СердцА на изломе

Будильник звенел так настойчиво, будто в комнате кто-то терпеливо, раз за разом, прикасался к тонкой стеклянной струне, и она, дрожа, отзывалась всё тем же назойливым тоном.

Я, не открывая глаз, потянулась рукой, нащупала холодный пластик и приглушила звук, но сон, ещё тёплый и прозрачный, уже отступал, оставляя после себя легкую тоску и пустоту раннего утра. На циферблате — половина седьмого; я на секунду задержала взгляд на этой цифре, и мысль, как луч сквозь жалюзи, прорезала затуманенное сознание: сегодня мы уезжаем.

Санкт-Петербург! Это теперь не абстрактное слово на карте, а ближайшая реальность, в которую придётся войти без оглядки, как входят в холодную воду, не зная точно, какая глубина под ногами.

За дверью, в коридоре, звенит посуда и тихо, но настойчиво зовёт мамин голос — торопливый, заботливый, знакомый с детства:

«Танюшка, вставай! Дел много! Скорее, доченька!» — и в этих словах слышится не только суета сборов, но и её желание уберечь нас от лишних раздумий, чтобы не расползлась по дому та тягучая грусть, что всегда сопровождает большие перемены.

Я медленно выбираюсь из-под одеяла, сажусь на край матраса — мы уже несколько дней спим на полу, вся мебель отправлена в Петербург — и чувствую, как тихо ноет голова: вчера мы с Димкой задержались допоздна во дворе, сидели на холодной скамейке, и всё, о чём он говорил — о любви, о верности, о скорой встрече в Питере — звучало так искренне, что мне хотелось ответить так же, а ответить было нечем; не потому, что я равнодушна, а потому что в моём сердце было понимание – это все детство, которое уже закончилось…

Мне он нравился — добрый, неуклюже внимательный, со своими смешными шутками, с попытками казаться взрослее, чем он есть; и всё же я знала: это наши школьные ступени, а дальше пойдёт другая лестница, другой дом, другое окно во двор.

С Толиком, моим партнёром по бальным танцам, когда-то намечалось нечто похожее на начало — настойчивые и уверенные знаки внимания между репетициями и соревнованиями – Толик старше меня на 4 года, а потом — как раз и произошло то, что останавливает честного человека: у него была девушка, и ни одна победа на паркете не стоила чужой слезы. Я не хотела становиться разлучницей, и, кажется, он и сам понял, что я права.

Теперь всё складывалось иначе: папа принял предложение, от которого невозможно отмахнуться, — возглавить нейрохирургическое отделение в НИИ нейрохирургии имени Поленова; столько лет он шёл своей дорогой — Новосибирск, конференции, статьи, операции, — и всё это время оставался верен работе, как остаются верны призванию, которое в юности однажды узнают и уже не забывают. Он не сразу согласился — уговаривали друзья по университету и ординатуре, приезжал Главный врач института, долго говорил с ним тихим, твёрдым голосом, в котором слышались и уважение, и просьба, и обещание большой работы; в конце концов решимость созрела, и мы приняли её вместе с ним — мама, Паша и я.

Для меня это решение оказалось не просто новым адресом, а прощанием с целым миром, где прошло всё, что я называю собой: двор с каштанами, школа с прозрачными окнами зимними утрами, зал, где пахнет воском и степами танцевальных туфель, бесконечные разговоры с подругами по дороге домой, бабушкины пироги по воскресеньям, дедушкины неторопливые истории о послевоенных годах детства и книгах. Я плакала, как плачут в те редкие минуты, когда не стыдно и не нужно быть сильной, — потом вытирала лицо ладонями и снова слушала родителей, которые уверяли, что мы справимся, потому что вместе. Бабушка с дедушкой, впрочем, быстро ободрили меня: они тоже решили обменять свою просторную, полную старинных вещей квартиру на скромную двушку в Петербурге и вскоре к нам присоединиться, и мысль о том, что мы уже совсем скоро окажемся рядом, подкладывала под тревогу прочную доску.

Новосибирск – город ученых, имеет огромный Академгородок и очень крутой Медицинский Университет, который может дать фору и Москве и Питеру, и мой брат Паша 2 года отучился там, но теперь в связи с переездом нашей семьи в Питер, перевелся в Питерский Медицинский имени Павлова, где его, как сына моего папы, профессора Соколова, взяли с распростертыми объятиями!

Наш папа действительно славился на медицинском горизонте. Его научные работы изучали во всех ВУЗах, и поэтому папа получил большую известность в научно-хирургическом мире. Папино имя звучало на конференциях в Москве и Петербурге, в Петрозаводске и у нас дома, и не столько громкость славы, сколько уважение коллег делало его известность несуетной и весомой.

Я перехожу в одиннадцатый класс, и всё предстоящее — экзамены, поступление, попытка стать студенткой медицинского университета — внезапно оказалось связанным с другим городом, другими коридорами, другим небом над головой.

Мой брат Паша был очень рад переезду в отличии от меня. Дело в том, что ему недавно изменила его девушка, и он был страшно рад уехать как можно дальше от нее, потому что она теперь бегала за ним и вымаливала прощение. Но мой брат – порядочный, гордый парень, застал свою Ленку в машине лучшего друга за определенным, не оставляющем сомнений занятием, и в тот же день без малейшего скандала, просто молча, отобрал у нее ключи от квартиры, сложил все ее вещи в ее же большой чемодан и выкинул его из окна.

С третьего этажа! — поступок резкий, но в нём было столько гордой тишины, что мы с мамой только переглянулись и ничего не сказали. Лена была красива, в этом никто не сомневался, но красота без порядочности и доброты, как я всё больше убеждалась, утомляет и обижает. Кроме того, она была ограничена и интересовалась только дорогими шмотками и престижем своей личности.

А Паша тут же принял решение - он улетел раньше нас на целых полтора месяца — сдал сессию досрочно, поселился в новой квартире, принялся за мелкий ремонт, красил стены, клеил обои, и его новые друзья по курсу охотно ему помогали: мне нравилось представлять, как они, смеясь, спорят о цвете, таскают рулоны, спорят и снова мирятся — эта незатейливая бытовая дружба показалась мне предзнаменованием чего-то надёжного.

Мы же оставались здесь, в уже полупустой квартире: на полу матрасы, на подоконниках — лишь вещи первой необходимости, которые мы сегодня окончательно упаковывали в чемоданы. Сегодня должен прийти покупатель за ключами, и от этого простого, практического факта у меня внутри всё время звенит тоненькая струна — не будильник, нет, — та, что напоминает: пора.

Я поднялась, распахнула окно, которое без штор выглядело каким-то жалким — августовское утро было ясным и немного прохладным, двор ещё пуст, и только дворник, опираясь на метлу, присел на лавку, отдохнуть; я вдруг остро почувствовала, как люблю этот вид — старые тополя, не совсем ровный асфальт, голубую полоску неба между домами, — и поняла, что память бережнее чем чемоданы: её не заклеишь скотчем, но она всегда доедет вместе с тобой. В ванной на полке ждала зубная щётка — последняя из тех мелочей, что ещё не упакованы — я умывалась долго, будто могла смыть с лица растерянность и оставить только ясность, которая так нужна в день дороги.

Я знала: это не просто смена адреса, а шаг в ту часть жизни, где меня будут поджидать новые лица, новые слова, возможно — новая любовь, — и хотя в такие минуты всегда появляется робость, я вдруг с удивлением услышала внутри спокойный голос: всё будет, как должно, если идти внимательно и не предавать себя. И, улыбнувшись своему отражению — немного сонному, но уже собранному, — я вышла в коридор, где пахло свежим картоном и маминым кофе, и где начинался наш путь к городу, который мы столько раз видели на открытках и в книгах, — к Петербургу, который вскоре станет просто домом.

И вот, наш самолет, преодолев почти три с половиной тысячи километров, мягко коснулся своими шасси взлётно-посадочной полосы аэропорта Пулково.

В тот самый миг я ощутила, как волнуется всё моё существо: от привычного новосибирского неба не осталось ни следа — теперь нас окружал этот седоватый рассвет, звонкий и свежий одновременно.

В Петербурге я бывала в детстве и хранила в памяти звучные купола, серую гладь Невы и величие Дворцовой площади. Я помнила, как тогда от красоты города перехватывало дыхание, и теперь невозможно было скрыть восторг: впереди меня ждали музеи, концерты, мраморные интерьеры и бесчисленные залы, где на стенах — полотна, которые я чуть ли не во сне представляла. Я обожаю живопись и классическую музыку, и предвкушение будущих открытий грело меня изнутри.

Мы получили наш многочисленный багаж, прошли в зал прилёта и сразу увидели знакомую стройную, красивую фигуру Паши. Он стоял у ограждения, счастливый, как мальчишка, и махал нам рукой. Сердце ёкнуло — я так скучала по любимому брату!

Покинув зону ожидания, я бежала к нему со всех ног и бросилась в объятия, забыв о тяжести чемоданов и о долгом пути. Пашка крепко обнял меня и расцеловал, сказав:

— Танюшка, наконец-то я тебя чувствую! Как соскучился!

Рядом с Пашей стоял дядя Сеня — старинный друг отца, с которым они вместе учились в Москве. Его громкий, заразительный смех всегда звучит в нашей семье как добрый привет. У него замечательная семья: двое сыновей и младшая дочка, с которой я ещё не успела подружиться. Они часто бывали в Новосибирске у родственников, и всегда приходили к нам в гости. Мы с парнями дружили очень, но, когда начали взрослеть, одичали и стали друг друга стесняться, а девочка маленькая еще – только 12 лет ей. С дядей Сеней стоят оба сына — Ваня и Леня — приехали нам помогать. Они живут в Питере уже 27 лет, и очень помогли нам с поиском квартиры.

Ваня, двадцатилетний красавец-блондин с волнистыми волосами и ясными голубыми глазами, сразу начал восхищенно посматривать на меня. Когда мы загружали чемоданы в машины — Пашин «Форд Фокус» и «Тойоту» дяди Сени — наши руки соприкоснулись, и он тихо шепнул:

— - Слушай, Тань, ты такая красавица стала… Обалдеть! – и восхищенно на меня смотрит.

- Спасибо, Вань, - краснею я, высвобождаю свою руку и иду садиться в машину.

В нашей новой квартире нас ожидает сюрприз – замечательно накрытый праздничный стол. Вся мебель уже расставлена, везде убрано, уютно. Пашка постарался со своими новыми друзьями по медицинскому! Он вообще очень хозяйственный и аккуратный парень! Квартира наша находится в солидном, капитально отремонтированном «сталинском» доме, на Кирочной улице, (почти рядом Таврический сад), со старинным безумно красивым лифтом; комнаты огромные, потолки высокие, окна большие и широкие. В квартире до нашего въезда был сделан замечательный «европейский» ремонт, и все просто сверкает чистотой.

Мы ужинаем, выпиваем немножко за новую жизнь. Парни дяди Сени и сам дядя Сеня помогают нам с распаковкой, заодно рассказывают нам разные смешные истории, а потом мы как-то отрываемся от родителей и собираемся у Паши в комнате. Усаживаемся на широкий диванчик, Ваня садится на подоконник, в окно курит, мой брат берет гитару. В наших семьях очень любят французский шансон - Дассена, Азнавура, Гару, Сарду и бардов: Высоцкого, Визбора, Окуджаву, старинные романсы, песни из фильмов. И еще у нас дома постоянно звучит классическая музыка, фортепиано, скрипка, оркестр, и конечно оперы и оперетты. Мы все большие меломаны!

Я исподтишка разглядываю Ваню, потому что за три года, что мы не виделись, он очень изменился – возмужал, стал красивым, взрослым парнем. Симпатичный, среднего роста, блондин с голубыми глазами и волнистыми волосами, одевается модно, с прикидом, немножко зазнается – знает, видимо, что хорош собой. Поглядывает на меня, его глаза концентрируются на моих губах, и у меня по спине бегут мурашки…, а он так и красуется передо мной, бицепсами накачанными поигрывает. Я отвожу взгляд … не хочу пока ни на ком зависать. И потом я от дяди Сени знаю, что у Вани девушка имеется. А он уже мне глазки строит – разве это порядочно? Для меня «занятые мальчики» - табу! Так меня воспитали.

Наутро мы отправились в школу-лицей «Феникс» на улице Глинки, почти рядом с Мариинским Театром и Консерваторией, в историческом районе Петербурга. Эта школа сразу покорила меня своей воздухопроницаемостью — здание роскошное, под старину, высокие окна, лёгкие коридоры, пол паркетный, с красивыми узорами и высоченные потолки. Везде роскошные бархатные бордовые шторы на окнах, мебель дорогая, добротная. Директриса, Ольга Романовна Полякова, встретила нас с Пашкой в своем кабинете и улыбнулась так тепло, будто давно ждала меня.

Она провела по нас по школе: здесь — библиотека с редкими первыми изданиями, там — зал для балов, где каждую осень устраивают настоящий аристократический бал в стиле XIX века.

—У нас проводятся уроки хореографии и бальных танцев, этикета, — объясняла Ольга Романовна, — а мальчикам начиная с четвёртого класса преподают фехтование.

Услышав о обязательном предмете хореографии, я подскочила от восторга, потому что уже почти 11 лет серьезно занималась бальными танцами и даже побеждала со своим партнером Толиком в конкурсах классических бальных танцев, мы c ним «дотанцевались» аж до S-категории, которая всего на один шаг отделяла нас от класса международников среди старших юниоров.Услышав о моем профессионализме, Ольга Романовна очень обрадовалась и начала думать – с кем из лучших мальчиков-танцоров школы поставить меня в пару. Похоже, я ей очень понравилась, да и мой брат тоже, потому что она смотрела на нас очень ласково, долго расспрашивала о наших интересах, хобби, любимых предметах.

— Это просто роскошно, Танечка! Настоящая профессиональная танцовщица в нашей школе будет жемчужиной. – обрадовалась она.

Перед уходом она угостила нас горячим терпким чаем с пирожными, и в тот момент я почувствовала, что в Петербурге меня ждут не только уроки, но и настоящие открытия, новые друзья и, возможно, любовь, ну или влюбленность…

На этом наше утро закончилось. Меня зачислили в 11 «А», учебный год начнётся через полтора месяца, а впереди — город музеев, балов и бесконечных просторов для души.

Первая неделя в Петербурге пролетела почти незаметно: мы всё время были заняты домашними хлопотами и обустройством, но каждый вечер находили время, чтобы гулять по улицам и вдыхать особый северный воздух. Я ловила себя на улыбке: город с его гранитными набережными и мерцающими огнями мостов сразу завоевал моё сердце.

Одну из первых ночей мы просто не ложились спать, а до утра гуляли по пустынным набережным, наблюдали, как медленно разводят мосты, и любовались отражениями городских огней в воде.

Роскошный Петергоф встретил нас шумом многочисленных фонтанов, где струи воды взмывали россыпью драгоценных камней, и мы вернулись домой, парящие от восторга и чувствуя, как сердце наполняется лёгкостью.

Лето стало залихватским фарсом дождей и ветров – Петербург показывал нам свой «крутой нрав» — но мы, закалённые суровым Сибирским климатом, лишь улыбались непогоде. По утрам я ездила с папой в институт, помогала в одном из отделений, а Паша старательно осваивал новые маршруты по больничным коридорам. Когда рабочий день заканчивался, мы с братом превращались в неутомимых экскурсоводов сами для себя: музей за музеем, выставка за выставкой, театр под открытым небом или в камерных залах — и всё это в радостном предвкушении конца каникул и начала учебного года.

Мы съездили в Павловск, где парковые аллеи будто шептали нам о давно прошедших царских балах; заглянули в Пушкин, где в Лицее я долго стояла около парты, где сиживал и постигал науки сам Пушкин, а потом долго ходили по Екатерининскому дворцу, где каждый лепной орнамент держал величие эпохи а экспонаты вызывали благоговейный восторг перед гением их создателей.

Дядя Сеня свозил нас в самую знаменитую пышечную на Большой Конюшенной — я впервые попробовала настоящие пышки, сладкие и нежные, и это было маленькое северное счастье. Мы по нескольку раз ездили в Павловск, в Репино и Гатчину, бегали по прогретому солнцем песку на берегу Финского залива в Зеленогорске и даже рискнули искупаться, хотя вода была довольно холодной.

Ваня, старший сын дяди Сени несколько раз пытался пригласить меня на свидание, но я сказала, что не привыкла быть третьей и не собираюсь разбивать сердце его девушке. Он опешил и сказал, что его девушка уже не ЕГО, и признался, что хочет «замутить» со мной. На что я ответила, что «мутить» я не привыкла, чмокнула его в щеку и ушла домой. Он, правда еще несколько раз пытался за мной приударить, но в конце концов понял, что я не настроена на отношения с ним, и отстал, хоть и очень неохотно.

Накануне 1 сентября, перед сном, как всегда, я иду к брату поболтать. Это у нас с ним традиция – перед сном обмениваемся впечатлениями, разговариваем, советуемся друг с другом. Иногда он идет ко мне, иногда я к нему, без разницы.

Мой старший брат Паша – для меня во всем пример и авторитет. Он очень умный, начитанный, и во всяком случае для меня – самый красивый и лучший в мире парень с классной фигурой, 184 сантиметра ростом, сильный, ловкий, лицо мужественное и интеллигентное, светло-русый с карими глазами (он в папу пошел внешностью, а я в маму) – штормовое сочетание, из-за которого девчонки виснут на Пашке, начиная со старших классов школы. И конечно же, я подсознательно «западаю» на парней, у которых есть во внешности что-то то общее с Пашкой.

Пашка очень принципиальный, порядочный, честный, никогда душой не покривит, и прямолинейный – рубит то, что считает нужным. И еще мой брат - ходячая энциклопедия – кажется он знает все, о чем его не спросишь, особенно в медицине.

Единственный минус – он чересчур зациклен на моей защите, как бы меня кто-нибудь ни обидел! С детства защищает меня, как лев! Родители часто вспоминают, как он, будучи еще совсем малышом пятилетним, бросался с кулаками на тех, кто меня – тогда двухлетку, толкал или обижал! Паша с подозрением относится ко всем моим друзьям-приятелям мужского пола, оберегает меня и частенько перегибает палку «контроля». Он меня обожает, впрочем, как и я его! Кажется, мы совсем разные внешне, но что-то неуловимо говорит всем, кто нас видит, что мы брат и сестра. Наверное, все-таки похожи – общие черты лица и повадки – против генетики не попрешь!

Так вот, стучу к Пашке. Он лежит на кровати, еще застеленной дневным покрывалом, смотрит на айпаде какой-то фильм о нейрохирургии – брат собирается по папиным стопам идти и стать нейрохирургом. Я плюхаюсь с ним рядом.

- Ну что, Малая, устала сегодня? – гладит брат меня по руке.

- Ага, - откидываюсь я на его плечо, и он меня нежно приобнимает. – Отдохнуть бы пару дней… А завтра еще в новую школу ехать…

- Боишься?

- Не то, чтобы боюсь, - пожимаю я плечами, - просто неприятно и неизвестность пока давит. Что в классе за ребята… как примут.

- Не боись, Танюшка, если что – только свистни! И я буду рядом, Андрюху с Ромычем и Лехой позову (это новые Пашины друзья по Меду, с ними я еще не знакома, все в отпусках были) – мы тебя в обиду не дадим!– говорит Пашка, и чмокает меня в щеку. – Главное – учись и будь независимой и в меру гордой. С мальчишками не заигрывай! Рано тебе еще.

- Ой, кто б говорил, - возражаю я, - ты сам-то уже в 16 лет мужчиной стал! А мне в 17 нельзя, что ли? – дразню его, высовываю язык.

- Я мужик! Это другое дело! – строго отвечает он, - и не хочу, чтобы ты с кем-нибудь «обжималась». Это надо делать по любви!

- А ты что ли по любви первый раз трахался? – дразню я брата. – Тогда с Нелькой?

- По большой симпатии! – выкручивается он. Мы смеемся от воспоминаний.

Дело в том, что когда у Пашки был тот самый великий Первый Раз, так важный для всех мальчишек, в 9 классе, ему 16 лет всего было я их с девчонкой застукала, когда раньше из школы вернулась, а они дверь плотно не закрыли, и я даже немножко их увидела…ну и услышала естественно – такие ахи-вздохи были…кровать скрипела, как несмазанная телега.. (Кстати, после этого Пашка упросил родителей купить ему новую кровать, и получил новую двухспальную, которая не скрипела!) Мне тогда стало очень неловко, мне-то тогда всего 13 лет было, я сразу же сбежала к себе в комнату, но они тоже меня увидели. Пашка потом меня упрашивал, чтобы я родителям не проболталась, и я его заверила, что никогда в жизни его не предам. С того случая мы стали еще более близки, очень много друг другу рассказывали и делились своими переживаниями.

- А теперь давай-ка спать. А то завтра не поднимемся. – он чмокает меня в щечку, обнимает. – Спокойной ночи, Малая.

- Спокойной ночи, Пашка, - и я ухожу в свою новую спальню.