Шаги в бездну

Когда день не задался, это значит – не задался и точка. С самого утра я уже отчетливо понимал, что это именно так. Жизнь, знаете ли, научила. Если ты поднимаешься, идешь в душ, закуриваешь первую утреннюю сигарету, перед этим нещадно покопавшись в пепельнице, потому что вчера, возвращаясь с работы, забыл купить пачку любимого «Сфинкса»… так вот, если ты закурил первый утренний окурок и отхлебнул горячего кофе, а в это время сердце вдруг делает неприятный сбой и по спине будто бы проходится ледяная наждачка – это сигнал, что день превратился в дерьмо. И что ты ни делай, как ни пытайся выкружить и вымутить, дорогое мироздание ни одного шанса тебе не оставило. Дерьмо – и точка.

Так что на работу я ехал в самом прескверном расположении духа.

Осень уже брала свои права, и на Бульваре Героев желтые листья с окрестных кленов вовсю заметали клумбы и мокро клеились к позеленевшим бюстам великих граждан Империи. Правда, к гранитным доскам с вырезанными на них именами и званиями тех, кто в составе штурмовых бригад брал приморские форты, не пристал ни один лист. Магия, что ли, какая-то? Каждый раз удивляюсь.

Проходя мимо по дорожке, мощеной каменной брусчаткой, я, привычно, кончиками пальцев, прикоснулся к самой крайней слева плите. Не знаю, зачем я это делаю, но привычка уже намертво въелась, так что и на этот раз я не стал сопротивляться. Так же привычно пальцы ощутили стылый холод камня. И ничего больше. Те, кто здесь лежал, ответить мне не могли, да я и не ждал ответа. Мне просто повезло чуть больше остальных из бригады «Круах». Повезло вернуться домой, живым, да еще на своих двоих. Повезло найти работу. Повезло выжить, а потом и выгрызть себе путь из трущоб.

Повезло?

Я резко тряхнул головой, отгоняя непрошеные, да и совсем неуместные сейчас мысли. Такие вот размышления хороши где-нибудь в кабаке, когда кругом выходной, ты сидишь за бутылкой старой доброй «Слезы моряка» и никуда не надо торопиться – только нажраться в сопли, плавно пьянея и наблюдая, как мир вокруг расплывается и становится похож на картинку за тусклым, исцарапанным стеклом. Ну, а потом, конечно, драка. Куда же без драки?

Трамвай, жалобно скрипевший и лязгавший всеми своими железными стыками, подошел к остановке как раз тогда, когда я докурил. Пачку «Сфинкса» по пути я все-таки успел перехватить у тети Ханны, восседавшей в своем крохотном фанерном ларьке, обклеенном старыми театральными афишами. Махнув рукой в ответ на ее попытку завести разговор о погоде, я, прыжками разбрызгивая лужи, вскочил в трамвай и привалился к задней стенке у окна.

Трамвай шел почти пустым. В этот час оно и неудивительно: работяги с фабрики «Моро и Гейнц» уже давно на смене, а «ночники» – то есть, парни с ночной работы – уже дома, десятый сон видят. Только такие как я могут позволить себе роскошь поспать подольше. Ничего, я это заслужил. Пока я стряхивал брызги дождя с кепки, сосед – старичок с красным, в прожилках носом, на котором кривовато сидели очки в проволочной оправе, повернулся ко мне и продребезжал:

– Молодой человек, позволите спросить?

– Отчего же нет? – отозвался я, не так приветливо, как мог бы, но тому была причина. Не люблю случайные разговоры. Никогда не любил. Но старичок обрадованно кивнул головой в старомодной шляпе и придвинулся поближе.

– Как вы полагаете, что замышляет Союз Пяти Республик?

– Ч-что, простите? – оторопело запнулся я. Даже головой повертел туда-сюда, пытаясь понять, точно ли обращаются ко мне. Если бы дело было в каком-нибудь сигарном клубе Золотой мили, где собираются толстосумы со всего города, я бы не удивился. Но сейчас… мысленно представил себя со стороны: стоит этакий громила, роста приличного, хоть и не верста, в потертой кожаной куртке с поднятым воротником, из-под которой виднеется черный свитер; в кепке того фасона, который очень любят таскать на башке козырные парни из окраинных группировок. Брюки армейского образца и рыжие ботинки с железными носами дополняли общую картину, точно не делая меня похожим на мыслителя.

– Что замышляет Союз Пяти Республик? – напористо повторил старичок, потрясая свернутой в трубку газетой. Судя по шрифту и качеству печати – «Утренняя звезда»: а кто еще будет печатать ахинею про Пять Республик, до которых здесь никому и дела нет?

– Кхм… – я пожал плечами, дернул козырек кепки поглубже на брови и отозвался уже более осмысленно: – Как вам сказать? Если учитывать то, как давно они облизываются на наши шельфовые месторождения, то не удивлюсь, что замышляют они точно какую-нибудь пакость.

– Вот именно! – засуетился дед, размахивая газетой. – Пакость!

– Нам-то что с того? – гулко спросил бородатый мужик, раскинувшийся на сиденье неподалеку. Был он в явном подпитии, и, судя по мозолистым лапам, не из лавочников или чистого люда. Запоздавший заводчанин, может и кузнец, судя по прожженной куртке из грубого брезента.

– То есть как? – аж задохнулся от возмущения мой собеседник. – Неужели вас не волнует…

– Волнует, отец, волнует, – осклабился бородатый. – Волнует, как бы на пожрать заработать.

– Вот из-за таких как вы, – горько провозгласил ветхий оратор, – нашу страну перестали уважать!

– Ты за словами-то следи, ветошь! – ухнул бородач, и привстал с продавленного сиденья. На вытертой до неопределенного цвета ткани остался угольный след. В котельной, что ли, работает?

Старичок сразу как-то съежился, попытался прикрыться своей газеткой и мелко затряс бородкой. Ох уж, эта интеллигенция, хотя с другой стороны – против такого жлоба не то, что интеллигент, даже не каждый боец рискнет попереть. Если не местный, конечно. Но я был местный, и я попер.

– Слышь, ты тут клешнями не маши. Сядь, выдохни, подумай о хорошем, – дружелюбно посоветовал я работяге.

– Че? – вызверился он на меня. – ты кто такой, защитник нашелся! Едешь, ну и езжай дальше!

– А то что? – поинтересовался я, привычно поворачивая кепку козырьком назад. Так удобнее, а еще в затыльник у меня гайка вшита. Главное, грамотно лоб подставить, а знать об этом никому не обязательно.

Тем временем глаза у заводчанина наливались дурной пьяной кровью, он ощерился и, позабыв про старика, подался ко мне.

– Понаехали к нам, с-суки… Топчут нашу землю…

На секунду я остолбенел от изумления. «Понаехали»? Кто? Я понаехал? Ах ты, гнида…

Трамвай тряхнуло на стыке, и он резво повернул на Северный проспект. Вагон накренился, мужика мотнуло, и он, не удержавшись, грузно повалился прямо на меня. Очень удачно повалился, прямо на подставленный кулак, лязгнув челюстью.

– Ой, – посетовал я, – неаккуратный ты какой-то, земляк. Так и повредиться недолго.

– Р-р-ры! – работяга издал какой-то совсем уж утробный рев, помотал бугристой башкой, как попало подстриженной, и кинулся на меня. Со стороны, наверно, это здорово напоминало бой быков. Я, правда, сам ни разу его не видел, но, говорят, на юге очень популярное зрелище.

Трамвай мотыляло на стыках, вагоновожатый словно бы задался целью выжать из мотора все силы и долететь до следующей остановки как можно быстрее. Пол под ногами ходил ходуном, точно палуба бронекатера, с которого мы десантировались в стылую осеннюю водичку Мальвы. Воспоминания, накатившие на меня холодной волной, были сейчас ой как некстати, я чуть не пропустил смачный удар, который почти пришелся мне в скулу. Успел отклониться, но кулак здоровяка чиркнул по щеке. Кожа у него была грубая как у акулы, точно останется след, а ведь мне на работу.

Я разозлился.

Выдох-вдох… уклониться от очередного замаха кувалдоподобного кулачища, летящего в глаз… н-на, родной! Мой крюк должен был отправить мужика в нокаут, но вместо этого он мотнул головой, выпрямился и вмазал мне в ответ. От души вмазал, по ребрам, скотина, я аж зашипел, припечатавшись спиной к поручню, и чувствуя, как что-то хрустнуло глубоко внутри. Вот гад! Я тебе что, казенный, что ли?

– Прекратите, господа! – жалко блеял откуда-то сбоку окаянный старикашка, но никто из нас его не слушал, а больше в трамвае не было никого. Вагон затормозил, лязгнули, открываясь, двери.

– Остановка «Чугунка», – проскрежетал бездушный голос из дребезжащей латунной решетки динамика. Старичок, затравленно втянув голову в плечи и выронив газету, шмыгнул между нами к выходу. Я чуть отвлекся, и тут рассвирепевший заводчанин налетел на меня, как спятивший паровоз. Облапил и принялся давить. Я, насколько мог, откинул голову назад и с размаху врезал ему лбом в переносицу. Захрустело, мужик заорал матерно, разбрызгивая красную юшку из носа, но давить не перестал, разве что чуть ослабил хватку на несколько мгновений. Ох и здоров, черт! Чем их там кормят, на заводах-то? Я долбанул коленом ему по яйцам, и увидел, как глаза вражины полезли на лоб от боли. Он отпустил меня и схватился за пах. То-то же, мил человек, не распускай грабли.

И тут огромная туша мужика вдруг взмыла вверх, точно воздушный шарик. Он с грохотом ударился об потолок вагона, оставив там глубокую вмятину, и рухнул на пол. Прямо под ноги… не мои.

Бесконечное мгновение тянулось, будто капля патоки, свисающая с кончика ложки. После удара кепка, как назло, съехала мне на глаза, и поэтому я увидел только две ноги: в элегантных черных брюках. Штанины брюк легкой волной спускались на не менее элегантные ботинки. Я большим пальцем сдвинул кепку на затылок и посмотрел перед собой. Рост у меня высокий, и я привык, что большинство окружающих достают мне макушкой где-то до носа. Иногда до переносицы. Вровень – совсем редко, таким уж меня угораздило вымахать. Но сейчас я смотрел неизвестному точно в кадык. Кадык располагался на мощной шее, обтянутой воротником кремовой шелковой рубахи. Рубаха, в свою очередь, скрывалась под неплохим темным сюртуком из штучной ткани в тонкую полоску. «Хороший пошив», – машинально отметил я, и отступил на шаг, продолжая воспринимать неожиданного помощника как-то по частям. Выше кадыка упрямо торчал крепкий подбородок, еще выше – тонкогубый рот, изогнутый в недоброй ухмылке. Из-под нижней губы торчали два острых клыка.

Под ногами со стоном заворочался дебошир-мужик, и я как-то разом опомнился. Время прыгнуло вперед, лязг трамвайных дверей ударил по ушам.

Лицо мужчины, смотревшего на меня, было словно вырублено в спешке талантливым, но ушедшим в глубокий запой скульптором. Переломанный в нескольких местах нос хищным ястребиным клювом выдавался вперед, резкие морщины спускались от крыльев носа к углам ухмыляющегося рта. Длинные, черные как смоль волосы дополняли картину. Глаза прятались в тени шикарного цилиндра из дорогой тисненой кожи. Но мне не нужно было заглядывать в тень, я и так знал выражение, с которым они смотрят на все окружающее.

Гоблин (а это был гоблин, конечно же – у кого еще могут быть клыки, бледная кожа и черные патлы?) был огромен, его плечи под пиджаком бугрились мускулами каменной твердости.

– Здорово, сержант, – сказал он. Голос его напоминал скрежет камней, перекатывающихся в горном ручье. – Нормально встретиться довелось. У тебя всегда здесь так весело?

– Временами, – ошеломленно буркнул я, пожимая протянутую твердокаменную лапищу. Мимоходом я отметил, что в левой руке гоблин сжимал граненую трость с набалдашником в виде вороньего черепа. Потом я помотал головой и, не удержавшись, хлопнул собеседника по плечу.

– Ган?! Ты откуда здесь, чертов пижон? – и снова оглядел гоблина, теперь уже всего разом, отметив то, с какой небрежной уверенностью тот носит дорогой костюм.

Да, передо мной, во плоти и, судя по виду, живее всех живых стоял Ганбаатар Мунхадалай Мэргэн Оуюнгэрэл. На самом деле, язык сломаешь, пытаясь выговорить все эти гоблинские составные имена. Так что – просто Ган. Бывший лейтенант отдельной диверсионно-штурмовой роты «Шкион» бригады «Круах». Моей роты. Моей бригады.

Вот только Ган должен был быть мертв, как и все остальные.