Сердце красавиц склонно к измене

Однажды холодной зимой, когда снег покрыл даже узкие поймы горных рек, одинокий орк Платон шёл по хрустящему снегу и внезапно уверовал в искреннюю любовь. Словно очнувшись от морока, он мотнул головой и, жадно вдохнув морозный воздух своими огромными, заросшими щетиной ноздрями, устремился к лесной избе-харчевне, манившей тёплым светом. Ослеплённый новообретённой верой в светлое чувство, Платон неуклюже спотыкался о корявые корни вековых деревьев, с хрустом ломал хрупкие кустарники, проваливался в глубокие снежные сугробы, но, словно одержимый, выбирался и, тяжело переваливаясь, продолжал свой путь. Несмотря на все преграды, он довольно скоро оказался у заветного домика. Хозяйка заведения, Фаина, сладкая, как наливка из спелых лесных ягод, приняла заказ от Платона, проворковав что-то невнятное, похожее на: «Сердца красавиц склонны к измене», и, призывно поблескивая глазами, сладострастно закусив верхнюю губу, поставила перед Платоном его снедь, неспешно удалилась за барную стойку.

Мадам Фаина, будучи предприимчивой и радушной хозяйкой, знала почти каждого посетителя. Лавируя между столиками с подносом, полным напитков, мяса и салатов, она одаривала всех лукавыми взглядами, а её бёдра, точно маятник часов, отсчитывали ритм всеобщего внимания.

Платон не стал томиться в ожидании. Схватив Фаину за пухлые пальчики, он увлёк её в сумрак подсобки и набросился на её алые губы, словно путник, измученный жаждой, на животворный источник. Фаина, отнюдь не противясь столь напористому натиску, потребовала, однако, предоплату. Лицо Платона исказила гримаса разочарования, и он, яростно мотая головой, выплеснул на Фаину всё накопившееся внутри: «Мым-ррр-ра!»

Та лишь удивлённо округлила свои маленькие глазки, сморщила носик и, скривив губы в презрительной усмешке, назвала влюблённого недотёпой. Осушив залпом первую попавшуюся под руку бутылку, Платон, словно затравленный зверь, вырвался на волю ночи, с треском разнеся в щепу почерневшую от времени дубовую дверь чёрного входа. Мир перестал существовать для орка Платона. Душа лопнула, как резиновое изделие №2, и отравила горечью всё его существо. Зимний лес содрогнулся от дикого вопля, полного отчаяния и звериной злобы, но сквозь пелену боли Платон вдруг услышал дивную мелодию, которая нежным бальзамом ложилась на его израненное сердце.

Орк, ломая деревья и маленькие ёлочки, продирался сквозь чащу на звуки дивной мелодии. В центре небольшой поляны, озарённой лунным светом, танцевала девушка. Хрупкая и нежная, как первый подснежник, она парила на лесной опушке в белом платье. Казалось, сотканное из невесомого облака, газ ткани окутывал её дивную фигуру тончайшей дымкой. Орк замер, поражённый: как могла эта фея, такая хрупкая и беззащитная, танцевать в морозном лесу, едва прикрытая лёгкой тканью, не чувствуя ледяного ветра?

Но стоило Платону взглянуть в зелёные омуты её глаз, где плясали дерзкие искры страсти, а каждое движение, исполненное неистовой грации, будоражило чувства, пленяя воображение, – как он застыл, поражённый невидимой молнией. В этот миг Платон осознал с пугающей ясностью: до сей поры он не жил, а лишь влачил жалкое подобие жизни, прозябая в бесцветном сне. Он любовался юной богиней, купающейся в призрачном свете мерцающих звёзд и полной луны. Алые губы её манили вишнёвой спелостью, а высокая грудь, вздымающаяся в такт танцу, неотвратимо притягивала взгляд, словно магнитом.

Платон схватил хрупкое создание и бросился к себе в пещеру. Там он бережно уложил богиню на мягкое ложе из песцовых шкур и замер, зачарованный. Снежинки, словно волшебные руны, таяли на её ресницах, губы трепетали в полуулыбке, точно нежный цветок, распускающийся под лучами солнца. В глубине дивных глаз незнакомки плескались озёра удивления, отражая в себе бесконечность зимнего морозного неба. Никогда прежде взор Платона не касался подобного чуда. Сердце сжималось от трепета и необъяснимого умиротворения.

– Ты орк? – прозвучал тихий, словно лесной ручей, голос.

– Да, – прошептал Платон, зачарованный. – А ты… кто ты?

– Я Вёльда, ведьма этого леса.

– Ух ты… – вскричал орк. – А почему я раньше тебя не встречал?

– Я не люблю орков, вы жёсткие, я больше люблю людей.

Вёльда сидела в огромной постели Платона почти нагая, но такая маленькая и потерянная, что какая там ведьма – испуганный ребёнок. А Платон отыскал у себя в подвале ледяной игристый напиток, и они пили шипучее вино из её хрустальной туфельки. Потом были поцелуи: волшебные, сказочные, дивные! От них Платон воспарил выше, чем от самых изощрённых плотских утех с женщинами, которых знал ранее…

Но заря окрасила небо, а любовная игра их завершилась лишь жаркими поцелуями. Вёльда, неумолимая жрица, так и не допустила Платона к своему вожделенному алтарю. А когда сон сморил его, она, словно призрак, растворилась в утренней дымке.

Три долгих недели орк рыскал по лесу в поисках Вёльды, словно безумец, одержимый наваждением. Голодный, озлобленный до отчаяния, Платон был готов оборвать нить своей жалкой жизни, когда старый, мудрый волк, одинокий скиталец лесных троп, сжалился над ним и приоткрыл завесу тайны. Он поведал о прекрасной ведьме, чьей недостижимой красотой бредил Платон. Её обитель, сокрытая в самой сердцевине древнего дуба, стояла на зыбкой границе миров, где причудливо переплетались энергии лесных духов и дыхание простых смертных. Оркским же душам путь туда был заказан навек. С той роковой поры сон покинул измученного Платона. Ночи стали пыткой, истерзанные неутолимой жаждой увидеть прекрасные губы любимой или вдохнуть аромат кожи Вёльды. И вот, однажды, ведомый полным отчаянием, отринув все законы леса и природы, он проскользнул в её обитель тенью, будто вор, укравший не лунный свет, но саму луну. Дом был пуст, лишь слабый, знакомый аромат витал в воздухе, дразня воспоминаниями. Осторожно, словно прикасаясь к святыне, Платон брал в руки предметы, перебирал шелка её платьев, жадно вдыхая ускользающий аромат своей возлюбленной, что навеки остался в его сердце.

Платон почти улетал в неведомые дали от счастья, но тут услышал, что в замке заскрежетал ключ. Вёльда была не одна, а с молодым матросом. Платон спрятался в сундук и стал подглядывать за парой.

Под чарующие звуки музыки Вёльда вновь закружилась в танце, пленив взгляд матроса. Вскоре их губы слились в страстном поцелуе, тела сплелись, словно молодые деревья, покачивающиеся в унисон мелодии. В душе Платона заворочались горечь и обида, а в это время произошло нечто невообразимое. Тело матроса вдруг озарилось яркой вспышкой, которую мгновенно впитала в себя Вёльда. Мужчина обмяк, издал хрип и превратился в иссохший скелет, обтянутый кожей. А тело Вёльды на глазах начало молодеть. Мгновение – и на кровати лежала юная ведьма с копной растрепанных рыжих волос, задорно смеясь.

Орк всё понял. От страшного открытия у Платона потемнело в глазах. Вёльда же взяла, будто старое пальто, останки матроса и повесила их в старый дубовый шкаф.

Музыка стихла. Сумерки сгустились за окном, она была покойна, смотрела светло и юно, с тихой уверенностью на лице и с какой-то кротостью. Не стыдясь своей наготы, Вёльда повернулась к сундуку и произнесла:

– Выходи уж, чего теперь прятаться!