Сердце за стеной

Лиза

— Ты что, совсем не нервничаешь? — Алиса, моя соседка, наклоняется ближе, сжимая кружку чая. Её голос дрожит от удивления, будто она сама на грани паники. — Я бы на твоём месте с ума сошла!

Я молчу, сосредоточенно засовывая синюю ручку в узкий карман потрёпанной кожаной сумки. Старая привычка — выстраивать ручки, как солдатиков: синяя, чёрная, красная, каждая на своём месте, как в школьном пенале. Поворачиваю синюю ручку, чтобы её серебристый колпачок выровнялся с остальными, и только тогда поднимаю взгляд. Улыбаюсь, натягивая маску уверенности, хотя внутри всё холодеет.

— Да ладно, просто ещё одна доставка, — говорю я, стараясь звучать легко.

Алиса фыркает, чуть не расплескав чай на белый свитер.

— Ага, доставка! Это, знаешь, не пакет с маркетплейса, а дело жизни и смерти! — Её тёмные глаза блестят, как мокрый асфальт, в них смесь восхищения и тревоги.

Я пожимаю плечами, возвращаясь к сумке. Проверяю содержимое — ритуал, успокаивающий дрожь в руках: кошелёк с потёртым уголком, телефон с треснувшим экраном, планшет с царапинами, два зарядника — один обмотан скотчем, карта «Тройка» с облупившимся краем и перцовый баллончик, мой талисман за шесть лет работы почтальоном. Без него я уязвима. Захлопываю сумку с глухим щелчком и ловлю взгляд Алисы. Она улыбается, будто я героиня фильма — смелая, непобедимая. Это подбадривает. На секунду.

Героиня? Нет. Я напугана до чёртиков. У подруг были бы шансы получше, если бы не я была последней надеждой. Но выбора нет — только я. Может, Прохор Агатов, бизнес-магнат с ледяным сердцем, выслушает. Может, передумает сносить наш дом. Шесть лет разношу письма, и я знаю: люди иногда удивляют. Обычно в хорошем смысле. Но это Прохор Агатов — злодей с обложки Forbes, без улыбки, с волчьими глазами.

Вздохнув, я расстёгиваю сумку для последней проверки. Всё на месте. В прихожей поправляю кудри, вечно лезущие в лицо, и прикалываю к блузке любимую брошь — чёрный бархатный галстук-бабочку в винтажном стиле. Потёртая, но красивая, с мягким отливом, как крылья ночной бабочки. Алиса подходит сзади, её чёрные волосы собраны в тугой пучок, как у балерины. Она смотрит на моё отражение и стонет.

— Только не начинай, — обрываю я, зная, что последует.

Два года я здесь, и два года подруги — Алиса, Настя, Катя — подшучивают над галстуком. «Библиотекарь из прошлого века!» — смеётся Настя. «В Москве так не ходят», — вторит Алиса. Им кажется, он нелеп, но мне нравится его практичность — не платок, не галстук, а что-то своё. Сегодня он нужен, чтобы не потерять себя.

Я боюсь. Без почтовой формы — синей куртки, брюк и кепки с логотипом — я уязвима, будто без брони. Форма всегда придавала уверенности, даже под дождём или в спорах с клиентами. Но я придумала замену: элегантный брючный костюм, подчёркивающий фигуру, и галстук-бабочка для изящества. У меня коллекция — синий, как ночное небо, серый, как туман, бордовый, как вино, горчичный, как осенние листья. Сегодня синий — самый серьёзный. Есть ещё юбка с блузкой, подсмотренная у Насти, для выходов. А дома — йога-штаны и выцветшие футболки.

— Тебя надо в лагерь моды, чтобы выбить эту любовь к галстукам! — смеётся Алиса, скрестив руки.

— Посмотрим, — отвечаю я, стараясь казаться беспечной. — Может, когда всё закончится…

Её лицо мрачнеет. Я жалею о словах. Будущее пропитано тоской из-за Агатова. На прошлой неделе пришли уведомления о выселении — холодные, на гербовой бумаге. Наш дом — с облупившейся краской, скрипучими полами, заклеенными окнами — скоро станет щебнем. Мы боролись: ходили к юристам, писали письма, звонили в его офис, слали петиции. Напрасно. Агатов — неприступная стена.

Но я попробую.

— Забудь, ты мило выглядишь, — говорит Алиса, обнимая меня. Её волосы пахнут лавандой. — Удачи. Справляшься.

Двенадцать станций метро — гул поездов, толпы, запах резины — и двадцать минут пешком по ветру, пробирающему до костей. Я перед зданием Агатова. Шесть этажей чёрного мрамора блестят, горгульи наверху скалятся. У стеклянных дверей сжимаю сумку, пальцы белеют.

— Я не чужая, — шепчу, хотя без формы чувствую себя самозванкой. Выпрямляюсь, откидываю плечи и шагаю внутрь.

Вестибюль — как собор: чёрный мрамор, золотые бра, фонтан с зазубренным валуном, будто из гор. Вода сверкает, как серебро. Как затащили эту глыбу? Голоса и шаги отдаются эхом, смешиваясь с плеском. Иду по гладкому полу, обходя людей в костюмах. Сумка бьётся о бедро, сжимаю её и пробираюсь к лифтам.

На полпути останавливаюсь у таблички-справочника. Делаю вид, что изучаю, хотя знаю: шесть этажей, АО «Агат» занимает все, офис доставки на первом. Это не мой маршрут, но я запоминаю детали. Нужно собраться.

Гул голосов стихает. Напрягаюсь — стрелок? Пожар? Оборачиваюсь, сердце колотится.

И вижу его.

Прохор Агатов. Узнала бы без фото — по тому, как его люди идут позади, как тени короля. Но фото не подготовили к нему.

Он красив. Ужасно. Тёмные волосы, зачёсанные назад, блестят, как асфальт под фонарями. Кожа на резком лице светится — здоровьем или злостью. Серые глаза, как грозовые тучи, горят, устремлены на лифт, будто он подчинит его взглядом. Чёрный костюм облегает, как вторая кожа. Я должна отвернуться, но не могу.

Его уверенность — как ветер в грудь. Человек, владеющий воздухом.

Сжимаю сумку, ногти впиваются в ладони. Как заговорить? Убедить? Показать видео на планшете? Может, Алиса права, и галстук душит разум?

Хочу сбежать. На работу, в мир посылок, где я знаю, что делать. Но стою, глядя на него.

Я люблю работу. Размеренную рутину — забирать почту, прокладывать маршрут, раскладывать письма, наклоняя их для удобства жильцов. Это ритуал, дающий покой. Начальница не верит, что я взяла отгул. Я никогда их не беру. Работа — моя стихия, моё место в хаосе.

К Агатову подходит женщина — строгая, с портфелем. Он останавливает её жестом, как властелин. Она показывает телефон, отблеск света выхватывает её лицо. Они обмениваются фразами, заглушёнными фонтаном, и расходятся. Агатов идёт дальше — неумолимый бог среди расступающихся масс.

Он близко. Его тень падает на мрамор, воздух тяжелеет. Мой шанс — единственный. Попросить минуту, вымолить внимание. Сжимаю сумку, как щит. Но ноги вросли в пол, как корни.

Вестибюль гудит, пот липнет к рубашке. «Мы просто два человека», — твержу, но слова тонут в шуме дыхания. Затея обречена. Я сама её придумала. «Ты правда думала, что сможешь?» — насмехается внутренний голос.

Но я цепляюсь за уловку: закрываю глаза, вижу лица. Незнакомцы, ждущие писем, их улыбки, что я рисовала, чтобы не бояться. Теперь это подруги. Катя на подоконнике с чаем, Миша, теребящий очки. Они рассчитывают на меня, ждут, затаив дыхание.

Я — их последняя надежда. Если провалюсь, дом рухнет — не только стены, но и наша жизнь. Мы разъедемся, как осенние листья. Будем созваниваться, придумывать посиделки, но это не то. Не будет Насти, кричащей: «Ты не поверишь, что было!» Не будет тихих минут, когда мы просто вместе.

Это не просто дом. Это семья. Людмила Васильевна с лимонными руками и рассказами. Дядя Валера с матросской фуражкой, ворчащий, но дарящий конфеты. Елена с малышом Димкой. Кто поможет ей?

Я маленькая в этом вестибюле с запахом одеколона, но в груди горит упрямство. Не могу сдаться. Ради них. Они — мой якорь. Если не остановлю Агатова, не покажу, что он рушит судьбы, кто это сделает?

Наш дом на 2-й Строительной — не просто здание. Это жизнь. Инна сняла видео-сувенир: вечеринки, встречи, старые кадры. Мы рассказываем, что любим в доме, как любим друг друга. Все плакали, глядя его, — может, из-за игристого. Но это было эмоционально. Я два года там, но не представляю потери.

Той ночью, среди споров и чая, я вскочила. Свет люстры дрожал, ветер выл за окном. Я выпалила, что, если Агатов увидит видео, его нервы дрогнут. Он не посмеет снести дом.

— Ты наивная, милашка, — протянула Вика, крутя кружку. Настя фыркнула, что мне надо пожить в городе, чтобы забыть деревенские фантазии. Кира и Алиса хором назвали это милым и грустным.

Но я была на взводе. Серьёзность прожигала.

— Когда люди слышат живые истории, их сердца меняются, — сказала я, задыхаясь. — Агатов — не исключение. Если он увидит видео, его проберёт!

Все улыбнулись, кто-то хихикнул, но я была непоколебима. Кто не дрогнет перед слезами и голосами?

— Олег говорил, у Агатова есть другие варианты, — крикнула я. — Ему не обязательно сносить наш дом! Если он поймёт, что он для нас значит, найдёт другой путь. Я верю!

— Хорошо, профессор, — бросила Алиса, швырнув попкорн.

— Он должен увидеть видео, — упрямо сказала я. — Я заставлю.

Лида хихикнула:

— Только если привяжешь его и подопрёшь веки спичками.

Комната взорвалась смехом. Я закатила глаза.

— Не знаю, как, — потирая висок, сказала я. — Но не буду стоять и смотреть, как экскаватор рушит дом, не попытавшись. Худшее — он скажет «нет». Или вышвырнет. Я рискну.

Я повернулась к Инне:

— Скинь видео. Загружу на планшет.

Она кивнула, и скоро планшет мигнул уведомлением.

В сумке карточка с речью, но слова кажутся чужими, когда Агатов близко.

— Могу помочь? — низкий голос за спиной.

Вздрагиваю, оборачиваюсь. Охранник — огромный, с бородой, глаза цепкие. Понял, что я чужая?

— Нет, спасибо, — выдавливаю, стараясь звучать уверенно.

— Дела в здании? — Он скрещивает руки, куртка натягивается.

— Встреча с кем-то, — бормочу.

Он машет к лифтам.

— Приём на втором этаже. Зарегистрируетесь, получите пропуск.

— Спасибо, — сжимаю ремень сумки, костяшки белеют.

— Девушка! Смотрите, куда…

Не слышу конца. Врезаюсь в кого-то. Сумка падает, всё разлетается: планшет, карточка, салфетки, ключи с енотом.

— О боже, мне так… — Извинение замирает. Передо мной серые глаза Агатова, холодные, как зимнее небо. — Извините. Не видела, куда иду…

— Ожидаемо, когда идёшь задом, — тихо говорит он. Мягкий голос ускоряет пульс.

Вблизи он невероятен: мрачное обаяние, острый нос, грозовые глаза. Приседаю, собирая вещи. Он, к удивлению, помогает. Задыхаюсь от его мощи — мускулы обтянуты тканью.

Мой шанс. Но в голове пусто. Раскладываю вещи по местам — порядок спасает.

Поднимаю взгляд — его глаза пронзают. Они скользят к шее. К галстуку. Почему я не послушала Алису?

Он поднимает телефон и кладёт в боковой карман сумки — точно туда, где его место. Задыхаюсь. Откуда он знает?

— Эврика, — шепчу горячо. И ужасаюсь. Я сказала «эврика»? Но это так мило — он угадал. Сжимаю сумку.

— Спасибо, вы очень добры, — выпаливаю.

Он смотрит — яростный, хмурый. Кто-то фыркает, он уходит.

Поздно понимаю: шанс упущен. Бегу к лифту, но двери закрываются.

— Это не общественный лифт, — бормочет охранник, кивая на другие.

— Спасибо, — шепчу, щёки горят.

— Второй этаж.

Киваю.