Шахматная доска Бургундии

Осенний октябрьский день 1567 года был по-летнему теплым. Шелесту едва тронутых багрянцем и золотом листьев вторило мерное журчанье небольшого родничка, прятавшегося между двумя камнями, образующими подобие чаши. Две белки скоро пробежали по стволу, возмущенно чирикая друг на друга, им отозвалось стрекотание иволги. Но люди, оказавшиеся в тот момент на поляне, меньше всего думали об окружавшей их мирной красоте осеннего леса.

Двое мужчин — один совсем молодой, другой старик — напряженно вслушивались в то, что творилось за хлипкой дверью убогой хижины. Молодой мужчина был одет так, как обыкновенно одеваются небогатые юнкеры, однако серебряная цепь на шее говорила, что он состоит на службе. Это подтверждало и то, с каким почтение молодой человек держался со своим спутником.

— У нас есть шанс, Фриц, есть, — с горячностью, которую трудно было представить в таком пожилом человеке, вещал старик. — Когда моя невестка родит сына, мы сможем оспорить право этой испанской девки на Релинген у императора! Да я готов был всю казну отдать своим родственничкам, пусть подавятся, лишь бы не пустить сюда испанцев! Или ты другого мнения, Виссен? И считаешь, что наш Релинген должна получить эта отродье ублюдочной твари?!

— Но, господин барон, тогда к чему этот брак? — удивился молодой человек. — Все бы решил кувшинчик масла на лестнице… Нашелся бы тот, кого за это повесили.

— Да потому что эта тварь — инфанта! — резко, будто даже это слово было ему ненавистно, взорвался старик. — Это ведь не какая-нибудь кухарка. Да и Зарлуи… Они в чести у императора, и они готовы сделать все, чтобы прибрать Релинген к рукам, они бы вцепились в смерть этой девки, чтобы устранить нашу семью. Ведь сами-то не могут претендовать на наше княжество!

Молодой человек внимал своему покровителю вполслуха. Все эти речи он слышал от барона уже не раз и считал, что такая одержимость до добра не доведет. Впрочем, кто будет интересоваться мнением простого управляющего, дворянство которого заключалось в сомнительной приставке «фон» перед именем?

А барон, по привычке, не обращая внимания на рассеянность молодого человека, продолжал вещать и даже не старался понизить голос. Кто их услышит в этом лесу!

— Эти Зарлуи воображают, что принцесса родит мальчишку, а потом — пусть делают что хотят… Эта пусть покровы вышивает или чем там еще занимаются бабы, ее муженек… Да хоть за девками бегает, хоть охотится, хоть упивается до полусмерти, а ребенка они уж приберут к рукам! А вот, выкуси! — Барон сложил руку в неприличном жесте.

Молодой управляющий, хоть и слушал своего господина несколько рассеянно, но суть улавливал точно, иначе не был бы управляющим в свои годы.

— Но в чем тогда смысл всего этого для вас, ваша милость? — почтительно вопросил он, теряясь в догадках.

Его милость барон Метлах вслушался в звуки, доносящиеся из-за двери. Недовольно мотнул головой. Им по-прежнему оставалось просто ждать, и потому управляющий удостоился ответа.

— А в том, дорогой Фриц, что смерть испанской вдовушки непременно вызывала бы вопросы и императора, и ее бывшего тестя. А что с того, если пьяница прирежет свою женушку в порыве ревности или придушит ее подушкой? Когда проспится после очередной пьянки, все будет кончено. И смерть принцесски будут вменять уже ему, а не нам. И пусть кто хочет рубит ему голову — хоть император, хоть король. Он и сам не будет знать, что сделал в беспамятстве.

Молодой управляющий покачал головой. Ему не слишком нравилась власть Испании в Релингене, и он, подобно многим в стране не хотел этой тирании. Но смерть молодой женщины… Впрочем, его господин возьмет на душу этот грех, так что зачем лишние раздумья? Слова старика прозвучали эхом его мыслей.

— Так что устроишь мою невестку и внука, и скоро вернешься в Хаузен. Ты будешь мне нужен, ясно тебе? Твоя жена позаботиться о принце и об этой корове.

Молодому управляющему оставалось только подтвердить очевидное, а старик, уловив сомнения в словах слуги, резко добавил:

— Ну, что мямлишь?! Зато получишь дворянство. А твой сын станет служить моему внуку уже офицером. Что, разве это не стоит небольшого усилия?

Под «небольшим усилием» барон, несомненно, понимал смерть испанской девчонки. Впрочем… Что ему эта чужестранка, если речь идет о будущности его сына? А окровавленный нож в руках пьяницы-графа лучше всего будет свидетельствовать о его вине. Эти выскочки Зарлуи, которые ничем не лучше Виссенов, не получат их Релинген. А еще он, фон Виссен, сможет носить свою шпагу уже по праву. И его сын будет воспитываться вместе с принцем. Барон прав — когда-нибудь мальчик, рождение которого они сейчас ожидают, станет их господином, и стоило заранее подумать о будущем свой семьи в этом новом Релингене.

— И никаких испанцев, фламандцев, австрийцев и прочей шелупони, — громогласно продолжал вещать барон.

Старик не стеснялся в выражениях, а молодой человек благоразумно не возражал своему господину.

— Все, кажется, — старик поднял руку, призывая к молчанию, которого, однако, не требовалось. Спутник барона кроме пары фраз более не обронил ни слова. Но, повинуясь жесту господина, прислушался. Из хижины явственно донесся детский плач.

Старик хлопнул молодого человека по плечу:

— Что ж, пойдем приветствовать его высочество принца Релингена!

Молодой человек вновь не посмел возразить и даже не попытался сказать, что невестка барона вполне могла родить дочь. Вместо ответа он с поклоном отворил дверь, пропуская своего сеньора вперед

— Ну? — требовательно вопросил старик, и молодая женщина — жена открывшего барону дверь управляющего, протянула деду новорожденное дитя.

Если бы невольная повитуха дала в руки барона ядовитую змею, он не отпрянул бы с большей резкостью и отвращением

— Что это? — гневно вопросил он, обращаясь к обеим женщинам.

Молодой человек взял на руки внучку барона Метлаха.

— Девка! Опять девка! — ругательства, которые изрыгал старик, были поистине страшны. В конце концов, речь барона сделалась почти бессвязна, и молодой человек мог лишь уловить, что Всевышний, видимо, прогневался на его семью, наградив обоих его сыновей абсолютно никчемными дочерями Евы.

Пена выступила на губах барона, жилы на висках вздулись. Казалось, старик сошел с ума. Полубезумным взглядом он обвел хижину и внезапно резким движением схватил лежащего в корзине у ног «повитухи» ребенка. И, не успели родители хотя бы шевельнуться, столь же порывисто всучил сверток своей невестке.

Оглядев дело рук своих, он, уже придя в себя, победно оглядел притихших свидетелей этой сцены.

— У меня родился внук! — громко заявил он, резким жестом пресекая возражения управляющего и его жены. — Все слышали? Внук! А девку, Фриц, возьмешь себе! И не ной, — обратился он уже к жене управляющего, — еще нарожаешь!

Родильница, не пришедшая еще полностью в себя и ошеломленная произошедшим, молча держала на руках сына управляющего, не в силах вымолвить ни слова. Как сомнамбула она поднялась со своего убогого ложа, сжимая в руках отданного ей «сына».

И тут кроткая жена управляющего очнулась от оцепенения, вызванного безумным поступком барона. Это был ее сын, ее рожденное дитя, и она никому не собиралась отдавать его. Женщина потянулась к ребенку, но невесть что вообразившая родильница не собиралась отдавать мальчика. Было ли то случайностью, или старый барон своей бранью действительно призвал в убогую хижину силы тьмы, но невестка барона не только не смогла удержать дитя, но и, лишившись в его лице опоры, качнулась назад, и, прежде чем старик успел подхватить ее, упала головой на камни очага. В один миг все было кончено.

Молодые люди в ужасе смотрели на дело рук своих, не в силах ни пошевелиться, ни вымолвить хоть слово. В руках мужчины была девочка, в руках женщины — мальчик. Один старый барон, казалось, не испытал никакого потрясения от ужасной сцены.

— Тупые гусыни! — только и произнес он, презрительно оглядывая семью управляющих и тело родильницы. — Ну, что замерли? Моя невестка родила сына и умерла родами. Теперь по крайней мере, не сможет больше ни перед кем задрать юбку. Что, Фриц, думаешь, меня порадовал бы новый брак вдовы моего сына?

Управляющий мотнул головой. Жизнь и смерть его жены теперь была в руках обезумевшего барона, и ему следовало проявить покорность, чтобы им всем не отправиться на виселицу.

Барон приказал припереть дверь и немедля двинуться в путь. До ближайшей деревни в его владениях были каких-то половина лье, и хотя утром он готов был проклинать все на свете, что не успел довезти невестку до своих владений, сейчас он искренне считал, что Всевышний привел его в это жалкую хижину, чтобы он смог исполнить свою месть.

В деревне староста и священник стали свидетелями воли старого барона, письменно утвердившего крещенного им Леопольдом-Лодвейком мальчика своим внуком. Девочку — «дочь кормилицы» — он распорядился оставить у старосты и тоже окрестить. Верные слуги барона не посмели ослушаться своего господина. Невестку «его милости» они пообещали похоронить в церковной ограде… Перстень с баронской короной лег на грудь сына управляющего, а пергамент с подписью Метлаха оказался в руках молодого Виссена.

Барон был непреклонен. Он потребовал целовать крест в исполнении его повеления. И опять верные ему люди подчинились, не задавая вопросов — столько воли и ярости было в требовании мятежника. Слова клятвы слетали с уст всех присутствующих, а святой отец засвидетельствовал обещания.

А потом топот копыт за дверями церкви и резкие команды офицера заставили свидетелей церемонии замереть в молчании. Старый барон усмехнулся и прижал палец к губам, призывая молодого управляющего к молчанию.

— Помни, я тебя жду… И еще… — Он помедлил один миг. — Если что-то вдруг случится… случится со мной, — он скривился, будто отметая такую возможность. — Спрячешь моего внука. А потом уже… потом — обратишься с бумагами к императору. Виссен, ты поклялся, помни! — только и произнес он на прощание, простым жестом приказывая чете управляющих не сопровождать его.

А еще спустя пять дней в деревне появился барон Кюнеберг в сопровождении отряда закованных в латы солдат.

— Где они? — резко и холодно спросил он согнувшегося в почтительном поклоне старосту.

Кого барон имел в виду, было понятно. Виссен, прятавшийся за дверью, сжал в руке кинжал. Впрочем, что бы он сделал против верного пса испанки? Оставалось уповать на верность старосты, ничем уже не подкрепленную. Впрочем, нет… Страх верный помощник крестьянина, невольно вовлеченного в заговор. Из-за щели в двери молодой управляющий видел, как староста махнул рукой в сторону церковной ограды: «женщина умерла, ребенок не родился».

За всхрапыванием лошадей и бренчанием поводьев он не слышал ответа Кюнеберга, но, кажется, Кюнеберг удовлетворился ответом.

Топот копыт. Оседающая пыль. Растерянные староста и святой отец, подтвердивший ложь. Они оба хотели жить. Ведь ложь во спасения не такой уж большой грех? Правда?

И они даже не стали возражать, когда, наконец, проявивший волю молодой управляющий внезапно потребовал лошадей. Ослушаться фон Виссена они не посмели хотя бы потому, что пистолеты и шпага у молодого человека были вовсе не для украшения.

И, конечно, все понимали, что эти владения скорее всего скоро будут конфискованы… Впрочем, новые господа вряд ли снизойдут до бедных крестьян и их столь же небогатого пастыря. А что до изгнанников Виссенов, так они были молоды и здоровы, их сын был жив, и впереди у них была целая жизнь!