Сезон забытых

2003

Ночь стояла неподвижная, тихая — слишком тихая, даже для этого времени года, как будто сама зима задержала дыхание.

Казалось, будто она боится разбудить что-то — то, что спало уже долгие годы, но именно сейчас её сон стал особенно чутким.

В этом году зима принесла с собой слишком много снега. Со временем даже самым упорным фермерам надоело расчищать тропинки к своим владениям, и всё быстро покрылось высокими сугробами.

В ту ночь снег тоже шёл — шёл всю ночь. Он ложился мягко, будто приглушая дыхание всего вокруг, и ровно, будто утрамбовывал звуки, приглушал жизнь. Даже ветер, казалось, не решался пошевелиться.

В этой тревожной тишине можно было услышать, как трещат деревья у леса, как хрустит хрупкий лёд на реке, как шевелится что-то в глубине тьмы.

А на небосклоне висела луна — тусклая, жёлтая, уставшая.

Её можно было увидеть из любого окна: чистое небо годами хвасталось красотой и величием своей ночной спутницы.

Эта древняя, как сам мир, луна освещала своим настойчивым светом поле между домами и лесом; тени от деревьев тянулись по снегу, как длинные пальцы, которые отчаянно пытались дотянуться до земной жизни.

Каждый дом в тихом посёлке спал.

В одном из них, старом, потрёпанном доме с покосившейся синей крышей, который всё же пытался сохранить своё величие и стоять ровно по сей день, горела старая печь.

Пламя уже угасало, оставляя после себя лишь красноватый отсвет на стенах и глухой треск углей.

Дом дышал медленно, вторя дыханию его обитателей.

Он дышал как живое существо, утомлённое тишиной.

Старинные часы на стене настойчиво тянули время, стрекотали лениво и ровно.

В одной из комнат кто-то ворочался, укрываясь плотнее одеялом, спасаясь от зимнего холода старого дома.

Печь почти остыла — воздух стал прозрачным, холодным, как стекло.

Она проснулась без причины.

Не от ужасного, тревожного сна, который заставляет людей вырываться из его объятий с приглушённым криком и слезами на глазах;

не от страха — просто открыла глаза, словно кто-то в этой тишине назвал её по имени.

Может быть, от этой странной тишины — слишком густой, чтобы быть естественной.

С минуту она лежала, глядя в потолок, слушая неровный ритм своего сердца, которое будто хотело выскочить из груди.

Больше она не слышала ничего — либо тишина была слишком «громкой», либо сердце её билось слишком сильно, не давая расслышать ни единого звука.

Так она и лежала, глядя в потолок, пока не поняла: ей нужно встать.

Она не знала зачем. Просто чувствовала — призыв.

Не громкий, не угрожающий, не тихий — невесомый, безмолвный, но настойчивый, как и эта тишина, стоявшая в посёлке.

Она поднялась и откинула тяжёлое одеяло.

Встала. Ступила босыми ногами на пол. Холод ударил в ступни, но не остановил её — будто она его и не ощутила.

Она ничего не накинула на свою изношенную ночную рубашку, просто чуть распахнула дверь спальни — и шагнула в темноту дома.

Входная дверь старого дома открылась медленно, почти бесшумно.

Девушка стояла на пороге — в одной ночной рубашке, с босыми ногами и спутанными ото сна волосами.

На секунду задержалась, словно пытаясь вспомнить, зачем вышла.

В доме за её спиной мирно спали все члены семьи. Никто не проснулся.

Снег во дворе был глубоким и мягким.

Он хрустел под хрупкими девичьими ногами, но шаги её звучали слишком глухо, словно сама земля старалась их спрятать — так, чтобы никто не увидел и не услышал.

Воздух пах дымом и морозом, и в нём ощущалось что-то чужое — будто мир стал чуть ближе, чем обычно, будто он сам заинтересованно наблюдал.

Родной, любимый сердцу дом за её спиной растворился во мраке, и только маленькое окно одной из спален на мгновение блеснуло отражением луны — словно прощаясь с любимой девицей, что никогда не вернётся домой.

Она шла медленно, будто во сне.

Не торопясь и не останавливаясь — по знакомой дороге через двор: мимо каменного колодца, мимо покосившегося сарая, который, казалось, вот-вот развалится под тяжестью снега на крыше.

Всё вокруг спало глубоким сном.

Даже собаки, отважно защищавшие свои дома, не залаяли.

Казалось, будто в этой тишине не существует ни самого посёлка, ни её — только белый мягкий снег и тонкий шорох ветра в полях оставались реальными.

За поворотом дорога уходила в лес. Там темнота становилась гуще, пахло влажной землёй и старой листвой.

В такую погоду, да ещё и ночью, эту дорогу трудно распознать даже тем, кто прожил в посёлке всю жизнь.

Но она шла туда уверенно — будто видела путь сквозь сугробы.

Босые ноги девушки оставляли аккуратные следы на снегу.

Но чувствовала ли она холодное прикосновение зимы к своему хрупкому телу?

Она дошла до края тёмного леса и остановилась.

Когда тихий порыв ветра поднялся с поля, ткань её ночной рубашки прилипла к телу, и она зябко поёжилась — но не обернулась.

Смотрела долго — в чёрные стволы, в тьму между плешивыми ветвями елей, туда, где снег казался мягче, чем воздух.

Сердце её билось быстро, но взгляд оставался пустым — устремлённым вглубь мрачного леса, туда, где темнота казалась живой.

И тогда она ощутила это снова.

Совсем мягко, почти ласково, что-то тянуло её дальше. Оно звало, но звало молча.

Так, как зовут домой.

Она сделала шаг — и исчезла между деревьями.

Лес принял её без единого звука.

Снег падал всё тише. Следы босых ног на тропинке замело быстрее, чем можно было бы произнести её имя.

Кто-то ждал её. И теперь она с ними.

Наутро её не нашли.

Ночь, взяв её за руку, просто не отпустила.

Следов не было — только отпечаток ладони на дверной ручке и ощущение, будто в доме стало чуть холоднее.

Будто она просто перестала быть.

Кто-то говорил: ушла. Сбежала от этой проклятой жизни куда подальше.

Кто-то — сошла с ума, убежала в лес и там, скорее всего, приняла свою гибель.

Но были и такие, кто не сказал ничего.

Может быть, они молча задавались вопросом: «Что же случилось этой ночью?»

Может, хотели узнать подробности, провести расследование, обратиться за помощью — но ни разу не озвучили этого.

Её имя не исчезло из документов, хоть и постепенно перестало звучать в посёлке.

С фотографий в семейных альбомах не пропала её улыбка.

Её вещи не исчезли с полок шкафов; платья по-прежнему висели в гардеробе, обувь стояла у порога, пальто — на крючке возле двери.

Может быть, когда-нибудь она вернётся домой?

Но со временем о ней перестали говорить. Перестали вспоминать.

Будто её и не было вовсе.

Словно снег засыпал память так же мягко, как и в ту ночь, когда она ушла.

Так бывает с теми, кого забирает ночь — не навсегда, но достаточно надолго, чтобы мир забыл, где искать.

Так бывает, когда кто-то уходит туда, откуда не возвращаются не потому, что не могут — а потому, что не хотят.