Шаман

Выйдя из электрички, я огляделся. Платформа была почти пуста, несколько человек уже спускались с неё, выйдя из ближайших к лестнице вагонов. Я поторопился за ними.

Деревня оказалась больше, чем я предполагал, но нужный дом мне показали сразу. Он был небольшим, но вовсе не выглядел покосившейся избушкой, как я опасался. Стены, окрашенные зелёной краской, и малиновая черепичная крыша. До забора у хозяйки, очевидно, ещё руки не дошли. Потемневший замшелый штакетник выглядел ветхим. Я толкнул покосившуюся калитку и вошёл во двор.

Конуру я не заметил, она стояла у самого забора и была прикрыта кустами. Поэтому звон цепи и басовитый лай, раздавшиеся за спиной, были неожиданными. Глухо клацнула натянувшаяся цепь. Я шарахнулся в сторону, замер, парализованный ужасом, не отводя взгляда от громадного пса. Он был страшен. Больше всего этот зверь был похож на кавказскую овчарку, только морда была другой, шире и массивней. Чёрная шерсть и горящие яростью жёлтые глаза делали его ещё страшнее.

Стукнула дверь, и женский голос за моей спиной властно скомандовал:

– Тихо, Шаман, тихо! Уймись.

Хозяйка, полная пожилая женщина, подошла ко мне и смерила изучающим взглядом.

– Денис?

Дыхания не хватало, дрожащие губы не слушались. Я смог только молча кивнуть.

– А меня бабой Дуней зови, – приветливо сказала она. – Собак, что ль, боишься?

Шаман уже не лаял. Он стоял, сморщив и приподняв верхнюю губу, зубы на фоне иссиня чёрной шерсти казались белоснежными, а тихое рычание, почти на грани инфразвука, леденило кровь и было ещё страшнее, чем лай.

– Уймись, сказала! – прикрикнула баба Дуня, – Это Денис, он свой.

Пёс сразу потерял ко мне интерес. Он равнодушно посмотрел куда-то в сторону, повернулся, отошёл и лёг, привалившись лохматым боком к стенке конуры. Баба Дуня направилась в дом, и я поплёлся за ней на ослабевших непослушных ногах.

Только на маленькой уютной кухоньке дар речи вернулся ко мне.

– Боюсь, – признался я. – Мама говорит, что меня собака укусила, когда совсем маленьким был, но я не помню. Просто боюсь.

Баба Дуня удивлённо качнула головой:

– Твои, значит, не сказали тебе?..

– Не сказали – что?

Она вздохнула, пожевала губами и, словно решившись, подвинула табурет, села напротив и, пристально глядя на меня, сказала:

– А ведь это Шаман тебя цапнул. Не такой ты и мелкий был, лет пять, а то и шесть. Странно, что не помнишь. Вы же с ним друзья были – не разлей вода.

Я молчал, не зная, что сказать, только смотрел на бабу Дуню и хлопал глазами, чувствуя себя дурак дураком. Она ещё покачала головой и стала рассказывать:

– Твоим в тот год никому летнего отпуска не дали. Олюшка, бабушка твоя, значит, и попросила тебя забрать на лето, чтобы не в пыльном городе сидеть. У меня зимой Найда померла, уже старуха была, я Шамана и взяла – он тогда совсем крохой был. К лету покрупнел, вы с ним сразу подружились, вечно играли вместе. Уж ты так к нему привязался, даже спать просился к нему в будку. Потом плакал, что нельзя его с собой забрать. Пришлось пообещать, что другим летом снова приедешь.

Я пожал плечами и честно сознался:

– Совсем не помню. И что, привезли меня на следующий год?

– Привезли, – кивнула она. – Уж ты рад был! И Шаман тебя вспомнил, встретил как родного.

Она снова вздохнула, покачала головой и замолкла с поникшей головой.

– Э-э-э… – по-дурацки проблеял я. – И что же он… родного-то?..

– Дак подрались собаки-то! А ты Шамана за ошейник – хвать! Он тебя, не глядючи, и полоснул. Вы с прогулки шли, а Натахин Джек не стерпел, что чужой кобель мимо дома идёт, да и бросился на Шамана. Собак умеючи разнимать надо, а тебе, мальцу, откуда было знать! Шаман, когда понял, что натворил, уж извинялся, подлизывался – а ты сразу в рёв – и от него. Так ничего и не вышло, никакой жизни не стало. Да и то сказать, сильно он тебе руку прокусил. Пришлось тебя в город увезти.

Я слушал с интересом, но и с неловкостью: странно, когда рассказывают про тебя же, а в памяти не найти и малейшего следа описанных событий. Надо было что-то сказать, но я не знал что и с непонятной обидой пожаловался:

– А сейчас он, значит, не признал меня, забыл…

– Может и забыл, – с сомнением сказала хозяйка, – хотя у собак память хорошая, да сколько лет прошло… А может и сослепу. Он же видит плохо, старик, ему, считай, двенадцатый год пошёл. Если ветер на тебя был, мог и не учуять, – она помолчала, поджав губы, и внезапно спросила: – У тебя-то со здоровьем что?

Я смутился. Бабушка, отправляя меня к своей бывшей однокласснице, не сказала, что поделилась с ней моими проблемами. Но под сочувственным взглядом бабы Дуни сознался:

– Плохо со здоровьем. Простуды одна за другой, бронхиты. Этой зимой два воспаления лёгких было. Мне врач сказала, что неплохо бы летом на природу, на козье молочко.

– Этого у нас хватает, – кивнула хозяйка, – я двух коз держу. Ты дома, главное, не рассиживай, раз такое дело. То-то я смотрю худой, да бледный. Гуляй больше. У нас тут места хорошие, ягод полно. Вон сейчас черника с голубикой идут. Оно и для глаз полезно. Очки давно носишь?

– Недавно, – сознался я, чувствуя, как жар заливает щеки.

– Вот и ходи по чернику, – доброжелательно сказала она, – Только один в лес не суйся, у нас заблудиться легко. Да сейчас все по ягоды ходят. Найдёшь компанию.

Она показала мне комнату. Я разложил свои немногочисленные вещи и вышел на крыльцо. Сегодня идти никуда не хотелось. Шаман встал, и направился ко мне. Я, уже зная о возрасте пса, заметил, что его задние лапы плохо гнутся, отчего походка кажется неуклюжей, обратил внимание и на седую морду. Он подошёл ко мне так близко, как только позволяла цепь, и снова лёг, не сводя с меня настороженного взгляда горящих глаз. Мне было неуютно от этого взгляда.

– Ну, что уставился?

Пёс завилял хвостом и тихо заскулил. Я отвёл глаза в сторону, окинув взглядом недлинную тяжёлую цепь, крупный блок, еле заметно раскачивающийся на толстой проволоке, натянутой между деревом и домом, небольшую конуру. Внезапно меня охватила жалость.

– Тесновато тебе здесь, – сказал я, – поразмяться негде. С цепи, наверное, не спускают? Хотя, ты уж извини, мне так спокойнее: уж очень ты страшный.

Шаман отвернулся от меня, положил тяжёлую голову на лапы и скорбно вздохнул совершенно по-человечески. Я знал, конечно, что он меня не может понимать, и говорил с ним скорее потому, что звук собственного голоса действовал на меня успокаивающе, но сейчас почти готов был поверить, что пёс понял каждое слово.

– Я бы на цепи тоже обозлился, – сказал я, чувствуя себя совсем глупо: придумал тоже –с собакой разговаривать.

Он на меня, конечно, и внимания не обратил. Только чуть дрогнуло чёрное ухо с раздвоенным кончиком: верно, порвали в какой-то драке. Но вот он вскочил и глухо зарычал. От этого низкого звука у меня даже в животе похолодело, хотя рычал он не на меня, а на людей за забором.

Я привстал и посмотрел. По улице шла группа с корзинами, вёдрами – явно из леса. Сколько ягод! Мне стало неловко: я и за два дня столько не наберу. Надо сначала пару раз одному сходить, приноровиться, чтобы не стать посмешищем для местных.

На следующий день я так и сделал. Взял небольшое ведёрко – и пошёл. Бабе Дуня сунула мне пакет с едой. Я подумал, как неловко выйдет, если не смогу набрать ягод и сказал:

– Я, наверное, домой отвезу.

– Ладно, – покладисто согласилась баба Дуня. – На ночь-то вернёшься?

– Не знаю ещё,– ответил я, чувствуя неловкость. И зачем заврался?

Я думал просто пересечь шоссе и углубиться в лес, но как раз подошёл автобус, и я, подчиняясь внезапному порыву сел в него. Так лучше: проеду пару остановок, там точно никого из местных уже не встречу. Вышел через несколько километров на безлюдной дороге и углубился в чащу. Заблудиться я не боялся. День был ясный. Вот сейчас я иду так, что солнце светит мне в спину, значит, если буду возвращаться через три часа, солнце будет справа от меня. Всё просто. Я вообще не понимаю, как умудряются в лесу теряться.

На черничник я напал практически сразу. Ягод действительно было много. Сначала я клал их в рот горстями, потом почувствовал, что больше в меня уже не лезет и стал наполнять ведёрко. Оказалось, что ничего страшного в этом нет, оно наполнялось на удивление быстро. До краёв оставалось совсем немного, когда я решил сделать перерыв и поесть нормально. В пакете, заботливо собранном бабой Дуней оказалась пластиковая бутылка с молоком, два крутых яйца, несколько горохообразных картошин, отваренных в мундире, и бутерброд с колбасой. Крупная соль насыпана в спичечный коробок.

Я недолго искал, где устроиться. На небольшой прогалинке лежала поваленная берёза. Я сел не неё, как на скамейку, и быстро уничтожил всё. Даже сам удивился, каким голодным был. Действительно, аппетит нагулял! Когда уже заканчивал есть, упали первые капли дождя. И когда всё небо затянуло тучами? Спешно проглотив остатки молока, я отшвырнул пустую бутылку и озадаченно замер, не имея представления в какую сторону идти. Примерно прикинув, откуда пришёл, направился назад быстрым шагом, поглядывая на небо. Там не было ни малейшего просвета. Хорошо хоть, что дождь был слабый и закончился быстро. Наверное, меня зацепило самым краем.

Дороги всё не было, я и не думал, что ушёл от неё так далеко. Присел перевести дух на поваленный ствол берёзы и вытянул ноги, гудевшие от усталости. Рядом с сапогом заметил яичную скорлупу. С замиранием сердца огляделся – и увидел под соседним кустом пустую пластиковую бутылку. Зачем-то подошёл к ней, поднял, посмотрел на одинокую каплю молока на дне и со злостью отбросил, стараясь подавить подымающуюся панику.

Затем снова направился вперёд. Теперь я старался идти в одном направлении, намечая себе ориентиры впереди. Почему я бабе Дуне сказал, что могу на ночь не вернуться? Теперь меня даже искать не будут!

Когда начало темнеть, я окончательно уверился, что заплутал. Под вечер прошёл ещё один дождь, посильнее. Я чувствовал, что промок и с ужасом думал о ночёвке. Наверняка будет холодно, в мокрой одежде невозможно не простудиться. Вот, называется, поправил здоровье! Хоть бы опять воспаления лёгких не было!

Забившись под большую ель, нижние ветви которой образовывали шалаш, я с жадностью начал поглощать собранные ягоды. Хотелось и есть, и пить. Я съел половину ягод, половину решил оставить на утро.

Ветви зашевелились, и громадная мохнатая голова просунулась в моё укрытие. Медведь! Я вжался в толстый ствол, пахнущий смолой, мысленно прощаясь с жизнью. Только спустя несколько бесконечно длинных мгновений, я понял, кого вижу перед собой. Сверкали жуткие жёлтые глаза, можно было рассмотреть надорванное ухо.

– Шаман!

Я не знал, пугаться или радоваться. Услышав мой голос, пёс оскалился и зарычал. Я заставил себя отвернуться, вспомнив, что где-то читал, что животные не любят когда им смотрят в глаза, и попросил:

– Не надо, а? И так тошно!

Шаман закрыл пасть и повернул голову набок, вслушиваясь в мои слова. Воодушевлённый первым успехом, я продолжал:

– Не знаю, как уж ты сорвался с цепи, как нашёл меня, но я рад, что ты здесь. Выведешь меня к деревне?

Шаман проскользнул внутрь, сделал оборот вокруг своей оси и лёг рядом, с удовлетворённым вздохом положив голову мне на колени. Я замер. Он закрыл глаза.

– Ну, ты и зараза! Знаешь ведь, что я тебя боюсь, наверняка чуешь! Издеваешься, да?

Он дёрнул ухом и его губы дрогнули. Если бы я не знал точно, что так не бывает, то мог бы поклясться, что он собирался улыбнуться. Пахло псиной.

Я сидел неподвижно, пока ноги совсем не затекли. Потом аккуратно вытащил их из под тяжёлой собачьей головы, и лёг на палую хвою. Засыпая, я почувствовал, как ко мне привалилась боком горячая мохнатая туша. Было тепло и спокойно.

Утром я проснулся от холода. Шамана рядом не было. Стуча зубами, я вылез из под ветвей и огляделся. Темный след был отчётливо виден на траве, серебряной от росы. Я направился по нему, на ходу бросая в рот пригоршни ягод. Шаман выскочил откуда-то сзади и, толкнув меня боком, уверенно побежал впереди лёгкой стелющейся рысью. Изредка он срывался на галоп, исчезая с моих глаз, делал несколько кругов по лесу, как игривый щенок, и снова занимал место передо мной.

Деревня появилась неожиданно. Я не сразу узнал дом бабы Дуни: до этого я подходил к нему с другой стороны. Шаман опять исчез. Я вошёл во двор и огляделся. Будка с лежащей рядом цепью выглядела сиротливо. Баба Дуня спускалась с крыльца мне навстречу.

– Я думала, что раз домой поехал, только вечером вернёшься, – сказала она.

Я поздоровался и кивнул на будку:

– Шамана побегать отпустили?

Она махнула рукой:

– Шаман ошейник порвал. Вчера ещё, часа через два, как ты ушёл, – На её глаза навернулись слёзы, – Сорвался, на шоссе выбежал – а там машина! Сразу насмерть.

Она скорбно покачала головой и ушла в дом, оставив меня в недоумении.

Про этот случай я никому не рассказывал, не зная, как его объяснить.

Я тогда так и не заболел. И вообще больше не болел. Простуды оставили меня в покое. Собак я бояться перестал. Вспоминая, как хорошо и спокойно мне было в лесу рядом с Шаманом, я даже решил завести свою собаку, хотя уговорить родителей оказалось непросто. Но из этого ничего не вышло: когда я поехал в приют для бездомных животных, оказалось, что собаки меня боятся.