Шабаш на лысом месте

Мы на конях рысью скакали по слякоти, поднимая в воздух камни и комки грязи. Я высоко поднял сабельку свою кавалерийскую, разрубая всех пролетающих на пути сабельки жучков летающих. За мной шли десятки, клянусь, десятки боевых товарищей! Кочка, вторая кочка... одну обошли, а встретиться на пути забор — через него перепрыгивают или сминают сию неловкую ограду; колея не замедляла и на йоту движение вперёд коней, а они с громким ржанием под крики сослуживцев мчались всё быстрее и быстрее, потоком ветра сбивая папахи и другие головные уборы бойцов. "Ату! Хватай гадов!" — гаркнул наш комиссар Пётр Александрович. Это мы с махновцами, под красными и чёрными знамёнами, за Белыми мчались. Белые уходили от нас быстро: пулемёты их тяготили, и их бросали, кони не могли быстро встать — и их стреляли; ремень "мосинки" запутался в ногах — и её с матом оставляли, сбросив грязную землю. Они мчались только на самых быстрых и выносливых конях, а на кого их не хватило — застрелится, будет готовиться к бою, но не сдастся!

—Да вот же! Следом! За ними! — кричал я, обративши голову за плечо, своим, — А вы... анархисты! Оставайтесь здесь, они ж на полустанке! Охраняйте яго!

Мы проскакали с одну восьмую версты и уже прибежали к полустанку. Кони выдохлись. Пётр Александрович, значится, тогда и приказал отдохнуть нам несколько минут. Наш товарищ по службе Ванька Налётчик тогда и сказал что-то не совсем понятное ему, упрекая комиссара за отдых:

—Нерошуе, комиссар! Як ваша фамиля?

—Меня звать Волков.

—О, вот! Волков! Беляки скоро ускокают далече, а вы тут разложиться приказали. Разбегутся бойцы, — сказал Ванька с характерным для бывшей южной Всероссийской Империи произношением Г, — и не получите вы ничаго ценнаго от них.

—У них кони тоже устали, — произнёс сурово комиссар, — они нас не видят и ничего о нас не слышат. Расслабятся — а мы за ними уже выехали. Вы же тут оставайтесь, анархисты, охраняйте полустанок, покуда мы в погоне.

—Да, мудро очень.

—Да и кони устали, куда они пойдут-то?

—И то не врёте, Волков.

Разговор на этом закончился и анархисты принялись расходиться по полустанку, собирая трофеи: пулемёты, ружья, провиант. Я расселся на скамейке близ широкой такой колеи, и принялся ноги свои мять, чтобы они расслабились

Я, конечно же, отдыхал эффективно, по законам революции. И какой дурак только говорил о полной самоотдаче Революции, если сам будешь очень плохо воявать, коль руки слабы и ноги не держат? В общем, отдыхал. А здесь Нестор, но не Махно, выходит к нам и говорит, дескать, посмотрите, революционные товарищи, что вы здесь и целого слона не заприметили.

Я, конечно же, отошёл вместе с другими за угол небольшого зданьица, куда нас и повели анархисты. Заворачиваю и вижу: большой бак на железной дороге. Мне и объясняют:

—Это — объясняет мне Умар Ахматович, — цистерна. — я запоминаю, — Цистерна — определённая бочка на железной дороге...

—И что? — спросил я.

—А там спирт. Царский спирт!

Тут и у меня настроение приподнялось; это же сколько на народные нужды пойдёт, на заводы и в армию... я, конечно же, говорил об этом и своим товарищам. Умар Ахматович и комиссар Пётр Александрович мне указали: сухой закон. Ох, сухой закон! Только что и дошло, они же про питьё подумали, а я про народные нужды на войну, им говорю, а они всё равно настаивают на сухом законе.

Ну, значится, и, обсудив эту проблему, Пётр Александрович приказал уже по коням рассесться. Все пошли, кроме анархистов и Умара Ахматовича.

—Рахматов! — крикнул комиссар наш, — Ну-ка, по коням!

А Умар Ахматович, человек уже зрелый и знающий, сказал с долей паники в речи:

—Мне нужно время... — у маня... ох! узда расхлябана. Мне поправить надо... — и говорил он это честно, ведь он из нашего, Красного отряда, узду на коне эту самую поправляя.

—Хорошо, быстро давай! А мы поскакали, покуда Белые не ушли...

И уже скакать начали. Со всей скорости скакали, как и во время налёта на сам полустанок. Но я уже в конце отряда: за Умаром Ахматовичем наблюдаю. Он неуклюже поднимается на коня — и шпорами его со всей силы бьёт, а тот даже немного косится и наш сослуживец едва не падает! Но он к нам присоединяется вскоре, сократив разрыв всего до двадцати шагов. Я ему и кричу:

—Вы чаго такой нервозный?

Он мне в ответ и кричит:

—Волкова сюды! Срочно! — крикнул и, значится, осматривается назад, стреляет из револьера в воздух, чтоб на него внимание обратили. Я и зову комиссара, а он, злой, приказывает остановить погоню.

—Ну?! Что случилось, Рахматов?!

—Быстро! Назад! На полустанок! — выкрикнул он и схватил коня Петра Александровича за узду, повёл яго побыстрее взад, к полустанку...

Мы поскакали обратно на полустанок. Скачем, но помедленнее, чтоб коней не утомить, ведь надо будет ещё их загонять в погоне.

—Коль ничего не будет на станции — вы будете, Рахматов, жёстко наказаны по революционным законам.

—Ой... да хоть повесь! Вперёд... э-э-э, взад!

И поскакали. За минуты две до прихода к полустанку, скрывшемуся за небольшим изгибом местности, у нас уши заложило, и услышали мы хлопок, мощный. Тут уже у всех мысли дурные появились, и пошли мы вперёд да побыстрее, позабыв, что коням силы ещё нужно сохранить.

Мы прискакали в тот же миг. Умар Ахматович смотрит, глаза — ну, ей-богу, царские купюры! Керенки! И комиссар матом ругается. Я скачу следом и вижу: а полустанка-то больше нет! И цистерны нет. Вдалеке только удаляется тень с формою цистерны с царским спиртом, а на ней — радостные тени поменьше. Я слезаю с коней по приказу Петра Александровича, который тоже слез и побежал к руинам.

—Расчистьте здесь хоть что-то! — приказал наш комиссар, мы и начали. Умар Ахматович был самым деятельным.

Мы подняли одну балку, вторую, раскидали по округе остатки несущей стенки, выкинули осколки стекла (зданье-то, благо, небольшое было) — и ничего. Умар Ахматович смотрит: под завалами пусто, токмо трупы коней, и вокруг ничего. Так мы остались и без трофеев, и без пленников, и без спирта.