Семья

Поздней осенью по утрам всегда темно, особенно в дождливые дни. Солнце не торопится подниматься и разгонять чернильные кляксы ночи по углам. Оно лишь лениво приподнимается над горизонтом, выбеливая темноту до призрачной серости. Диту нравилась поздняя осень, а ещё больше – зима, когда ночь занимала большую часть суток. В предрассветной темноте будильник всегда звенит особенно резко и неприятно, а тёплое одеяло так и манит остаться чуть подольше. Но вот уже босые ступни касаются ледяного пола, и рука шарит в поисках домашних штанов и футболки. Дит любил, когда утром ещё темно, но в такие дни вставать было особенно тяжело.

Сегодня всё было именно так: стояла поздняя осень, а небо который уже день было затянуто тучами. Шаркая босыми ступнями, он проковылял на кухню, хватаясь трясущейся рукой за каждый угол и косяк двери. Диту не нравился мёртвый и резкий электрический свет, поэтому он перестал им пользоваться где-то полгода назад. Тогда его зрение стало достаточно острым, чтобы в искусственном освещении отпала необходимость.

Дит подошёл к плите, включил газ и поставил чайник. Потом достал из холодильника яйца и сосиски. Когда он ставил миску с будущим омлетом на разделочный столик, тьма вокруг него сгустилась, оплела его запястья и впилась в них острыми клыками. На пол закапала кровь, но Дит даже не вскрикнул. Порезы, оставшиеся на его коже, мгновенно воспалились. Вздохнув, мужчина поставил миску и пошёл к аптечке, стоящей на столе. Она всегда была наготове.

Это случалось всё чаще, особенно после таких вот тяжёлых ночей, когда он чувствовал себя измотанным и уставшим с самого утра. Дит достал пузырёк с перекисью водорода и бутылочку с водой, ионизированной серебром. Обработать царапины он не успел, темнота снова приблизилась, обвила его собой и сдавила, мешая дышать. Дит судорожно раскрыл рот, пытаясь протолкнуть в горло хоть глоток воздуха. Ничего не получалось, внутри привычно и рефлекторно поднялась паника – обычный для людей страх смерти, очень часто мешающий им выжить в критических ситуациях. Но этот страх быстро исчез, сердце замедлило ритм, пальцы перестали тянуться к горлу. Тьма отступила, не дав ему потерять сознание и забрав с собой остатки его жизненных сил.

Дит опустился на шаткий табурет и прижал ладонь к груди, всё ещё не веря, что снова может дышать. На футболку брызнули капли крови, и он вспомнил, что не успел перебинтовать запястья. Потом он снова занялся омлетом. Скоро наступит утро, сегодня темнота больше не вернётся. Дит улыбался, прихлёбывая кофе в пустой кухне. За окном начало светлеть, из чёрного мир превращался в грязно-серый.

Дит вызвал такси, он не был уверен, что сможет добраться на работу в автобусе, а своей машины у него не было вот уже два года. Таксисту пришлось изрядно потрудиться, чтобы разбудить его, когда они доехали до офиса. На улице было уже почти светло, когда он поднялся на свой этаж. Фирма, в которой Дит работал, занимала его полностью, поэтому кулеры для воды стояли прямо в коридоре, и сотрудники из разных отделов часто останавливались рядом с ними, чтобы поболтать или обсудить рабочие вопросы. Это было чем-то вроде традиции – решать все вопросы с чашкой чая или кофе в руках. Диту это не очень нравилось, порой ему хотелось просто приготовить себе напиток, а не участвовать в очередной беседе ни о чём.

Было ещё достаточно рано, и в коридоре стояли всего двое – Анэт и Джош, оба из его отдела, хотя Анэт появилась в нём совсем недавно. Они о чём-то мило болтали, допивая свой чай. Дит попытался пройти мимо них незамеченным. Разумеется, у него ничего не вышло, впрочем, как и всегда.

– Дитхард! Ты сегодня рано, – радостно поприветствовал его Джош. Он считал себя другом абсолютно всем коллегам и всегда был рад помочь. Даже когда его не просили. – Ты плохо выглядишь. Заболел?

– Нет, со мной всё в порядке. Я здоров, – слабо улыбнулся Дит, стараясь не смотреть на Джоша. Ему безумно хотелось спать, но ещё больше – сесть. Сил стоять и болтать с Джошем у него просто не было. – Спасибо за беспокойство.

– Ты хоть питаешься нормально? – продолжил утренний допрос Джош. Он давно уже присматривал за своим коллегой, хотя и редко это показывал. Переживал, как бы тот не натворил глупостей.

– Да, всё хорошо, – повторил Дит, обогнул коллег и направился в кабинет. За спиной он услышал, как Анэт шёпотом пытается расспросить Джоша. В последнее время его слух стал острее, поэтому он предпочитал тишину.

– Он выглядит просто ужасно, думаешь, он действительно болен? Если так, то ему надо в больницу. Я серьёзно, Джош. – Анэт казалась искренне обеспокоенной. – Или он что-то принимает?

– Не думаю, скорее просто не выспался. У него такое часто, – также приглушённо отозвался Джош. Дит слышал его голос, закрывая за собой дверь. – Он просто всё ещё не оправился до конца.

Свет в кабинете уже горел – уборщица, приходящая рано утром, всегда оставляла его включенным. Дит сел за свой стол и уставился в монитор компьютера. На чёрной зеркальной поверхности отобразилось его бледное, измождённое лицо. Под запавшими глазами пролегли чернильные тени, а губы, почти белые, вытянулись в нервно подрагивающую линию. Он и впрямь выглядел неважно.

Надо было начинать работу, включать компьютер, но Диту хватило сил лишь на то, чтобы поднять руки и положить ладони на стол. Так он и сидел несколько минут, потом всё-таки смог заставить себя нажать на кнопку пуска. Монитор засветился, системный блок начал гудеть, набирая обороты. Дит сморщился как от зубной боли – это гудение отвратительно било по нервам, хотя раньше он его даже не замечал. Это недосып – сейчас его раздражало почти всё. Но дольше тянуть было нельзя. Дит выждал ещё немного и пошёл за своей порцией кофе. Джоша с Анэт в коридоре уже не было.

На энергетических батончиках и шоколадках удалось дотянуть до обеденного перерыва. Едва минутная стрелка заняла нужное положение, Дит заблокировал компьютер и вышел из кабинета. Он заперся в одной из кабинок туалета, поставил будильник на стареньком телефоне и мгновенно уснул. За весь перерыв его никто не побеспокоил, что было редкостью и большой удачей. Дит проснулся от резкого и навязчивого звонка будильника, встрепенулся, неловко дёрнув затёкшими ногами и едва не выбив дверь, с трудом нащупал шпингалет.

Когда он уже стоял у умывальника и приводил себя в надлежащий вид, к нему подошёл Джош. Некоторое время он просто молча смотрел на Дита. Его молчание было неприятным и многозначительным, оно впивалось в мозг настойчивой потребностью спросить, что ему надо. Так змеи ждут своих загипнотизированных жертв, так ночные кошмары поджидают за кромкой сна. Неизбежно.

– Дитхард, – тихо сказал Джош, продолжая на него смотреть. В его голосе тревоги почему-то было больше, чем навязчивости. Дит поднял голову от умывальника и посмотрел на Джоша, а потом проследил за его взглядом.

– Ничего такого, Джош, не о чем волноваться, – попытался он отгородиться, когда понял, куда тот смотрит. Умываясь, Дит закатал рукава рубашки, и теперь Джош мог видеть его забинтованные запястья. И, естественно, думал совсем не о том. – Я в норме.

– Нет, не в норме, Дитхард. Уже почти два года прошло, а ты всё ходишь, словно тень, – с искренним беспокойством сказал Джош, с трудом отрывая взгляд от сероватых бинтов. Откуда ему было знать, кем или чем были оставлены раны под ними? – У меня есть знакомый мозгоправ. Хороший, я серьёзно. Он поможет тебе. Вот, возьми визитку.

– Мне не надо, правда. – Дит попытался оттолкнуть руку Джоша, но тот всё-таки впихнул ему в ладонь маленький пластиковый прямоугольник.

– Позвони. Просто позвони и назначь встречу. От одной встречи хуже не будет, – с излишней жизнерадостностью сказал Джош. Он вышел из туалета, у самой двери непроизвольно бросив ещё один взгляд назад – на перебинтованные запястья. Его зашоренный разум мог вообразить лишь два варианта – попытку суицида и самоповреждения.

Дит сунул визитку в карман, чтобы выкинуть её где-нибудь попозже, вытер руки бумажными полотенцами, скатал рукава и тщательно их застегнул. Джош не будет сплетничать, так что ничего страшного не произошло, можно жить дальше. Диту это было просто неприятно, как было бы, застань его кто-нибудь со спущенными штанами. Невольное вторжение в слишком личное.

Анэт подошла к нему ближе к концу рабочего дня, когда он готовил себе очередную порцию кофе. В руках у девушки была пустая кружка, но она не спешила наливать воду. Дит заметил, что она недавно обновляла макияж – цвет её помады был слишком ярким для конца рабочего дня.

- Дит, я тут подумала, - неловко начала Анэт. Она явно смущалась, возможно, решалась весь день. Диту сразу не понравился её тон и манера поведения. Девушка собиралась совершить ошибку, от которой он не в силах был её предостеречь. – Ты много работаешь, а до конца проекта времени ещё достаточно. Может, сходим куда-нибудь сегодня?

- Анэт, мне кажется, это не слишком уместно. Мы просто коллеги, даже не друзья, - попытался вежливо отказаться Дит. Он был уверен, что Анэт решилась на это после разговора с Джошем. Что он мог наболтать ей такого?

- Как коллеги, возможно. Но у тебя ведь никого сейчас нет. – Девушка улыбнулась и смело посмотрела ему в глаза. Правда, хватило её ненадолго, она отвернулась, содрогнувшись под его взглядом. – Ты не хотел бы начать со мной встречаться?

- Нет, Анэт. Не хотел бы. Мне не нужна твоя жалость и сострадание, - жёстко ответил Дит. Он знал такой тип девушек, готовых на всё, чтобы утешить. И ещё понимал – если не ответит чётко и грубо, она не поймёт. Девушки обладали удивительным свойством выворачивать недостаточно точные или слишком вежливые формулировки в свою пользу. Если им это было выгодно. – И мне не нужна компания. Я не один.

Когда рабочий день закончился, Дит выключил компьютер и вышел из офиса. Все его коллеги остались на своих местах, кто-то доделывал работу, кто-то просто убивал время, не торопясь домой. Кому-то просто не хотелось покидать тёплый и уютный офис и идти в промозглую сырость улицы. Дит же не задержался ни на минуту. У него на сегодня были планы, и он не собирался их отменять из-за такой мелочи, как работа.

Дит сел на нужный автобус и вышел на остановке «Центральное кладбище». Оно располагалось на окраине города и было огорожено высокой стеной, сложенной из валунов, покрытых мхом и поросших мелкими синими цветочками. Прямо за старинными коваными воротами начинался подъём. У входа как всегда стояла палатка с живыми цветами, продавщица – деловитая и не склонная к лишним эмоциям женщина – неторопливо обрезала стебли, равнодушно поглядывая на проходивших мимо людей. Она зарабатывала на людской скорби и памяти и потому успела отрастить толстый панцирь вежливого участия, скрывавший профессиональное равнодушие. А ещё почти никогда не запоминала лиц и людей, что приходили на кладбище. Для неё они были всего лишь клиентами, с которыми совершенно не хочется болтать о жизни.

– Вам для кого? – поинтересовалась она, когда Дит подошёл к её палатке и стал беспомощно рассматривать цветы. Он понятия не имел, какие нужны, никогда не задумывался. Каждый раз не знал, что выбрать, каждый раз терялся. Почему-то такими вещами всегда занимались женщины. Они все, казалось, с самого детства знали, как правильно поступить в любой странной или непростой ситуации.

– Для двух женщин, – Дит замялся, не зная, имеет ли это какое-то значение, а потом всё-таки добавил: – для сестры и невесты.

– Поняла, сейчас подберу, – кивнула женщина, осматривая свои владения в поисках нужных цветов. У всех этих растений был какой-то особый смысла, свой язык, но Дит никогда в таких вещах не разбирался.

Наконец, он получил два букета, отдал деньги и вошёл в ворота. На кладбище было тихо и спокойно. Высокая трава пробивалась даже через плитки дорожек, хотя её регулярно подстригали, а плитки – меняли. Кое-где высились большие, раскидистые деревья, создававшие густую тень. Под ними неизменно можно было найти скамейки и пару урн. Могилы по большей части были старые, сейчас это кладбище уже вышло из моды. Дит знал, что, если пройти подальше, туда, где траву даже не пытаются подстригать, а плитки сменяются обычными тропинками, можно найти стёртые и треснувшие надгробья, которым уже несколько веков.

Его никогда не пугали такие места, даже наоборот – ему было спокойно в этой тишине. Здесь никто уже никуда не спешил, не пытался никому ничего доказать, никто не лгал, здесь всем было уже всё равно. Диту казалось, что в этом есть определённый смысл – в таком последнем спокойствии и умиротворении. Когда всё заканчивается, становится спокойно. И ничего уже не надо и незачем куда-то бежать или кем-то притворяться. Кладбища были местами памяти и немного – скорби. Когда проходит первая боль, остаются только воспоминания. От плохих стараются избавиться, хорошие хранят бережно, как семейную реликвию. В итоге остаётся только покой и мягкий свет, пробивающийся через древесную крону. Дит был уверен – так и должно быть. Тело – это всего лишь тело, оно уходит и оно временно. То, что лежит в могилах – это уже не люди, не те, кого любили или ненавидели. Ему хотелось верить, что человек – это что-то большее. Хотя бы вот этот свет на каменной скамейке, лёгкий ветерок и память, очищенная от всего лишнего.

Дит остановился рядом с двумя могилами, расположенными рядом. На одной значилось имя «Эльза», на второй – «Мэг». Он опустился на колени и положил цветы к каждой из них – нужный букет на нужное место, как пояснила дотошная продавщица.

– Ну вот, я снова пришёл навестить вас, – улыбнулся Дит, выпрямляясь.

Он давно уже не испытывал той затягивающей, жуткой пустоты, которая заставляла его выть по ночам и выжирала изнутри. Это в прошлом. Окончательно отпустило, когда он первый раз пришёл сюда, в это тихое мирное место. Тогда его поразило, как легко здесь дышится. Дит ожидал чего-то давящего и мрачного, но никак не умиротворённого и спокойного. Тогда он понял, как важно помнить, как важно улыбаться, и как важно – отпустить. Незачем поливать солёными слезами землю, на которой растёт такая густая трава. Здесь это уже никому не нужно. Здесь вообще никому уже ничего не нужно. Если оплакивать – то только для себя, чтобы стало легче.

– Как видите, у меня всё хорошо. Правда, хорошо, – Дит продолжал улыбаться. Здесь такими разговорами было никого не удивить. Одно и то же, только в разных формулировках, говорили многие. Он не был исключением. – Я справляюсь. Научился готовить. Ну, почти. Книгу вот читать начал.

Некоторое время он простоял в неловком молчании, не зная, что ещё добавить. Говорить было, в общем-то, не о чем. Когда-то он мог болтать с ними всю ночь о неважных вещах и о великих – тоже. Сейчас же сказать было нечего. Кроме того, что он стал лучше видеть в темноте, но очень плохо спит. Но зачем им это знать? Всё хорошо.

– Я пойду. До скорого, – улыбнулся Дит и поднял руку, прощаясь.

Выходя из ворот, он зябко поёжился. Поднялся неприятный, влажный ветер, пронизывающий до костей. По серому небу ползли тяжёлые дождевые облака, обещая мокрый асфальт и лужи поутру. А ещё мокрую одежду тем, кто не успеет убраться под крышу до того, как они решат извергнуть на землю свою ношу.

Это произошло почти два года назад, под Рождество. Они ехали втроём из-за города. Настроение было радостное, они предвкушали весёлые праздники, обсуждали, кого пригласить и что приготовить. Машину вела Эльза, его младшая сестра, пухленькая, жизнерадостная и неунывающая блондинка. Рядом с ней на переднем сиденье весело смеялась худенькая и кареглазая Мэг, девушка Дита, которой он собирался сделать предложение как раз после Рождества. Именно так – в свитерах с оленями, между шоколадным печеньем и очередной кружкой глинтвейна. Он же дремал на заднем сиденье, умиротворенно вслушиваясь в болтовню своих девочек.

Дальше он помнил только метнувшийся в лобовом стекле яркий свет, резкое движение руля, испуганный вскрик. А ещё – невыносимую боль, невозможность пошевелиться и обрыв. Он словно падал куда-то вниз, не способный даже вздохнуть.

Очнулся Дит в больнице, слабый и измученный. За окном сияло солнце, по-весеннему согревая промёрзшие стёкла. Медсестра сразу же вызвала доктора, тот несказанно обрадовался его тщетным попыткам пошевелиться. Он сказал Диту, что тот провёл в коме почти три месяца, Рождество давно прошло, наступала весна. Хирурги совершили почти невозможное, сшили его по кускам, оставив на теле уродливые шрамы, делавшие его похожим на чудовище Франкенштейна. А Эльзу и Мэг похоронили в Сочельник в закрытых гробах.

Вот тогда-то Дит впервые и почувствовал эту ужасную, всепоглощающую пустоту. Он хотел кричать, но тело отказывалось подчиняться ему. И тогда он начал кричать во снах. Там, где он мог сделать хоть что-то. В темноте без проблесков света, где был лишь холод, пустота и его крики.

К тому моменту, как он впервые поднялся на ноги, пустоты уже не было. Темнота отозвалась на его призыв, теперь он был не один. И пустоты больше не было ни в груди, ни во снах. На поправку он шёл быстро и выписался уже к концу лета. Доктор не хотел отпускать его, взял слово, что Дит будет регулярно приходить на проверки и пройдёт годовой курс психотерапии.

Он согласился на всё, не глядя подписал бумаги. Рождество Дит справлял один в пустой квартире, в которой не осталось ни одной вещи, принадлежавшей его девочкам. А после Нового Года вышел на работу. Джош, знавший обо всём, до сих пор опекал его, а порой смотрел, как на оживший труп. Дит не винил его, но опека коллеги раздражала. Тот лез не в своё дело, хотя и вполне искренне, как и все подобные ему люди. Ни Эльза, ни Мэг ему не приснились ни разу. Впрочем, ему с тех пор вообще не снились сны. Только чернота, которая иногда отзывалась на его крики.

Дождь начался ближе к ночи, когда большинство людей уже добрались до своих домов, тёплых пледов и кружек с кофе или какао. Дит сидел у окна, смотрел, как по нему ползут, обгоняя друг друга, капли воды, и не торопясь потягивал только что сваренный глинтвейн. В квартире было темно, он уже полгода не включал свет дома. В этом не было необходимости.

Тишину разрезал пронзительный вой сирен скорой помощи, появившийся из ниоткуда, приблизившийся и заполнивший собой всё. Был слышен визг колёс по мокрой дороге – машина гнала на предельной скорости. В нервных звуках сирены пульсировало лишь одно слово: «Успей! Успей! Успей!». Дит судорожно сжал кружку в руках, он не хотел, чтобы это слово проникло в него, зацепилось за старые шрамы. Вой скорой раздирал барабанные перепонки, но он не хотел, чтобы тот умолк. Казалось, эти звуки вибрировали вместе с самой ночью. Всего несколько секунд, растянувшись в вязкую вечность.

Тьма пришла в тот момент, когда звуки сирены резко оборвались, а натужный визг несущейся на огромной скорости машины сменился обычным шорохом покрышек по асфальту. В миг обрыва, когда раздражение сменяется облегчением, а потом – осознанием. Она впилась острыми, тонкими как иглы когтями под рёбра. Дит вздрогнул, но не оторвал взгляд от окна.

Ему не надо было больше кричать в пустоте, дверь теперь была всё время открыта, и тьма приходила сама, когда хотела. Полгода назад Дит решил не звать, а пригласить. Полгода назад ему перестал быть нужен свет. Тот день был таким же обычным, как прочие. Ничего особенного не произошло, решение просто вызрело в нём, вот и всё.

Дит поставил опустевшую кружку на подоконник и повернулся навстречу тьме. У неё была форма. Огромная сутулая фигура нависала над ним, за занавесью чёрных колышущихся прядей пылали багровые круглые глаза без зрачков. Тьма была не одна. Ниже, ближе к полу, можно было разглядеть ещё две фигуры – маленькие копии первой, только у одной глаза были рыжеватыми. Они жались к большой, не решаясь протянуть противоестественно длинные руки к нему.

Дит встал со стула и подошёл к тёмным фигурам. Он улыбался, и в этой улыбке не было ни боли, ни страха, ни фальши. Тьма пришла на его зов, когда все остальные промолчали. На крик, который никто не услышал. Дит не сомневался, холодной пустоты у него внутри больше не было.

Неестественно худые и длинные руки протянулись к нему через всю кухню. Дит почувствовал смыкающиеся на его плечах когти. Его тело было всё изранено, но он давно уже не обращал на это внимания. Существо притянуло его к себе, протащив по полу кухни и сжав костлявыми пальцами за плечи и бёдра. Тьма была темнее самой ночи, темнее всего, что могло существовать в это мире. Поэтому Дит прекрасно её видел. Даже когда проезжавшие по улице машины мазали по окнам светом своих фар, и часть этой первородной тьмы словно стиралась из реальности.

– Соскучилась? – спросил Дит, протянув руку и коснувшись того места, где у тьмы должно было быть лицо. – Как провела ночь, дорогая? Как наши малыши?