном подменить и вообще... Давно у нас такой запарки не было.

— Да не нужно мне никакой помощи! — сказал я. — Людей у меня там хватает...

Впервые я смотрел на своего шефа как бы свысока, что ли... Ну вот сидит он за столом — умный ведь мужик, но один. Совсем один. И что он, один, может?.. Я зажмурился на секунду и снова увидел ощетиненный копьями, страшный в своей правильности огромный квадрат, ползущий по зелёному полю. Воистину, это был я...

— Да боюсь, тяжело тебе придётся... — озабоченно сказал шеф. — Сам ведь говоришь: дедовщина там у вас...

— Да какая там дедовщина! — весело возразил я. — Вот у него дедовщина так дедовщина! — Тут я не выдержал и радостно засмеялся. — Сам себя шелепугой лупит!..

1991