Сгоревшая сакура

1

Кронс де Гарр любил предрассветные сумерки. Их серая поволока прогоняла ночные кошмары, а первая трель игривых ласточек сгоняла сонливость не хуже крепкого чая. Он лежал в теплой постели и сурово хмурил брови, глядя в потолок. Это было его своеобразным ритуалом. Мужчина в эти моменты практиковал самогипноз, стараясь избавиться от ночных ужасов былой жизни. Помогало это не всегда, но на такие случаи у него был ещё один ритуал, самый приятный из всех. Он приподнялся на локтях и вгляделся в красивое лицо супруги. Рея крепко спала, склонив голову на бок. Ее губы были слегка приоткрыты и словно жаждали горячего поцелуя. Кронс не стал противиться искушению и с нежностью прильнул к её устам. На губах остался вкус спелой вишни - именно так он ассоциировал оттенок их секундной страсти.

Немного придя в себя, Кронс встал с кровати, оделся и отправился в комнату дочери. Боудика сладко сопела, обнимая плюшевого мишку. Ее волосы, сотканные из чистого мрака, змеились кудрями на подушке. Он с предельной аккуратностью поправил её одеяло и вышел в коридор.

Его трактир пребывал в крепкой дреме, лишь изредка постанывая старыми досками. Но ни одна половица не скрипнула под легкими шагами Кронса. Бесшумная поступь за многие годы вошла у него в привычку, от которой он никак не мог избавиться. Внизу он остановился у барной стойки, задумчиво погладил полированное дерево и уставился на ряд темных бутылок. Его лицо отражалось на чёрном стекле. Он был всё ещё красив, и пятьдесят вёсен не порезали его глубокими морщинами. Но глаза... Глаза выдавали в нём дряхлого старца. Травянистая жирная зелень вокруг зрачков была пропитана проседью былых несчастий.

Кронс схватил бутылку с терпким ежевичным вином, открыл пробку и глубоко вдохнул аромат отборной, забродившей "лозы". Он сделал ещё несколько глубоких вдохов над матовым горлышком, а затем уставился на потолок, как раз на ту его часть, где сверху спала Боудика. Мужчина не без сожаления воткнул пробку обратно и убрал бутылку на место.

Ещё раз зачем-то погладив стойку, Кронс отправился в подвал. Это было большое помещение, разделенное на три секции: винный погреб, склад для продуктов и тренировочный зал. Полированные булыжники стен дышали прохладой, и мужчина невольно поежился.

В это время он обычно тренировался. И сегодняшний день не был исключением. Он взял катану и завязал себе глаза черной лентой. Привычные движения и шелест клинка по воздуху его успокаивали. Когда он закончил, из маленьких бойниц пробился первый луч солнца. Хмыкнув себе под нос, Кронс повесил меч обратно на стену и присел на тонкий коврик. Медитация являлась его последним утренним ритуалом. Она помогала избавиться от лишних мыслей и настраивала на рабочий лад. Хотя работы у него в последнее время было немного. Посетителей становилось всё меньше, и Кронс периодически задумывался о том, как он с семьёй будет зимовать, если не сможет отложить необходимые сбережения на дрова, еду и налоги. Прогнав невесёлые мысли и закончив медитацию, мужчина поднялся наверх.

Солнце испепеляло сумерки и стучалось в окна, стелясь по полу золотым покрывалом. К пенью ласточек подключались другие птицы, а это значило, что скоро все проснутся. Кронс вышел на улицу и придирчиво посмотрел на вывеску. Краска потрескалась, а буквы, выводящие поэтическое название, поблекли. Трактир "Сгоревшая сакура" был сложен из крупных каменных блоков, его окна и двери сверкали новизной и надёжностью, и только вывеска подкачала...Её давно надо было освежить, но у мужчины не поднималась рука это сделать. Он находил в этом миниатюрном запустении какие-то пророческие нотки.

Кронс осмотрел конюшню, накормил пегую Сивку овсом и взял несколько сухих поленьев из сарая. На улице было зябко. Сухая осень шелестела палой желтизной, принося с собой первые заморозки. И мужчине захотелось поскорее отправиться на кухню.

Бросив дрова в каменный очаг, Кронс развёл огонь. С неохотой он сделал ещё несколько ходок на улицу: в трактире было несколько каминов, и их нужно было накормить сухой древесиной. Уставшие путники, часто ночующие на голой земле, любили погреться у очага и потравить байки. Это Кронс знал не понаслышке.

Когда тепло расплескалось по залу, а лучи солнца перекочевали на столы, Кронс принялся за готовку. Он как раз насаживал на вертель несколько ощипанных кур, когда дверь за его спиной скрипнула, и на пороге появилась Рея.

- Доброе утро, милый. - пропела она и поцеловала его в макушку. Её волосы коснулись его шершавой щеки. - Почему не разбудил? Я бы помогла тебе.

- Ты так сладко спала... Не хотел тебя тревожить.

- Ты опять был в подвале и упражнялся с клинком?

- Как ты догадалась?

- У тебя на висках след от повязки. Ты всегда слишком строг к себе и туго затягиваешь узел на затылке.

Кронс пожал плечами и водрузил вертель на железные рогатины. Жар накинулся на свежее мясо, послышалось шипение и возмущенный треск алых углей.

- Тебе сделать чаю? - Рея погладила мужа по плечу.

- Из твоих рук он всегда вкуснее. - улыбнулся мужчина, перехватывая ее запястье и целуя кончики тонких пальцев. - Так что сделай.

Рея упорхнула с грацией бабочки, а Кронс, не переставая улыбаться, ещё с минуту смотрел на то место, где она только что стояла. Порою он не верил в своё счастье. Такие люди, как он, не заслуживали благословения небес.

Кронс несколько раз крутанул вертель, приоткрыл окно и уселся в кресло напротив кухонного очага. Боудика ещё спала, и у него было время для трубки. Закурив, мужчина выпустил колечко сизого дыма и прикрыл веки.

В последнее время он часто думал о прошлом. С каждым годом воспоминания блекли, но камень вины становился тяжелее. Иногда он ненавидел себя за то, что былое в его памяти выцветало, жухло, как трава за окном. Ему хотелось ударить себя, причинить боль... Он не имел права на сладкое забвение. Но улыбки его девочек дарили ему чувство амнистии... Хотя бы на время, до очередного кошмара.

- Твой чай, дорогой. - Рея вошла на кухню с деревянной доской вместо подноса. Над двумя глиняными кружками клубился белый пар, добавляя к аромату забористого табака нотки бергамота и цитрусовых. Уместив импровизированный поднос на столике возле кресла, Рея уселась в соседнее и пристально взглянула на мужа.

Кронс хорошо знал этот взгляд. Ему сразу захотелось спрятаться.

- Что? - Спросил он, готовясь к неминуемому.

- Ты ведь не забыл о своём обещании?

- Ты про ярмарку или про тренировки?

- Про всё сразу!

Кронс подул в кружку, затем сделал медленный глоток.

- Ты обещал. - повторила Рея.

- Идёт война... Ты, правда, считаешь, что это хорошая идея?

- Я считаю, что Боудике нужны детство, сверстники и новые книги, а не сумеречная глушь на отшибе мира. Знаешь ли, ребенку полезно веселиться... Даже во время войны.

- Наверное, ты права. - Кронс попытался улыбнуться. Вышло не очень. Он прекрасно знал, что может случиться на ярмарке во время голода, чумы или шального налёта иноземцев. Но всё же... Его маленькая девочка уже полгода не видела праздника. От этих мыслей у мужчины заныло под сердцем.

- Поедем? - Рея выгнула бровь и сделала глоток из кружки.

- Поедем. - сдался Кронс, выпуская очередное колечко дыма.

- Ты чудо! - Рея ловко отняла у него трубку, глубоко затянулась и выдохнула, пронзая мглистое колечко мужа миниатюрным облачком. - Мы купим ей сказки Эренея! Она давно хотела прочитать их. Прошлый постоялец ей все уши прожужжал об этом сказителе. Вот ей и неймётся. К тому же, в Ферроу, наверняка, приедут Миррианы, а ты знаешь, как наша дочь дружит с их детьми...

Рея продолжала сыпать аргументами, а Кронс уже мысленно рисовал себе картинку будущей поездки. И она ему нравилась... Словно сладкий сон, что никогда не сбудется.

- И когда ты бросишь эти глупости? - голос Реи оцарапал уши неожиданной четкостью. К своему сожалению, последние слова супруги Кронс благополучно прослушал и сейчас не понимал, о чем речь.

- Так уж и глупости! - проворчал он, надеясь, что она не заметит его промаха.

- Ты меня слушаешь?

"Заметила", - с ещё большим сожалением подумал мужчина и виновато опустил взгляд.

- Я о твоих тренировках... - Рея провела ладонью по волосам мужа, желая того утешить. - Сколько можно сражаться с тенью и манекенами? Я думаю, ты из-за этого не можешь нормально спать. Все эти кошмары, черпают силу из воспоминаний, а клинки - это часть твоего прошлого, причём, не самого доброго.

- Я понимаю. - Кронс задумчиво посмотрел на свои грубые мозолистые ладони. - Но ничего не могу с собой поделать. Я, правда, пытался завязать с этим, однако сходил с ума ещё больше: делал вид, что сплю, а сам бодрствовал сутками, обманывал тебя и сочинял стихи.

- Милый... - тихо сказала Рея и взяла мужа за руку. - Я не сержусь на тебя.

- От этого мне только хуже...

- Почему?

- Потому что я недостоин твоей любви.

- Ну, это не тебе решать...

- Наверное...

- Совершенно точно! - с этими словами Рея вскочила с кресла, подошла к очагу и с раздражением крутнула вертель. Птица с одной стороны покрылась румяной корочкой...

- Прости меня. - голос Кронса затрещал, как угли в камине.

- Ты упражнялся с хокку?

- Да.

- И что получилось?

- Тебе не понравится.

- Это не тебе решать. - вновь повторила Рея.

- Ладно... Слушай. - сдался Кронс и медленно, чеканя каждое слово, прочитал своё трехстишие:

«Иная сакура

Цветет в огне:

Судьба - всему причина».

Рея подошла к окну, пытаясь переварить услышанное. Яркие зайчики щекотали веснушки, а ласковый ветер, дующий с открытой форточки, целовал ее огненные волосы.

Кронс боялся потревожить ее раздумья.

Спустя минуту она тяжело вздохнула и задрожала всем телом. Теперь солнце танцевало на ее слезах…

2

Диас вглядывался в туманный горизонт. Голубая полоска размытой дали занялась утренней зарёй, - пространство полыхнуло и раскинулось багряной позолотой над миром.

Кленовые листья, побитые сухой осенью, хрустели медью под копытами Тайны. Лошадь нервно фыркала, желая пуститься в галоп. Но ветви старого дуба надёжно удерживали её поводья.

- Не ёрничай, Тайна. - Диас сунул кобыле яблоко под нос. - Скоро выдвинемся.

Послышались довольный хруст и чавканье. К запаху всеобщего увядания присоединились кислые нотки.

Мужчина ласково погладил лошадь, провел ладонью по бархатному боку, и ретивость в карих глазах Тайны смялась под моросью покоя.

Диас отправился к узкой, но быстрой речке, что тихо журчала неподалеку, в глубоком овраге. Ему хотелось смыть с себя зловоние долгого пути и короткого сна. Край мира оказался дальше, чем он думал.

Вода в ручье обожгла лицо холодом, оцарапала скулы и щёки. Диас вгляделся в свое отражение. На бледном лице зимней хвоей горели выразительные зеленые глаза. Над ними сгустилась тень усталости. Диас был всё еще красив и здоров, что для его ремесла являлось большой редкостью. Обычно, многие отчаянные души, идущие по его профессиональному пути, к двадцати вёснам имели хоть какие-то увечья. Но Боги были милостивы к нему… В каком-то смысле.

Кривая усмешка обезобразила отражение на водной глади, и мужчина отправился к своей стоянке, насвистывая мотивы грустной и заунывной мелодии. Веселья ему давно не доводилось испытывать.

Добравшись до лагеря, Диас затушил еле тлеющие угли костра. Они гневно зашипели напоследок, когда он помочился на них. Лошадь недовольно фыркнула, возмущенно взглянув на своего ездока.

- А как бы ты поступила? - в ответ фыркнул Диас. - Воду нужно беречь. Никогда не знаешь, когда она пригодится.

Тайна показала желтые зубы, явно не соглашаясь со своим всадником.

Но мужчине было не до препирательств... Он быстро нагрузил седельные сумки, отвязал лошадь и ловко запрыгнул в седло.

Кобыла радостно заржала и легкой рысью направилась к тракту. Когда копыта звонко застучали по булыжнику, Диас пришпорил лошадь и галопом понёсся к горизонту, расплавленному в жидком золоте рассвета.

Несколько верст стремительно пронеслись мазками неумелого художника, и мужчина придержал Тайну, давая ей немного передохнуть. Он достал из седельной сумки блестящую брошь — единственное, что осталось от матери. На полированном серебре цвела сакура. Ее лепестки будто дрожали в слабом свете, пробивавшемся сквозь тучи.

«Не потеряй эту вещь. Это знак нашей семьи!» - сказала она тогда, кутая его во влажный плед.

Детство порой помнит то, что отчаянно хочется забыть, спрятать, переделать в обычный ночной кошмар. Но он помнил всё: треск горящих балок, искры и пепел, танцующие в ее волосах и хищный блеск клинка в руках незнакомца с глазами цвета июньской полыни.

Тайна фыркнула, почуяв волка. Диас провел рукой по ее гриве, успокаивая:

- Ну-ну, малышка… Не они сегодня наша добыча.

Мужчина натянул поводья, кожа на его ладонях горела от нетерпения. В кармане плаща лежал сверток — контракт с печатью сёгуна Гирака.«Ликвидировать Кронса де Гарра, бывшего капитана Чёрных Клинков». Диас усмехнулся. Как будто титулы оправдывали убийство женщины и ребёнка. Сёгун даже не спросил, почему наёмник согласился за гроши. А Диас не стал объяснять, что готов заплатить сам, лишь бы увидеть, как жизнь покинет те самые глаза, что когда-то смотрели на него без тени жалости.

Тракт метнулся вправо, затем надорвался перекрестком. Диас разглядывал смутно знакомые пейзажи. Он свернул налево, и каменный булыжник под копытами Тайны оборвался, открывая мрачную и забытую всеми поляну. Посреди, будто шрам на земле, чернел остов сгоревшей хижины. Диас спешился, кости захрустели под сапогами. Он наступил на обугленную балку — она рассыпалась в пепел, подняв облачко серой пыли. Здесь мама пела ему колыбельные. Здесь она читала ему сказки на ночь. Здесь умерла, прикрывая его своим телом.

- Как думаешь, у меня получится? - прошептал он в пустоту, сжимая в руке брошь до боли. Ветер принёс ответ - вой волка вдали. Диас вздрогнул: в тот вечер они выли тоже, но крики матери звучали громче.

Он вернулся к Тайне, достал из сумки флягу с саке. Глоток обжёг горло, как дым от пылающего родного дома. Алкоголь не заглушал вкус пепла на языке - он многие годы оставался с ним.

- Пора, - Диас вскочил в седло, бросив последний взгляд на руины.

Тень от дерева упала на дорогу, и Диас на мгновение замер. Ветви, словно обугленные пальцы, призраком прошлого потянулись к его горлу. Он выхватил клинок, рубанул воздух — лезвие просвистело впустую.

- Трус, - прошипел он себе, вкладывая катану в ножны. Страх по-прежнему связывал его с тем мальчишкой, спрятавшимся в колодце. Но скоро он разорвёт эти оковы.

Тайна встала на дыбы, громко заржала, чувствуя гнев седока, и рванула в галоп, сбивая с веток последние листья. Они падали на плечи Диаса, словно пепел из прошлого.

3

Дорога петляла вдоль обрыва, где река внизу ярилась, разбиваясь о черные скалы и каменистый берег. Диас придержал Тайну, заметив впереди фигуру в серой, измочаленной дождями рясе. Монах сидел с краю обочины, на поваленном бревне. Его грязные босые ноги касались земли, словно ветви печальной ивы. Его лицо, испещренное морщинами глубже степных оврагов, было обращено к солнцу, а в руках он перебирал четки из сушеных ягод.

- Путник, - голос старика напоминал скрип корабельных мачт, — не разделишь со мной хлеб?

Диас нахмурился, но спешился. Голод грыз его с утра, а из котомки монаха пахло цитрусами, выпечкой и копченым салом.

- От тебя смердит желанием убивать, - произнес старик, не глядя на него, разламывая лепешку пополам.

- А ты прорицатель? - Диас усмехнулся, но его рука невольно легла на рукоять клинка.

- Нет. Просто вижу тень за твоими плечами. Она тяжела, как горный пик. - Монах протянул ему половину лепешки. На ладони мелькнул шрам, похожий на узор молнии. - Гнев - это стебель с шипами. Чем крепче держишься, тем глубже врезается в кожу.

Диас откусил лепешку. Медовая сладость смешалась с горечью полыни.

- Твои слова сотрясают воздух. Гнев может найти выход лишь через месть. А месть - это справедливость в мире беззакония.

- Справедливость? - монах засмеялся, и смех его прозвучал как шорох перьев черного ворона. - Когда ты подожжешь лес, чтобы сжечь медведя-людоеда, пепел задушит и тебя.

Ветер поднял с земли вихрь из медных листьев клена. Один из них прилип к ножнам клинка Диаса. Монах наклонился и аккуратно снял его.

- Видишь? Даже такая прекрасная катана, как у тебя, не способна убить осень.

Диас вскочил, потянул меч. Зеркальное лезвие блеснуло у горла старика, но тот даже не шелохнулся.

- Зато она способна убить тебя...Говори яснее, старик!

- Ты похож на него, - монах поднял глаза. В них не было страха, только печаль. - На того, кого ты ненавидишь. Та же ярость… та же пустота.

Клинок дрогнул. Диас отступил, будто ошпарившись.

- Ты не знаешь, о чем говоришь!

- Знаю. - Монах встал, опираясь на посох с резной головой тигра. - Когда-то и я носил меч, как ты. И тоже считал, что смерть врага заполнит дыру в моем сердце. - Он расстегнул рясу, обнажив шрам на груди - старую рану, белеющую звездой на смуглой коже. - Я убил брата. А пустота… стала только больше.

Диас молчал. Солнце частично спряталось за тучами, метнув обрывки теней на его лицо.

- Прощение - не для них, - прошептал монах. - Оно для тебя. Чтобы ты мог перестать носить смердящие трупы в своей душе.

- Трусливая философия, - Диас вскочил в седло, но его голос задрожал. - Некоторые не заслуживают покоя!

- А ты? - крикнул монах ему вслед, когда Тайна рванула вперед. — Ты готов сгореть, лишь бы их пепел окрасил небеса?

Диас не ответил. Он сильнее пришпорил лошадь, пока слова старика не захлебнулись в бурном потоке реки.

Но фраза «ты похож на него» змеиным ядом струилась в жилах. На одном из привалов он поймал себя на том, что разглядывает свои руки - мозолистые, цепкие и крепкие, точь-в-точь как у незнакомца из кошмаров.

Он достал бутыль из обожженной глины. Выпил залпом, но саке не смыло вкус правды.

"Прощение - для тебя".

Диас со злостью швырнул бутылку в скалу. Она разбилась, осколки ветхой мозаикой упали в пропасть.

- Лжец, - прошипел мужчина пустоте, но это уже звучало как молитва.

4

Трактир «Сгоревшая сакура» стоял у дороги, словно корабль, выброшенный штормом на берег безвременья. Стены из черного древа, пропитанные дымом очагов и курительных трубок, надежно хранили шёпот тысячей путников. Диас привязал Тайну к столбу и поправил ножны на поясе. Его пальцы дрогнули, как испуганные мотыльки, когда он коснулся рукояти, - клинок, казалось, пульсировал в такт его сердцу. Сквозь запотевшее окно он увидел их: девочку с кудрями из чистого мрака, смеявшуюся над книгой, и женщину с огненными волосами, - их руки мелькали в такт сказке. Семья. Это слово обожгло душу, как раскалённая заготовка под меч.

Диас потянул дверь на себя, - послышался скрип застарелой ржавчины. Порыв ветра проскочил мимо мужчины и ударил в лицо трактирщику, стоявшему за стойкой. Он медитативно полировал тряпкой и без того чистый бокал. Шрамы на его руках напоминали карту забытых битв.

- Вино, эль или пиво? - спросил человек за стойкой, не поднимая головы. Его голос был груб, словно булыжник, скатывающийся с горного хребта, и звонок, будто удар сабли о стекло.

Диас медленно поправил ворот плаща. На нем блеснула заранее пристегнутая брошь с сакурой.

- Вино... из тех, что вытряхивает истину на поверхность.

Кронс замер. Бокал в его руке аккуратно приземлился на столешницу. Он поднял голову, и Диас увидел их — глаза, пестрящие всеми оттенками зеленого, свои собственные, но покрытые патиной времени.

- Откуда у тебя это? - Кронс неуверенно вышел из-за стойки и сделал шаг навстречу к Диасу. Рука трактирщика непроизвольно потянулась к шраму на шее гостя — старой отметине, похожей на след от удара кинжалом.

- Мать говорила, это фамильная реликвия. - Диас улыбнулся, оскалив зубы. - Только у нашего рода сакура цветёт в огне, верно?

За соседним столом Боудика заливисто рассмеялась, тыча пальцем в иллюстрацию. Рея обернулась, и Диас поймал её взгляд - золотисто-янтарный, словно смола абрикоса ,застывшая в солнечных лучах.

«Она красива...И добра... - задумался Диас. - Как он посмел?!»

- Ты… - Кронс схватился одной рукой за край стойки, будто земля ушла у него из-под ног. Его взгляд метнулся к пряди серебристых волос, выбившейся из-под капюшона Диаса. - Твоя мать…

- Сгорела. - Диас перебил его, ударив ладонью по стойке. Над камином глухо стукнулись деревянные кружки. - В хижине, что ты сжег. Ты, наверняка, хотел замести следы. Помнишь, как она выкрикивала твоё имя, пока пылающие бревна падали ей на спину?

Рея встала, прижимая Боудику к себе. Девочка спрятала лицо в её платье, испуганно наблюдая за сценой.

- Кронс? - голос Реи дрогнул. Она впервые видела, как дрожат руки ее мужа.

- Всё в порядке, - прохрипел он, не отрывая глаз от давно ожидаемого гостя. - Просто… старый долг.

Диас рассмеялся. Звук вышел резким, как стон дерева, пораженного молнией.

- Долг? Ты называешь это долгом? - Он наклонился через стойку, близко, чтобы видеть каждую морщинку на лице отца. - Ты пришёл за нами ночью, будто вор. Дал ей три минуты, чтобы собрать вещи. А когда она бросилась к колодцу спасать меня…

Кронс выпрямился. Резко… Словно струна перед разрывом. Его лицо превратилось в маску из гипса, но в глазах металась тень - живая, дикая.

-Давай не здесь…

- Боишься, что жена узнает, какого демона обнимает по ночам? - Диас кивнул в сторону Боудики. Девочка всхлипнула, запутавшись в складках платья Реи. - Или что дочь услышит дивную историю о том, как ее папаша резал женщин и детей в Каменном Ущелье?

Удар кулака по стойке заставил бутылку с вином рухнуть вниз. Она разбилась о дощатый пол. Рубиновый сок брызнул кровью на сапоги Диаса.

- Я сказал, не здесь и не сейчас! - рёв Кронса заставил задрожать стропила.

Диас медленно отошёл к двери. У порога он обернулся, бросая последнюю фразу:

- Ты прав. Сегодня не день смерти. - Его взгляд скользнул по Боудике, потом к Рее. - Такие как мы убивают и умирают только ночью.

Когда дверь захлопнулась, Кронс рухнул на табурет, уставившись в багровую лужу на полу. Она медленно расползалась, отражая его лицо, разбитое на тысячи осколков.

- Кто это был? - Рея осторожно прикоснулась к его плечу.

- Призрак, - прошептал он, сжимая брошь, которую незаметно поднял с пола. На внутренней стороне украшения чернела гравировка: «Лира, вечно цветущая». Имя, которое он клялся забыть. Но так и не смог.

***

Наверху, в их спальне, Рея нашла его ночью сидящим у окна. Он смотрел на луну, перекатывая в пальцах серебряное кольцо.

- Расскажи мне, - попросила она, обнимая его сзади.

Но Кронс лишь покачал головой и прикоснулся губами к ее пальцам. Его молчание было громче любых слов.

5

Луна замерла в небе, будто серебряная монета, потерянная богами в ночи. Сакура, древняя и кривобокая, стояла на краю поляны, её ветви простирались к звёздам, словно руки нищего, просящего милостыню. Диас ждал, прислонившись к стволу. Ветер играл полами плаща, превращая его в трепещущее знамя. Он снял перчатку, провёл пальцами по лезвию катаны - сталь была холодна, но в его жилах горел огонь двадцати лет ожидания.

Кронс вышел из трактира без меча. Лицо его было спокойным, будто он шёл не на смерть, а на исповедь.

- Ты не взял оружие, - Диас бросил к его ногам клинок в чёрных ножнах - тот самый, что висел в подвале. - Или надеешься, что я пощажу?

- Нет, - Кронс поднял меч, медленно обнажая лезвие. На стали замерцали зазубрины - шрамы от битв, которые Диас знал лишь из слухов. - Я поднял его, чтобы ты смог увидеть.

- Увидеть что? - Диас потянул свой клинок из ножен. Он зазвенел, как проклятие нечестивца.

- Себя.

Они сошлись в центре поляны. Первый удар Диаса был яростным и молниеносным - он высек сноп искр на клинке отца. Кронс контратаковал, отвечая горизонтальным взмахом. Его движения были точны, безупречны и не тратили лишних сил. Диас отскочил, чувствуя дрожь в руке.

«Он слабее. Он уже Старик.»

Но в глазах Кронса горело нечто, от чего Диас съёжился внутри - не страх, а... понимание.

- Ты учился у монахов Лающей Бездны, - Кронс отступил, уклоняясь от удара в живот. - Вижу по стойке. Но ты забыл: гнев туманит разум и делает клинок в твоей руке лишь тяжелее.

- Заткнись! - Диас ринулся вперёд, рисуя катаной смертельную спираль. Кронс отбил каждый удар, словно читал его мысли. Лепестки сакуры, сорванные вихрем стали, кружились вокруг них, как окровавленные снежинки.

- Она звала тебя, - прошипел Диас, оттесняя отца к дереву. - Перед смертью... Просила меня бежать... а сама осталась гореть!

Кронс споткнулся. Он выпустил клинок из рук.

- Лира... - его голос рухнул на дно Льдистого океана.

- Не смей произносить её имя! - Диас ударил. Лезвие вонзилось в грудь Кронса, вырвав стон. Кровь, темная и густая, брызнула на корни сакуры. Из-за холода над алыми и горячими пятнами взошел пар.

Кронс упал на колени, опираясь на меч. Его дыхание стало прерывистым и хриплым, но, выплюнув сгусток крови, он улыбнулся.

- Я искал тебя... долгие годы. Надеялся, что ты выжил. И не было ни одного месяца, как я не посещал старое пепелище нашего дома.

- Врешь! - Диас приставил клинок к его горлу. Рука дрожала. - Ты пришёл убить нас! У тебя был заказ на ее имя!

- Нет. - Кронс поднял глаза. В них не было и тени лукавства. Лишь боль. - Я пришёл предупредить. Нас предали. Гильдия... она хотела ваши головы как доказательство моей «верности». Я пытался увезти вас... но опоздал.

Розовый лепесток упал на рукоять клинка, торчащего из груди Кронса, словно разделяя отца с сыном.

- Ты... защищал нас? - голос Диаса прозвучал как у потерянного ребёнка.

- Я убил их всех. Тех, кто поджёг дом. Тех, кто убил твою мать. - Кронс коснулся рваного шрама на шее. - Этот - от твоего дяди. Он держал тебя над колодцем, угрожая...

Диас отшатнулся. В памяти всплыло: сильные руки, запах вина, смех.

«Маленький заложник». И затем... кровь на стенах, короткое падение на дно колодца.

- Почему не сказал раньше?! - крикнул он. - Почему молчал?!

- А ты бы поверил? - Кронс покачал головой. Кровь сочилась сквозь пальцы, сжимающие рану. - Месть легче правды. Да и «гильдейские» хорошо поработали, промыв тебе мозги.

Диас упал на колени перед отцом. Луна освещала его восковое лицо, отражалась изумрудами в зеленых глазах.

- Ты забираешь мою жизнь, - прошептал Кронс. - Освобождая меня... Но взваливаешь на свое сердце тяжелую ношу. Я прошу тебя только об одном… Моя дочь… Твоя сестра...

Сакура зашелестела. Диас взглянул вверх - ветер сорвал с кривых ветвей тысячи лепестков. Они алели в воздухе, словно бабочки окаймленные закатным солнцем.

- У нее должен быть брат… И...Прости... - Кронс потянулся к его руке, но захрипел и лбом уперся в грудь сына. Так он и умер, успев напоследок улыбнуться.

Диас вцепился в окровавленную рубаху Кронса. Тело было ещё тёплым. Где-то внутри рвалась на части душа мальчишки, прятавшегося в колодце.

- Зачем... зачем ты подставился под удар!? - он бил кулаком в землю, пока не содрал кожу, пока не сломал несколько пальцев. Он повторял один и тот же вопрос, пока Осенняя сакура не коснулась его лба розовым лепестком.

Диас поднял голову - дерево, которое давно стояло сухим, теперь пылало жизнью.

Он сорвал цветок, вложил его в руку отца и ушёл, не оборачиваясь. На рассвете, когда Рея нашла тело, лепестки уже покрывали Кронса, как саван. А на ветвях сакуры звенели десятки крошечных бубенцов - будто смеялась женщина с серебристыми волосами.

6

Рассвет разлился по долине розоватым сиропом, окрашивая росу на траве в кровавые блики. Рея вышла на порог, невольно обняв себя от утреннего холода. Её взгляд упал на странный блик у корней сакуры - алый, ярче зари. Она подошла ближе, иее сердцеоборвалось.

Кронс лежал в венке из цветов, будто уснул. Лепестки сакуры покрывали его грудь, словно пытались заткнуть чернеющую рану. На вороте его рубахи поблескивала брошь с гравировкой «Лира, вечно цветущая», а у правой руки лежала катана в треснутых ножнах. Рея упала на колени, не чувствуя, как острые камни вонзаются в плоть. Её пальцы дрожали, когда она коснулась щеки мужа — еще теплой, будто смерть замешкалась, унося его душу.

- Папа?.. - за спиной послышался тонкий голосок.

Боудика стояла в ночной рубашке, прижимая к груди плюшевого мишку. Её глаза, широкие и мокрые, перебегали с отца на мать.

- Он… спит? - спросила она, и Рея поняла, что ложь теперь станет их воздухом.

- Да, солнышко. - она прикрыла рану платком, быстро, пока девочка не подошла ближе. - Папа ушёл в долгий сон.

- Как в сказке? Чтобы проснуться, когда зло исчезнет?

Рея кивнула, сжимая в кулаке брошь Лиры. Серебро впивалось в ладонь.

Сакура зашелестела, стряхивая с себя новые лепестки. Боудика протянула руку, поймав один.

- Смотри, мама! Давай накроем ими папины глаза?

Рея прижала дочь к себе. Ветер донёс с дороги топот копыт — одинокий, удаляющийся. На горизонте чёрная точка всадника растворялась в золотом мареве рассвета.

***

Вечером, когда Боудика уснула, Рея спустилась в подвал. В свете фонаря катана Кронса висела криво, будто кто-то торопился. Она сняла её, обнаружив под ножнами странный выступ. Надавив на него, Рея услышала, как щелкнул какой-то замок, и булыжник сдвинулся в сторону, открывая тайник. В нем лежал свёрток. А в грубой холстине покоились письма — десятки пожелтевших листов, адресованных «Лире» и «сыну», которые Кронс так и не отправил. На последнем, написанным пять лет назад, корявым почерком было выведено:

«Простите меня. Я не спас вас… Каждую ночь молюсь, чтобы мой грех умер вместе со мной».

Рея разожгла камин. Пламя лизало бумагу, превращая слова в пепел. Она смотрела, как буквы «прости» корчатся в огне, и вдруг поняла - сакура на поле зацвела не из-за крови. Она дала цвет потому, что кто-то наконец перестал поливать её слезами.

На следующее утро Боудика нашла брошь в шкатулке с мамиными украшениями.

- Это папино? - она вертела серебряную пластинку, на которой сакура сливалась с узором из шипов.

- Нет, - Рея прикрыла её ладонь своими руками. - Это история о том, как любовь переживает огонь и как опасно жить с чувством вины…

***

А всадник в чёрном плаще скакал на восток, где войны не стихали никогда. В его сумке лежал пергаментный лист, завернутый в красный шелк. На этом листе каллиграфическим почерком было выведено неумелое хокку:

«Судьба - всему причина…

Но старый дуб

Роняет желудь.»

И где-то меж гор, там, где тропа терялась в тумане, Диас впервые за двадцать лет понял, что заблудился. Ударил гром, и спустя минуту капли дождя смешались с тем, что он клялся никогда не проливать.