Северная птаха в бриллиантовой клетке

День начался с дурного знака.

Еще до рассвета, когда охотничий отряд только выдвигался из усадьбы, старая ворона села на частокол и прокаркала трижды. Густав Сивый, его верный псарь со времен Кошевой дружины, мрачно перекрестился — не по-христиански, а по-старому, от лба к животу и от плеча к плечу.

«Молчи, холера», — буркнул Раганвад, поправляя дорогой сайдак — колчан кочевников, добытый в далеком походе. Но примета уже поселилась у него под кожей, как заноза.

Сначала лес встретил их настороженной тишиной, будто затаив дыхание. Воздух, густой от запаха влажной коры и прелых листьев, казался вязким. Стрыга шёл впереди, его плечи напряжены не от тяжести, а от ожидания. Он знал этот лес как свои пять пальцев, каждую промоину, каждую волчью тропу. Но сегодня всё было иначе. Даже привычный путь казался недружелюбным. К полудню стало ясно — лес не отдает свою добычу.

Мелкий, назойливый дождь, словно насмешка небес, сыпался уже третий час, превращая тропы в грязевые потоки. Вода заливалась за воротник, холодными струйками стекая по спине. Борзые, обычно азартные и звонкие, теперь шлепали за ним, жалко поджав хвосты, их гладкие бока вздрагивали от холода. и вот свора рванула в сторону, подняв отчаянный лай — но это оказалась лишь лисица, мелькнувшая рыжим чертом в чаще и бесследно растворившаяся в серой пелене дождя.

Раганвад натянул тетиву, когда из кустов метнулась тень косули. Но в самый выстрел порыв ветра бросил ему в лицо мокрую ветку, и стрела, с противным свистом, ушла впустую, вонзившись в сырой ствол сосны. Стрыга с силой выдернул ее, сломав о колено. В сетях к исходу дня болтался лишь один тощий заяц — жалкая плата за целый день борьбы с осенней хмарью, за вымокшую до нитки одежду и звенящую пустоту в руках.«Черт бы побрал эту осень», — проворчал Раганвад, сплёвывая на сырую землю. Повернувшись к Густаву, он добавил сквозь стиснутые зубы, с ненавистью глядя в сырую чащу: «Сивый, давай домой. Сегодня мы вряд ли что-то подстрелим. Лес немой, будто вымер».Густав лишь молча кивнул, его обветренное лицо было красноречивее любых слов. Он видел, как тень от утренней вороны легла на весь этот день. Где-то в чаще завыл ветер — то ли настоящий, то ли леший глумился над их отступлением. Охотники развернулись и побрели прочь, оставляя за спиной мокрый, неприветливый лес, торжествующий в своей тишине.

Особняк Стрыги вырос из сумерек, как каменный кошмар. Башни с остроконечными шпилями вонзались в низкое небо, а узкие окна-бойницы смотрели на мир с немым презрением. Со двора уже доносилось рычание собак — Густав принялся загонять свору в клетки, его хриплые ругательства перемежались с лязгом железных цепей.

«Песий князь», — мысленно усмехнулся Раганвад, сбрасывая промокший плащ прямо на мраморный пол прихожей. Вода с одежды растеклась по полированному камню, но ему было плевать — утром служанки уберут.«Гнездо Ворона», был не только его пристанищем, но и исправно работающим предприятием. Главный доход ему приносил бордель, размещавшийся в отдельном флигеле за глухой стеной. Оттуда по вечерам доносились приглушенные звуки музыки, смеха, а иногда и ссор, но основное здание всегда оставалось неприступным и молчаливым.

Едва он переступил порог гостиной, встреченной теплом догорающего камина, как из тени отделилась высокая, сухая фигура. Стефан, его дворецкий, стоял с невозмутимым видом, держа в безупречно белых перчатках серебряный поднос с письмами. Казалось, он ждал хозяина не минуты, а целые часы, не двигаясь и не издав ни звука.

— Ваша милость, — голос Стефана был ровным и безжизненным, как скрип несмазанной двери. — Письма. Требуют вашего внимания.

— Чёрта с два, — отмахнулся Раганвад, рухнув в кресло с высокой дубовой спинкой. Он протянул руку к графину с вишнёвой настойкой — единственному, что сегодня могло согреть его промерзшую душу. — Выбрось. Или отдай псам на подстилку.

— Среди них есть одно от канцелярии его светлости, принца Ярослава, — не моргнув глазом, продолжил Стефан, будто не слыша отказа.

Стрыга замер с графином в руке. Холодная ярость, не нашедшая выхода на охоте, кольнула его снова. Он молча налил себе полный бокал густой жидкости, залпом выпил и жестом велел продолжать, с ненавистью глядя на конверт с королевской печатью.

Стефан с профессиональной бесстрастностью принялся зачитывать краткое содержание. Первые два письма — от соседей-шляхтичей, один умолял о денежной ссуде, другой — о поддержке в земельном споре. Стрыга лишь презрительно хмыкал, пригубливая вторую порцию настойки.

Наконец, дворецкий взял последний, самый нарядный конверт.

— «Его светлость, принц Ярослав, брат короля, приглашает вас и вашу свиту почтить своим присутствием осеннюю ярмарку в столице, что откроется в конце седмицы, — монотонно бубнил Стефан. — В программе — турнир стрелков, торги редкими товарами с востока и… — дворецкий едва заметно сморщил нос, — «народные увеселения».

В воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в камине. Стрыга откинулся на спинку кресла, его пальцы медленно барабанили по дубовой ручке. Ярмарка. Шум, толпа, слащавые улыжки купцов и заискивающие взгляды придворных. Все, что он ненавидел.

— Ладно, — вдруг хрипло произнес он, заставляя Стефана поднять удивлённые брови. Это было куда более мягкое согласие, чем дворецкий ожидал услышать. Поедем посмотреть на эти «увеселения».

— Также, ваша милость, управляющий прислал отчёт, — Стефан сменил листок, его голос не дрогнул ни на йоту. — Доходы за последнюю луну возросли. Бордель приносит стабильный доход, но требует ремонта крыши. И… пополнения персонала.

Стрыга буркнул что-то неразборчивое, кивком давая понять, что понял. Деньги текли рекой, но и утечек было предостаточно.

— И последнее, — продолжил дворецкий. — Экономка докладывает: погреба и кладовые особняка требуют срочного пополнения. Мука, соль, воск, овес для конюшни. Без новых поставок к концу месяца будем сидеть на хлебе и воде.

Стефан молча поклонился и растворился в тени, оставив хозяина наедине с огнём в камине. Раганвад снова хотел налил себе напиток. Дверь бесшумно открылась.

Ярослава вошла, как входит луна в ночное небо — плавно, неизбежно.Возможно, этот бесполезный день всё же закончится не так уж и плохо.Ее пышные формы, затянутые в темно-синий бархат, казались высеченными из мрамора. Рыжие волосы, собранные в сложную прическу знатной дамы, оттеняли бледность кожи, напоминая языки пламени на снегу. Грудь под бархатом дышала полновесной тяжестью, а бедра колыхались с каждым шагом, обещая мягкую мощь.

За спиной Леди, в глубине комнаты, зиял кабинет хозяина — просторный, как поле боя, и такой же беспощадный. Над дубовым столом, испещренным царапинами от клинков и пергаментов, нависала огромная карта, растянутая на стене, как шкура поверженного зверя. Территории княжеств, столица с её золочёными шпилями, даже земли соседей — всё было отмечено булавками с массивными головками, словно капли застывшей крови. Здесь каждый прокол — завоёванная крепость, каждый шов — граница, оплаченная костями.

На каминной полке, меж серебряных кубков и черепов с пробитыми глазницами, тикали часы с кукушкой — крохотные, но безумно дорогие, подарок какого-то заморского князька, желавшего сохранить голову на плечах. Их механизм отсчитывал секунды с неестественной точностью, будто напоминая: время — единственное, что не купить за золото или страх.

А вокруг, на стенах, застыли трофеи: рога оленей, сломанные клинки, шкуры волков с оскаленными пастями.

Без единого слова она взяла графин и налила ему свежей настойки в массивный серебряный кубок — тот самый, с фамильным гербом Стрыг

«Мамка» всего борделя, единственная, кому позволено спать с хозяином, опустилась перед ним на колени, словно монахиня перед алтарем. Ее опытные пальцы ловко принялись расшнуровывать грязные охотничьи сапоги, покрытые лесной грязью и следами бесславной погони. При каждом движении ее груди тяжело колыхались под бархатом, а теплый, густой запах дорогих духов смешивался с дымом камина.

«Ты промок насквозь, Раган», — ее голос звучал мягко, почти по-матерински, но в глубине зеленых глаз пряталось что-то хищное.

Раганвад лишь хмыкнул в ответ, наслаждаясь тем, как она приложилась щекой к его голени, почувствовав сквозь кожу сапога мускульный жар его ноги, перед тем как снять его — словно целует перстень сюзерена.

В этот момент в дверях появилась служанка с медным тазом, наполненным теплой водой.

«Поставь и уходи», — бросила Ярослава, даже не поворачивая головы.

Девушка, не поднимая глаз, поставила таз и ретировалась, оставив их наедине.

Ярослава сняла второй сапог, ее пальцы на мгновение задержались на его икре — слишком долго, с ощутимым нажимом, скользнув чуть выше, под колено, где пульсировала вена. «Ноги ледяные», — прошептала она, опуская его босые, слегка сморщенные от сырости ступни в таз с водой.

Раганвад закрыл глаза, чувствуя, как тепло постепенно возвращается в его тело. Сегодняшняя неудача на охоте, холод, усталость — всё это медленно отступало под воздействием алкоголя и заботливо-властных рук «Леди».

Ярослава двинулась к резному ларцу у камина, её тяжёлые шаги глухо отдавались по дубовым половицам. Пальцы с наведённым лаком ловко отщёлкнули замок, извлекли холщовый мешочек с травами — чабрец, ромашка, что-то ещё, что пахло тёплой землёй после дождя.

— Для алости крови, — пояснила она, рассыпая содержимое в медный таз. Вода тут же позолотилась, наполнив комнату горьковатым ароматом.

Потом, не спеша, будто исполняя древний ритуал, расстёгнула корсет. Тяжёлые, налитые груди, освобожденные от утяжки, вывалились наружу. Кожа, белая и гладкая, как сливочный камень, натянулась над округлостями. Тёмные, широкие ареолы, как спелые сливы, окружали вытянутые, плотные соски.

— Для крепости плоти, — голос её прозвучал густо и низко, словно шёпот самой дремучей чащи.

Она запустила руку в глубину ларца и извлекла ещё один свёрток, на этот раз из грубой, словно бы намозоленной кожи. Развязав сыромятный шнур, она высыпала в ладонь не травы, а крупную, тёмную соль, смешанную с измельчёнными иглами хвои и крошечными смолистыми шариками янтаря.

Не говоря больше ни слова, Ярослава опустилась на колени перед тазом. Её пальцы, твёрдые и уверенные, вцепились в его голень, и она принялась втирать грубую смесь в его кожу, поднимаясь от щиколоток вверх, к колену. Движения её были не ласковыми, а рабочими — разминающими, вгоняющими жар в самые глубины окоченевших мышц, заставляя кровь бежать быстрее.

Соль щипала влажную кожу, хвоя оставляла тонкие красные полоски и наполняла воздух терпким, ядрёным духом. Ярослава, не отрывая от него взгляда, опустила его ступни в эту странную смесь.

— Как день? — спросил он, откидывая голову на спинку кресла.

Её руки, сильные и знающие, работали над его кожей, смывая лесную грязь. Пальцы скользили между пальцами ног, вычищая грязь, массируя свод стопы с властной нежностью.

— Купец с улицы Гончаров опять торговался за девочек. Грозил жаловаться Совету.

— И?

— Я напомнила ему, сколько он должен за «услуги» прошлой зимой.

Раганвад фыркнул.

В дверь постучали — три чётких удара, как положено.

Стефан фон Айзенберг вошёл, ведя за верёвку девчонку. Холщовый ошейник врезался в её шею, оставляя красные полосы.

— Новое приобретение, барин.

Девушка. Она стояла, опустив голову. Льняные волосы скрывали лицо, но по худым плечам и рукам, покрытым синеватыми прожилками, было видно — северянка.

— Восемнадцать зим, если верить торговцу, — продолжил дворецкий. — Племя Лисогоров. Говорят...

— Знаю, что говорят, — перебил Раганвад. Его взгляд скользнул по дрожащему тельцу. — Оставь.

Когда дверь закрылась, Ярослава потянулась за кувшином, чтобы долить горячей воды.

— Что думаешь о покупке? — спросила она, намеренно касаясь его колена обнажённой грудью.

— Бледнокожих на рынке ценят, — заметила она, прижимаясь грудью к его ноге. — Но эта... северная кровь даёт буйный нрав. Придётся сломать, как ты ломал тех степных кобылиц, что привёз из похода на кочевников.

Её пальцы скользнули между его мизинцем и безымянным — там всегда скапливалась грязь после охоты. Ноготь аккуратно выскреб чёрную полосу, обнажая розоватую кожу под ней. Затем она медленно провела подушечкой большого пальца по чувствительной перепонке, заставив его ногу дёрнуться.

— Как зовут? — обратился Стрыга к дрожащей фигурке у дверей.

Девушка подняла глаза — серые, как ноябрьский туман над болотами.

— Л-ана...

Ярослава фыркнула, массируя подъём его правой ступни большими пальцами, надавливая точно на нервный узел:

— Врёт. У Лисогоров нет таких имён.

— Правдивое имя, мышка.

Ярослава перевернула его ступню, обнажив шершавую пятку. Её свободно свисающие груди, тяжёлые и налитые, покачивались в такт движениям, почти касаясь его кожи. Она набрала густой мази, пахнущей хвоей и воском, и принялась втирать её в огрубевшую кожу круговыми, настойчивыми движениями. Её большие пальцы с нажимом прошлись по трещинам, оставленным долгой ходьбой в сырых сапогах, заставляя мазь проникать вглубь.

— Анна... — наконец прошептала девушка.

— Вот видишь, — Ярослава откинула прядь рыжих волос, упавших ей на лицо. — Настоящее имя — первый шаг к покорности.

Она обхватила его ступню обеими руками, и в этот миг округлость её груди мягко коснулась его щиколотки, передавая тепло кожи. Её сильные пальцы сжали пятку и подъём, совершая короткое, ритмичное движение. Это был жест господина, забирающего свою дань, и вассала, подтверждающего верность. Её неотрывный, тяжёлый взгляд ловил малейшую дрожь, пробегавшую по его икрам, в то время как её обнажённое тело, застывшее в сосредоточенной неподвижности, напоминало идола, совершающего немой, но красноречивый обряд.

— Северянки... — продолжала она, наблюдая, как Анна невольно задерживает взгляд на их игре.

Раганвад откинулся в кресле, наблюдая, как Анна съёживается под его взглядом. Его пальцы барабанили по подлокотнику в такт капающему с её волос дождю.

— Лисогоры… — он растянул слово, будто пробуя на вкус. — Ваши женщины рожают в снегу, а дети бегают с ножами раньше, чем с буквами. Так?

Девушка молчала, но её веки дёрнулись.

Ярослава, не поднимаясь с колен, убрала таз. Её пальцы скользнули к поясу Раганвада, ловко распуская шнуровку. Холщовая ткань расступилась, обнажив вялый, но массивный член.

— Говори, мышка, — хозяин Леса пригубил настойку, даже не взглянув вниз. — Как вас нашли?

Ярослава взяла его в ладонь целиком – тяжелый, толстый, кожа бархатистая и горячая. Она начала медленно, методично массировать основание, продвигаясь к головке большими, смачивающими движениями ладони, заставляя кровь приливать. Его плоть постепенно наливалась силой, тяжелея и темнея, становясь багровой и твёрдой на её ладони. Выражение его лица оставалось бесстрастным.

— О-охотники… — Анна закусила губу, когда Ярослава, не прерываясь, потянулась за кувшином, чтобы долить воды.

— Продали тебя с серебром или без?

— Без…

— Значит, за долги, — он усмехнулся.

Леди наклонилась ниже, её рыжие волосы рассыпались по его бёдрам. Она обхватила губами головку члена – пылающую, налитую кровью. Её губы сомкнулись вокруг неё плотным, горячим кольцом. Язык, широкий и шершавый, лизнул снизу вверх. Раганвад даже не дрогнул, но дыхание его стало чуть глубже.

— А как звали мать?

Девушка затряслась. На стене тень от рогов оленя изогнулась, будто готовясь к прыжку.

— Не… не помню…

— Врёшь, — он наклонился вперёд, и тень накрыла её, как крыло. — Северяне помнят предков до седьмого колена. Или…

Ярослава глубоко взяла его в рот, издав тихий, мокрый звук. Её щёки втянулись, создавая вакуум. Голова начала мерно двигаться вперёд-назад, погружая толстый ствол глубже в горячую, влажную глубину её глотки. Каждый раз, когда головка упиралась в мягкое нёбо, раздавался глухой, хлюпающий стон. Её пальцы сжали яйца, уже горячие и тяжёлые, массируя мошонку кругами.

— …ты не лисогорка?

Ярослава внезапно вжала голову между его бёдер, заглатывая до самого основания. На шее чётко проступил бугорок движущейся плоти – живой, пульсирующий контур. Горло судорожно сжалось, пытаясь протолкнуть инородное тело, но она не отступала. С каждым движением раздавались хлюпающие звуки, а её пальцы впились в бёдра хозяина так, что ногти побелели от напряжения.

«Матери-прародительницы...»

Глаза Анны широко распахнулись. Сердце бешено колотилось, ударяя в ребра. Странное, противное тепло разливалось по низу живота. Оно пульсировало в такт движениям головы Ярославы, сжимаясь в комок низко, очень низко – там, где сходились бедра. Внутри что-то сжалось, отпустило и снова сжалось – влажно и стыдно. Мускулы бёдер напряглись сами по себе, сжимая лоно. Это было мерзко. Это было невыносимо. Но её ноги не слушались, прикованные к месту.

Раганвад всхлипнул – первый за весь вечер звук, вырвавшийся помимо его воли. Его пальцы дёрнулись, чуть сжав подлокотники, но голос остался ровным, будто раздражённый учитель, повторяющий вопрос нерадивой ученице:

— Сколько... Уф... сколько зим твоему роду?

Ярослава закатила глаза, её веки дрожали от усилия. Она специально задержала дыхание, чтобы её щёки ввалились ещё сильнее, а горло судорожно сжалось вокруг члена.

— Д-девять... девять колен...

Леди выдохнула через нос, выпуская воздух горячими пузырями вокруг влажного ствола. Пузыри лопались на коже, оставляя ощущение кипятка. Её пальцы обхватили основание, сжимая в ритме, который заставлял хозяина подражать бёдрами, хотя его лицо оставалось каменным.

— Девять... — его голос прозвучал приглушённо, пока Ярослава, изогнувшись, вновь устремилась вперёд. Её лицо оказалось так близко, что он почувствовал на коже живота жар её дыхания и прилипшие к его коже рыжие пряди. – Мало... Очень... ах... очень мало для северян...

Капля пота скатилась по виску Анны. Она видела, как горловая мышца Ярославы передёргивалась, пытаясь не вытолкнуть вторгшегося гостя. Видела, как слёзы выступили в уголках её глаз, но женщина не останавливалась – будто это было испытание, доказательство её абсолютной власти над собой и им. И самое ужасное – внезапный спазм внизу живота Анны, острый и влажный, заставивший её втянуть воздух со свистом. Тепло хлынуло по внутренней стороне бёдер.

Её горло сжалось в последнем спазме, когда член дёрнулся у неё внутри, и первый горячий, густой толчок ударил прямо в глотку, заливая её солоноватой, терпкой влагой. Она не закашлялась – не позволила себе. Лишь прикрыла глаза, ощущая, как пульсирующая волна за волной проходит сквозь неё, глубже, чем должно быть возможно, наполняя пищевод тёплой, живой тяжестью. Глотательные движения её горла были видны как судороги под кожей.

Раганвад впервые за вечер напрягся – его пальцы впились в дубовые подлокотники, а из груди вырвался тихий, хриплый стон, больше похожий на звериный рык. Но даже сейчас он не смотрел вниз – его глаза, тёмные и мокрые от удовольствия, были прикованы к Анне, ловя момент её окончательного падения, её позора.

А она...

Ноги подкосились. Колени ударили в пол, но она не почувствовала боли – только жгучую влажность между ног, липкую и позорную, растекающуюся по тонким бёдрам и впитывающуюся в грубую ткань рубахи. Стыд обжёг лицо, смешавшись с непонятным, диким облегчением спазма и смутным эхом чужого удовольствия. «Я... я... что это?..»

Раганвад рассмеялся – коротко, жестоко.

— Вот и первая правда, — прошептал он, наблюдая, как дрожь пробегает по её спине. — Северная кровь... всегда была горячей.

Ярослава наконец оторвалась, слюна и семя нитями соединяли её опухшие, покрасневшие губы с его ещё подёргивающимся, влажным членом. Она вытерла рот тыльной стороной ладони, но не торопилась – будто давая Анне рассмотреть всё до последней капли блестящей влаги на его головке и на своих губах.

— Придётся... ломать, — просто сказала Леди, и в её голосе не было жалости, только холодная констатация факта и скрытое удовлетворение.

Анна не ответила. Она только дышала – часто, мелко, как пойманный зверёк, чувствуя, как что-то тёплое ещё капает из неё на дубовый пол.

Ярослава поднялась с колен. Без слов — лишь взглядом — она спросила разрешения.

Раганвад кивнул, откинувшись в кресле.

Леди подошла к Анне, всё ещё дрожащей на полу. Её пальцы — длинные, с наведённым лаком — впились в волосы у виска, грубо оттянув голову назад, заставляя смотреть вверх.

— Открой, — приказала она тихо, и её голос звучал как шелест змеиной кожи по камню.

Анна замерла. Но сопротивление было бесполезно.

Ярослава резко дёрнула холщовую рубаху вверх, обнажив худые бёдра и треугольник светлых, влажных от пота и смущения волос ниже живота. Её пальцы скользнули вниз, не спеша, целенаправленно раздвигая складки кожи, исследуя вход, ощупывая малые губы, натянутые стыдом и страхом. Анна закусила губу до крови, чувствуя, как холодный лак скользит по нежной, стыдливой плоти, касаясь напряжённого бугорка.

— Сухо, — заметила Леди, поднеся влажные, липкие от её прикосновений пальцы прямо к носу Анны, заставляя её вдохнуть собственный срамный запах страха и непроизвольного возбуждения. — Но мокро было... здесь. Здесь, где ты струсила как сучка на глазах у хозяина. Она грубо ткнула в клитор — Анна вскрикнула, зажмурилась, судорожно сжавшись, пытаясь закрыться.

— Девственная плева цела, — наконец констатировала Ярослава, вытирая пальцы о светлые волосы на лобке Анны, оставляя липкий след. — Пока.

Раганвад вздохнул, разочарованно или довольно — сложно сказать.

— Поставь её убирать в «Щелях», — бросил он, натягивая штаны. — Пусть моет кабинки после тех, кто сосёт через дыру. Но...

Его глаза сузились.

— ...мужчин к ней не подпускать. Пусть только тряпку в руках держит.

Ярослава ухмыльнулась, проводя языком по зубам, ловя остатки вкуса:

— А если сама захочет?

— Тогда Марта пусть объяснит, чем это кончится.