Сестра Марфиза

И давно позабылась бы повесть

О Марфизе и славных ее друзьях

А ведь я обещал ее продлить…

Ариосто, “Неистовый Роланд”

Песнь XXVII,21

Первое полное издание “Неистового Роланда” на русском языке должно было стать событием в культурной жизни. Но не стали. Постперестроечная эпоха не способствовала усвоение двух толстенных стихотворных томов ( хотя бы и переведенных свободно, а не в размере оригинала) с академическими комментариями. Так что большинство читателей в основном может судить о поэме, оказавшей важнейшее влияние на становление европейской культуры в лучшем случае по крохотному отрывку, переведенному Пушкиным, а в худшем – по “Железному замку” Л. Спрэг де Кампа, который имеет к “Неистовому Роланду” примерно такое же отношение, как сей последний – к “Песни о Роланде”, а та – к реальной стычке в Ронсевальском ущелье, где маркграф Хруотланд в 778 г. с фатальным для себя исходом подрался до сих пор неизвестно с кем. Ну да ладно. Поэма, она же героикомический эпос, или роман в стихах, роман фантастический, предвосхитивший многие дальнейшие находки в данном жанре -- с нами, и мне хотелось бы поговорить об одном персонаже, как нельзя более воплотившем дух повествования, бурлескный и героический одновременно. Это одна из главных героинь поэмы – Марфиза, дева-рыцарь (“рыцарша”, “рыцарственница” – переводит М. Гаспаров, и эти словечки к стилю поэмы очень подходят). Таких “рыцарственниц” , вообще-то в поэме две, и Брадаманта сюжетно “главнее” Марфизы. Но Брадаманта заведомо облагорожена, “милый идеал”, так сказать. Она просто не может совершить ничего плохого, потому что… ну, хотя бы потому, что она легендарная прародительница герцогского рода д,Эсте, а поэма посвящена именно герцогу Феррарскому. И по причине ее запрограмированной положительности читать о ней неинтересно.

Марфиза ( основные эпитеты – “лютая”, “мощная”, “великая в оружии”, “цвет и сила истого рыцарства”) живет по принципу : “главное – ввязаться в драку, а там посмотрим”. Ее интересует драка ради драки, неважно с кем, неважно за что, если в бою – то на слабейшей стороне, мимоездом подвалить, ткнуть в противника и вопросить: “Они здесь. Не пора ли нам к балу-карнавалу”(ХХУ1, 10). И это ее единственное занятие и развлечение. Но

При всем своем героизме она комична, хотя в собственно комическую ситуацию попадает лишь однажды( об этом – ниже), да и то по собственной воле. И тем не менее юная девушка, которая “днем и ночью в оружии рыщет по горам и долам”, и, добавим, по трем известным автору континентам, в рассуждении с кем бы подраться, в глазах читателя непременно будет смешна. И она смешна, конечно. Более всего она напоминает Дон Кихота до Дон Кихота, только рыцарь она настоящий, и сказочный мир, выстроенный воображением ламанчского идальго, в поэме Ариосто существует воочию.

Главная черта Марфизы – неприкрепленность ни к кому и ни к чему. Сама она рассказывает о себе следующим образом:

Мать моя… родила меня в черный час,

И семь лет меня вскармливал вещий волхв,

А потом умыкнули меня арабы,

Меня продали персидскому королю,

И того короля я зарезала,

Когда он польстился на мою честь,

С королем перебила королевский двор,

Выкоренила мерзкий род,

И взяла его трон и всю окрестность,

И в осьмнадцать лет и два месяца

Покорила семь окрестных держав…(ХХХVIII,14-15)

Эта “автобиография” звучит уже во второй половине поэмы, и читатель весьма удивлен, поскольку о такой мелочи, как семь подвластных держав ( или восемь, если считать от первоначальной) и их подданныхМарфиза ни до того, ни после не вспоминает ни разу.

Одна из заметных сюжетных линий: морское путешествие рыцарей, среди которых и Марфиза. Вместе они сражаются и совершают подвиги, но, едва достигнув Франции, Марфиза покидает честную компанию, высказав свое жизненное кредо:

…никакой-де славы

Стольким храбрым пускаться в путь

Вкупе: стаями стадятся лишь робкие

Лани, олени, голуби и скворцы,

А смелый сокол, а гордый орел,

А медведь, тигр, лев

Рыщут врозь, и никто им не в подмогу,

Потому что никто их не сильней.

Ее спутники думали по-иному…(ХХ,103-104)

Далее эта мысль выражена еще сильнее:

А я не их, я ничья, я сама своя –

И кто хочет,

Тот отбей меня у меня. (ХХVI, 79)

Вот один из центральных эпизодов поэмы: Брадаманта, ошибочно приревновав Марфизу к своему жениху Руджьеру ( на самом деле между ними лишь дружеские отношения), вызывает Марфизу на поединок. Они сражаются, Руджьер пытается их разнять, Марфиза разворачивается и кидается в бой с недавним другом – почто помешал? Только голос волшебника Атланта (“вещего волхва”), возвестивший, что Руджьер с Марфизой – родные брат с сестрой, останавливает смертоубийство. Общая радость, и вся троица дружно отправляется на поиски приключений, абсолютно забыв, что они, между прочим, на войне, и до этого момента принадлежали к противоположным станам ( подобная забывчивость, впрочем, свойственна всем ариостовским рыцарям).

Комментатор поэмы пишет: “Линия Марфизы представляется просто набором эпизодов. Она идет от приключения к приключению, без плана, без цели, без какой-нибудь высшей идеи. Ее закон – случай. Для Марфизы…нет своих, но чужих для нее тоже нет… В этой пустоте, окружающей героиню, не может возникнуть ни прочных связей, ни дальних целей.* С этим трудно не согласиться. Однако далее автор статьи утверждает, что, узнав о своем происхождении, Марфиза с энтузиазмом занимает место “в системе семейных, вероисповедальных, социальных отношений” и “занята полезной социальной деятельностью. …Ее асоциальная энергия, постоянно продуцирующая возмущение и конфликты, так же постоянно направлена к конструктивным идеям. Марфиза приходит к социальному творчеству, несмотря на свой принципиальный индивидуализм.”**

*М. Л. Андреев. Ариосто и его поэма. В кн. : Л. Ариосто. Неистовый Роланд. М., Наука, 1993, том первый, стр.526

**Там же.

Вот здесь представляется, что исследователь принимает желаемое за действительное. Да, спервоначалу Марфиза, формально числясь на стороне сарацин, появляется и исчезает, когда хочет, и не разбирает ни своих, ни чужих. Да, ее, как и Руджьера, переход на сторону христиан достаточно мотивирован, поскольку им стало известно, что предводитель сарацин Аграмант повинен в смерти их отца. Но нет никаких оснований полагать, что там она поведет себя как-то по-иному. Разумеется, после перехода в христианский стан Марфиза почти не творит безобразий. Но лишь потому, что почти полностью исчезает из сюжета. После крещения автор выпускает Марфизу на авансцену всего три раза, причем каждый раз она умудряется что-нибудь начудить. Вот первое ее появление в поэме: на турнире в Дамаске. Подъехав, она видит, что в качестве приза победителю назначен похищенный у нее доспех, начинается заваруха, в которой Марфиза крушит всех, кто подворачивается под руку, по методу Васьки Буслаева, побивает уйму народу, но стоит лишь правителю признать, что доспех принадлежит ей, она этот доспех, из-за которого сыр-бор разгорелся, тут же дарит. А вот одно из последних ( сразу после крещения): Брадаманта и Марфиза выезжают в бой.

А им мало,

А они крушат все кругом,

Вправо, влево, и куда ни ударят,

Все повалом и никому не встать.

Сколько в том последнем бою

Перебито и наших и не наших,

Но не вровень, а больше сарацинов,

От руки

Брадаманты и бешеной Марфизы…(ХХХ1Х,70, 72)

Как мы видим, не только Марфиза не изменила своей привычке крушить “наших и не наших”, но “правильная” Брадаманта словно заражается от нее яростью берсерка. Такие вот конструктивные цели. Что же до родственных отношений, то тут в первую очередь речь идет о дружбе. Марфиза вроде бы стойко привязана к Руджьеру, а отношения с Брадамантой, начавшиеся с драки, затем характеризуются, как “великое дружество”. Но эти двое – не только брат и будущая невестка, а боевые товарищи. Однако ведь у Марфизы и раньше таковые были, а мы уже видели, как она, не моргнув глазом, с ними расставалась. Несколько дальше указанного эпизода Марфиза в своих странствиях обзаводится новыми соратниками, покидает их, снова встречает:

А Марфиза так буйно рвалась в Париж ( под которым идут бои – прим. НР)

Что и не подъехала к остававшимся. (ХХVII, 135)

Что, конечно, бросает отсвет на дальнейшие “дружества”.

А вот “социальное творчество”. Последнее, по сути, появление Марфизы в поэме. Во дворце императора и в его присутствии она готова разодраться с не узнанным ею родным братом ( между прочим, за его же честь):

И таков ее гнев и пыл,

Что народ тревожится,

Как бы не схватилась она за меч,

Не дождавшись государева слова. (XLVI,58)

В общем, какой она была, такой и осталась. Но, поскольку такое поведение на “правильной” стороне идеологически неправильно, Ариосто просто убирает Марфизу из сюжета. Вот вам хотя бы одна из причин, по которой поэма формально не завершена: продолжать “повесть о Марфизе” в прежнем духе неудобно, в другом – невозможно.

В связи с этим возникает вопрос – является ли героиня, воплощающая дух рыцарской поэмы, воплощением рыцарства?

На первый взгляд – да. Марфиза, “цвет и сила истого рыцарства”, ищет сражений, как нам сообщают, не просто так, а чтобы прославить свое имя. Демократкой ее тоже не назовешь, она “со всеми надменна и горда”. Убивая в бою без рассуждений, она, тем не менее, десять суток тащит притороченным к седлу барона Брунеля на суд к королю Аграманту, дабы “не марать низкой кровью гордых рук”(ХХХ11,7). Аграмант же, чтобы сделать Марфизе любезность, Брунеля вешает. Ну, Брунель уже дважды до того приговаривался к повешению, да и вообще он ворюга и жулик, но не милосерднее было бы убить его сразу? (Хотя это рассуждение не в духе эпохи. Да и вообще упрекать в излишнейжестокости героев поэмы, каждый из которых косит врагов в фантастических количествах, по меньшей мере наивно.***)

***Именно так поступили создатели современной итальянской экранизации “Неистового Роланда” – “Сердца и доспехи”, снятого с гуманистической позиции: “война – зло, убивать --нехорошо”. Естественно, в этом фильме линия Марфизы сведена к минимуму, а в финале ее убивают. И ей еще повезло в сравнении с Роландом, Руджьером и Брадамантой, которых заставили воткнуть штыки, то бишь мечи, в землю, и проникнуться идеями пацифизма.

Но мешает, знаете ли, та самая комическая линия, помянутая выше. Расставшись со спутниками, Марфиза едет по Франции. К ней обращается за помощью старуха Габрина ( злодейка и уголовница, о чем Марфиза не знает). Марфиза сажает ее на седло и путешествует вместе с Габриной. Окружающие смеются над “юным рыцарем”, избравшим себе такую “прекрасную даму”. Лет через сто Дон Кихот ( кстати, Сервантес упоминает «Неистового Роланда” в своем романе, без сомнения, поэму он знал хорошо) будет принимать грубых крестьянок и немытых судомоек за принцесс, к вящему веселью окружающих. Только в “Неистовом Роланде” насмешникам приходится жестоко платить. Но главное отличие даже не в этом, а в том, что сколько бы Марфиза не драла глотку: “Как Бог свят, моя дама прекрасна!” (ХХ,121) “для потехи”, добавляет автор, на самом деле она отлично знает, что это -- безобразная старуха. И шутка скоро надоедает ей, она силой навязывает Габрину очередному побитому рыцарю и уезжает прочь . (Что, поскольку Габрина – преступница,приводит к гибели рыцаря. Но вопрос оморально ответственности за свои поступки Ариосто, кажется, в голову не приходит. А Марфизе – тем более.)

Подобные поступки, подобное, скажем, провокационное чувство юмора как-то не укладывается в понятие “рыцарство”. Но главное – у Марфизы отсутствуют верность сюзерену и верность клятве, столь необходимые рыцарю. Когда ее сюзереном является Аграмант, она его явно не уважает и покидает службу, когда пожелает – но, однако, сразу приходит на помощь, если просят. Отношения с новым сюзереном – Карлом Великим – демонстративно подаются как противоположные. Но и там Марфиза довольно быстро идет на клятвопреступление перед своим сюзереном и крестным отцом ( “перед Карловым ликом”). Чтобы спасти Брадаманту от нежеланного брака с византийским принцем, она клянется, будто та и ее брат обвенчаны, а она, Марфиза, тому свидетель. Что не просто ложь, а ложь в квадрате – Брадаманта и Руджьер только помолвлены, а Марфиза и при помолвке не присутствовала. Причем автор подобные действия не осуждает, напротив, весь эпизод начинается словами:

Вразумил Господь поутру

Доблестную воительницу Марфизу…(ХV,103)

То есть, прагматическая ложь во спасение одобрена не только автором, но, с его точки зрения, и Богом.

Что характерно, Брадаманта, от которой требуют подтвердить или опровергнуть слова Марфихы, ни да, ни нет не отвечает, ибо ей открыто врать не позволяет статус положительной героини, но ведет себя так,

…что всякий видит,

Что Марфиза сказала святую правду. (ХV, 106)

И это подтверждает тезис об освежающе вредном влиянии Марфизы.

И еще одно обстоятельство. В этом сказочном мире Марфизе не перепадает ничего из его волшебных даров. У нее нет магического меча, как Дурендаль Роланда или Бализарда Руджьера, ни непобедимого копья Брадаманты, ни волшебного кольца Анжелики, дарующего, как и подобает волшебным кольцам, невидимость, ни вселяющего ужас рога Астольфа. Другие ездят на наделенных чудесными талантами скакунах или летают на гиппогрифах; у Марфизы -- обычный конь, который и клички не сподобился. Ей не покровительствуют никакие маги и волшебницы, как Брадаманте, Руджьеру и Астольфу. Вся магическая стихия как бы обходит ее стороной. В мир рыцарского эпоса (“Пою рыцарей и дам” – первая его строка) въехал персонаж из другого времени и другого жанра. Назвать его реалистическим тоже нельзя Это, если угодно, и есть новая мифология, которая придет на смену рыцарской. Ведь было уже сказано – “ принципиальный индивидуализм”. И не случайно так педалируется это “ сама”, то самое myself,на котором вырастет современная западная цивилизация. Новый герой – и совершенно неважно, что это героиня – а потом вокруг него вырастет собственный эпос: одинокий ковбой, свободно странствующий по бескрайней прерии, рейнджер, беспечный ездок – Марфиза, скорее наша сестра, чем Руджьера, в начале ХVI века, в герцогстве Феррарском.

…Ее спутники думали по-иному.

И она удаляется одна

По неведомой тропе через чащу,

Ни за кем, ни с кем… (ХХ, 104)

Все цитаты приведены по изданию : Лодовико Ариосто, “Неистовый Роланд”, М., Наука, 1993.

Перевод М. Л. Гаспарова.