Сестра

Вета рвала цветы на лугу, разочарованная тем, что её считают малым ребенком. Она хотела помочь матери готовить обед, но та лишь отмахнулась, нечего дышать дымом и паром у печи. Не взял Вету с собой на покос и отец. Не велел кормить комаров и оводов в поле, успеет ещё, когда вырастет. Отец сказал, что как только исполнится четырнадцать зим, так он ей ни минуты покоя не даст, а ещё матери накажет во все работы привлекать дитя. Но пока Вета прожила лишь половину от означенного возраста, и срок не подошёл.

- Хочу помогать, - сказала Вета. - Как Галка помогала, буду за двоих теперь трудиться!

Отец нахмурил брови на миг, плечи его поникли, он развернулся и пошёл по дороге в поле, взвалив косу на широкую спину. Обидно стало Вете, что не обнял он её и, расставаясь, даже слова ласкового не сказал в ответ на такое прилежание.

Но вскоре поняла Вета причину, хоть признавать её не хотела. Стоило Вете упомянуть свою старшую сестру, как родители грустнели. Потому как сестрице Галке семнадцать исполнилось в прошлом году, а восемнадцать не исполнится уж никогда. Прошлым летом прямиком перед Перуновым днём забрала Морана Галку к себе в мир иной. Утонула Галка.

Долго горевали родители, все слезы мать излила, а отец в бессильной злости неделю рвал волосы с головы. И хоть Вете с той поры любви родительской стало доставаться вдвое больше, будто за двоих дочерей холили и лелеяли теперь младшую, но всё равно девчушке было горестно потерять сестрицу.

Потому как близки они были с сестрой, ближе чем с матерью. Мать всё чаще делами домашними занята, а сестрица рядом, коли ей младшую поручили. Мать строга что ни день, дабы воспитать так, чтоб перед деревней не стыдно стало, а сестра балует. У матери порой ни сил, ни времени на шалости и детский лепет, а сестра всегда выслушает.

Бывало смотрела Вета за умыванием на своё отражение в кадушке с водой или в зеркале его разглядывала и представляла, как выглядеть будет в старшем возрасте. Да каждый раз будто лицо Галки видела вместо своего. Похожи они были. Те же пышные русые волосы волной, те же глаза голубые, тот же нос с горбинкой. Да горбинка такая была, что не портила виду, а, наоборот, делала красу особенной.

Вета видела, как на Галку засматриваются многие парни деревни, а Галка перед сестрой притворно глаза закатывала, делая лицо будто бы несчастное, а потом ворчала не взаправду: "Радуйся, пока можешь! Подрастешь, и тебе проходу не дадут подобные остолопы!" А потом Галка теряла напускную серьёзность, и обе сестры смеялись заливисто, Вета и сама не понимала, чему смеялись, но так заразителен был смех Галки. Порой сам смех не нужен был, им вдвоём и в тишине хорошо становилось. Вета бывало обнимет Галку, не отпускает с четверть часа, лишь теребит нитку, на которой сестра символ Макоши на шее носила. Тот оберег в виде креста в кольце Галка на ярмарке у кузнеца выторговала.

Но теперь Вете ничего не осталось, окромя воспоминаний, но и те в детской голове меркнут, потому как мир перед дитём поспешно раскрывается, и каждый день что-то новое и неизведанное приносит с собой. Одно Вета знала, для любимой сестрицы в её сердце навсегда место сбережено.

Родители же после того, как все слезы выплакали, старались не бередить рану, да не говорить лишний раз о Галке. Не потому, что не хотели думать о ней, наоборот, память её предать не могли, но жалели и Вету, и себя отчасти, стараясь сохранить душевный покой.

Лишь при встрече с Жданом отцовские кулаки сжимались так, что костяшки белели, да лицо боль пронизывала. Казалось ещё немного и зубовный скрежет слышен будет на всю улицу.

Жданом звали парня, что последним за Галкой приударял. Так обернулось, что и видел её последним, когда гуляли они вдвоём у озера в роковую для Галки ночь. Отцу он никогда не нравился - то ли потому что у него с отцом Ждана в былые времена раздор был, то ли из-за того, что нутром чувствовал что-то гнилое и тёмное в парне. Не мил был ему этот неприметный паренёк, ни красотой не обладавший, ни силой, не хотел отец с ним родниться.

Умом разве что Ждан был богат, да и в том многие сомневались, потому как болтлив был очень, на словах способен на всякое, а делом не подтверждал. Вот только на молодых девушек, таких как Галка, речи его действовали сильнее, чем на прозорливых стариков.

В ночь, когда, Галки не стало, прибежал Ждан в деревню, разрыдался при всех да начал околесицу нести, мол Галку на дно озера русалки утащили, а он с ними бился, но так и не смог зазнобу свою спасти. Отец тогда с горя чуть сам не ополоумел и вопросов лишних не задавал. Вот только после такого рассказа пришлось ему одному идти к озеру, ибо остальные деревенские побоялись с нечистью дела иметь. Галку он не нашёл ни на берегу, ни чуть далече, а в самую тёмную и тягучую илистую глубь на своё счастье не успел зайти. Пара подоспевших мужиков похрабрее смогли его отговорить, точнее за руки вытащили - устным уговорам горемыка уже не поддавался. Но и тем не хватило духу подле тёмной воды долго находиться - отца увели в деревню. Испугались русалок местные. Древний это народ и опасный, в том все соглашались, знание из поколения в поколение переходило.

Прошло время, и до Веты стали доноситься слухи и обрывки разговоров. Старики шептались, что врёт Ждан. Одни открыто говорили, что не такой уж он достойный парень, каким себя кличет, и, видать, не мил был Галке, решил силой её взять, да умертвил самолично в тёмной воде, а про русалок всё выдумал.

Другие же, кто постарее, предвещали беду. Мол, русалки взаправду существуют, только не видели их ещё со времен, когда нынешние старики сами были малыми детьми. Вот только зла никакого они людям издавна не причиняют, даже те, что сами руками селян утоплены и были. Но они всё слышат, будто слова по ветру через густой лес воды достигают, и за оговор, который совершил Ждан, наведший на них напраслину, наказана будет вся деревня.

Вторых прилюдно не высмеивали, но за спиной шептались, мол старики боятся того, чего отродясь не видели, хотя истинная опасность - вот она рядом - от окаянного соседа исходит.

В одном сходились первые и вторые: Ждан личиком бел, да душой чёрен.

Лишь раз заговорила Вета с родителями о нечистой силе, когда тоска по родной сестре-кровинушке одолела.

- Тять, а правда, что Галку русалки забрали, и коли так, могут ли они её вернуть?

- Не поминай их без надобности, - отпрянул от неожиданного вопроса отец. - Может и правда, не ведаю. Дед мой их видел, я нет. А кто бы ни забрал сестру - нечисть, аль человек, ей сподобившийся, - не вернётся она. Сохрани её в памяти, да молись Мокоши за душу сестрину, когда подле идола окажешься. Мокошь хоть и не ответит, но услышит. А про нечисть не думай, не надо её думами оными приманивать.

И Вета молилась. И известными ей уже молитвами, и своими, пытливым детским умом выдуманными. У идола молилась, чье резное лицо на закате от теней страшнело, и дома и при свете лучины. Не теряя упорства молилась за то, чтобы всё сталось хорошо у Галки. И на том свете, где Морана повелевает её страдальческой судьбой, коли так сложилось. И на дне озерном, если уж русалки забрали Галку с собой.

Каждодневно думала Вета о Галке, и та стала являться девочке во снах. Путаные были сны, и запомнить немногое удавалось, но казалось Вете, что Галка не просто так приходит, а сказать ей хочет что-то.

После одной ночи, полной круговерти таких снов, встала Вета усталая, будто и не ложилась. Вышла в сени, подошла к тазу с водой, чтобы умыться, глянула в него - да там в отражении не ее родное детское лицо, а Галкино взрослое и печальное. А с шеи оберег Мокоши свисает. Дёрнулась Вета, отпрянув, и слышит всплеск, будто с собственной шеи талисман упал в воду. Глянула в кадушку - и правда быстро тонет кольцо с крестом, у кузнеца на ярмарке купленое, тянет за собой нить. Отпрыгнула назад Вета, коленки затряслись от страха, ноги подгибаются. Неужто нечисть на неё морок наводит? Но не робкого десятка была девочка, собрала Вета всю храбрость и снова заглянула в таз - а на дне нет ничего, только вода встревоженная играет отражениями да солнечными бликами.

До вечера думала Вета о случившемся, родителям ни слова не сказала, перед закатом молилась с особым усердием, а потемну только легла в постель, как сразу провалилась в беспокойный сон. Снилось Вете, что идут они с сестрой по лесу темному, держась за руки. Вроде и привычно всё, не раз так делали, но что-то да не так. Чувствует Вета, что вроде бы сестра рядом, а словно бы и не она. Вдруг поняла девочка, в чём инаковость - рука Галки холодная, будто неживая. Да так страшно стало, что Вета побоялась голову поднять, чтоб взглянуть в сестрино лицо.

- Не бойся, - словно почувствовав это, сказала Галка. - Это я, сестрица твоя.

- Галка, а почему рука твоя холодна? - испуганно залепетала девочка.

- Так русалка я теперь, у нас неживых иначе быть не может.

Вета испугалась, но не отпрянула а крепче сжала холодную ладонь.

- Далеко ли нам идти, сестрица?

- Близко уже, - отвечала Галка.

Вскоре показался между деревьев свет - то в водной глади чёрного озера луна отражалась. Прошла вперёд Галка и остановилась, развернулась к Вете, представ пред очи. Тогда впервые взглянула девочка на свою неживую сестру. Только красивее стала Галка в посмертии. Лицо её выглядело таким же, лишь щеки чуть впали, лишившись живого румянца. Глаза всё те же голубые, совсем чуть-чуть помутневшие от бледной туманной поволоки. И волосы, что на белое платье спадали, выцвели, став светлее. На светло-русых прядях выделялись зелёные ленты из водорослей, но и они были не случайно вытащены из воды, а явно с тщанием повязаны хозяйкой в качестве украшений.

- Ты настоящая? - с сомнением спросила Вета. - Или это нежить на меня морок наводит?

Сестра подошла ближе и погладила Вету по голове.

- Я настоящая, и нежить, которая на тебя морок наводит, - тоже я. Подойди.

Вета сделала три шага к воде.

- Вы меня заберёте? Вы меня тоже на дно утащите? - испуганно лепетала девчонка.

- Нет, - Галка покачала головой. - И меня никто не утаскивал. А тот, кто про нас лживые слухи распускает, должен извиниться перед теми, кому лгал, той, которую обокрал, той, которую бросил по трусости. А главное - перед теми, кого оклеветал.

Галка вошла в воду, ступая по дну бледными ногами, так что подол платья её по тёмной глади поплыл.

- Приди сюда утром, передай то, что меня не сберегло тому, кто лишён сна. Отдай оберег Ждану.

Громко закричал петух, Вета проснулась, помня сон до мельчайших подробностей. Быстро одевшись, семилетняя девочка без страха побежала к озеру, к которому опасалась приближаться добрая часть взрослых деревенских мужиков, и куда Вете ходить было строго запрещено родителями.

Светло вокруг было, солнечные лучи проникали сквозь густые кроны. Явь от сна отличалась разительно, и путь, который Вета с сестрой потемну проделала быстро и в тишине, теперь занял больше времени. Но душу радовали утренние птичьи крики, шелест листьев и прохладный ветерок, развевавший крестьянское платье.

Вскоре оказалась Вета на берегу. По воде ветер разгонял рябь, птичьи крики разносились над озером ещё громче, но не чувствовала Вета опасности, а, супротив тому, всё естество её обрело невиданное спокойствие, будто некая сила впустила девочку в своё обиталище и безмолвно обещала хозяйскую защиту.

Водная гладь всюду сверкала отблесками, а у берега ярче всего. Подошла Вета к воде и увидела на песчанном дне в шаге от берега, как от мелкого волнения воды покачиваются, словно в танце, травинки. Одна из них была длиннее, тоньше и отличалась цветом.

Повинуясь наитию, Вета сунула руку в холодную воду и дёрнула за травинку, которая оказалась белой нитью. За нить девочка вытянула железное кольцо с крестом, обещавшее защиту Мокоши тому, кто его носит, но обещание не исполнившее.

Вета Взяла в руку оберег, чудом ржавчиной не поеденный, смахнула с него песок и побежала в родную деревню выполнять сестрин наказ.

К дому Ждана девочка подходила с опаской. Хоть сестра и сказала ей, что не топил её Ждан, да только вдруг то был обман? Может не сестра она ей вовсе теперь, а к убийце в руки заманивает по воле Чернобога, силой неживой правящего? И словно ответом на сомнения вновь в памяти всплыли слова Галки о том, что должен Ждан извиниться.

Вета постучала в дверь избы Ждана - в ответ послышался грохот и звон, будто на пол посыпалась посуда. Другого результата стук не дал, поэтому Вета постучала ещё раз. Дверь отворилась чуть-чуть, и в крошечном проёме показался Ждан, точнее виден был лишь глаз его покрасневший и испуганный, да лоб нахмуренный, по которому пот бежал.

- Ты?.. - на выдохе сказал обессиленный Ждан. - Чего пришла? Не убивал я твою сестру, не трогал я её! Уходи...

Вета боялась Ждана и хотела по первости было повиноваться и убежать, но вдруг против воли заговорила не своим голосом, сильным и громким.

- Трусость свою ты проявил, Ждан. Как звать купаться посреди ночи в тёмной воде - так на то ты смельчак. А как броситься на помощь, когда я в траве запуталась и тонуть начала, так тут вся храбрость и вышла, как пар из трубы? Что, не узнаешь голос Галки в устах сестры? Аль забыл меня уже? Не тебе ли я во сне являлась последние десять ночей, чтобы напомнить о себе?

И вновь против воли Вета вытянула вперёд руку, сжимая в маленьком кулачке нить, на которой болтался найденный оберег.

Ждан взвыл, как раненное животное, упал на колени и принялся целовать оберег и руку, его держащую.

- Прости, прости, Галка, труса несносного. Виноват я! Пусть заберёт Морана и мою душу, да отправит на муки вечные на тот свет! Нет такому трусу места в мире живых...

- Тебе, трусу и в мире мёртвых места нет, а чтобы его заслужить - исправиться надо поступками при жизни.

- Заслужу, я заслужу, всё сделаю.

Но Галка ушла также внезапно, как и явилась. Вета чувствовала это. А Ждан всё стоял на коленях, вытирая красные от десяти бессонных ночей глаза и размазывая слезы по исхудавшему бледному лицу.

- Что делать-то, скажи, что делать? - застенал он вновь.

- Се... - Вета закашлялась и вновь заговорила своим голосом и по своей воле. - Сестра сказала, что ты должен прощенья попросить у той, что обокрал, тех, что обманул, и той, что бросил. А ещё у тех, кого оклеветал... Вроде всё...

Девочка загибала пальцы на руке, опасаясь, что не всё из наказов сестры запомнила.

- Той, что обокрал... Не крал я ничего отродясь... Если только... Получается, что у тебя сестру украл. Прости меня, Вета, прости... - Ждан вновь поцеловал оберег в руке девочки.

Она, конечно, простила. Не посеяла еще жизнь в детской душе те семена, что погаными всходами злобы прорастут. Пошли они вместе по деревне к дому старосты. Удивлённые соседи смотрели на них во все глаза, да не верили. Вета ведёт изможденного Ждана за руку, а тот тащится, запинаясь, как пьяный.

В доме старосты произошла встреча нежданная, помимо самого деревенского головы там Ветины родители оказались. Пал им в ноги Ждан да рассказал, всё, как было. Не верили они в такое чудо перемены, с гнусным человеком произошедшее. Но после того, как Вета им оберег показала, да назвала свидетельницей саму Галку, обомлели.

Пришёл черёд у самой утопленицы просить прощения души. Шли впятером к озеру, Вета с родителями, Ждан и деревенский староста, как свидетель. Всю дорогу молчали, потому как каждому обдумать надо было многое, до того, как обсуждать.

Уже на подходе к воде увидели издалека женскую фигуру, одетую в белоснежный саван, едва способный казаться белее бледной кожи хозяйки.

То Галка стояла и поджидала их. С трудом мать сдержалась, чтобы не потерять сознание, но все-таки обняла дочь за хдадные плечи.

Ждан за время дороги сил набрался, и взглядом остекленевшим смотрел на почившую зазнобу. Но говорил от чистого сердца, и потому ответила ему Галка, что прощает. А в качестве примирения забрала из рук его оберег.

Сей же миг вода пришла в волнение, тут и там круги по глади озера побежали. Из тёмных вод появлялись русалы-утопленики. Кто млад, кто стар, но лицом все одинаково бледны. Страшно стало живым на берегу, но менее всех боялась Вета, чувствовала, что сестра её абы теперь и нелюдь, но кровь её сколь бы ни была холодна, всё равно родная, а потому не тронут их мертвецы.

Последним из под воды вышел статный утопленник, широкоплечий, высокий, чью грудь прикрывала сырая сверкающая кольчуга с прорехой у самого сердца, а голову венчал окровавленный шлем-шишак с чёрными, как меч Чернобога, остроугольными камнями. Со всей Гардарики утопцы собрались, и главного своего воеводу, Чернобогом назначеного, позвали, чтобы у него прощенья просил Ждан за клевету на мёртвый подводный народ.

И прощенье было получено.

А за дюжину лет после этих событий, ни один человек в чёрном озере не утонул. Почему так вышло, сейчас уже и не скажешь, слишком давно то было, ещë до столетия пустоты. Одни старики говорят, все так боялись русалов, что к воде на версту не подходили, дабы к народу их мёртвому не присоединиться. Другие готовы поклясться, что русалы блюли договор и тонущих людей из мрачной пучины вынимали раньше, чем те воды наглотаются, от чего сердца их успеют остановиться. Кто ж теперь знает? Правда так просто не дастся, правда она глубоко лежит, и скрывает её толща воды да тёмная гладь.