Шайба

Мы тогда были подростками. Считай, уже не детьми, но еще не до конца взрослыми. Ровесника Серегу Шкалина с логичным погонялом Шакал ненавидели все. И было за что.

С первого класса Шакал — отморозок. Да, первоклассник, а уже отморозок ростом выше всех в параллели, крепче, сильнее, дебильнее. Один его внешний вид нагонял отвращение и вызывал тошноту. Вечно вытаращенные, близко посаженные друг к другу голубые глаза, массивный нос, жидкая прилизанная челка русых волос, стремные растянутые спортивки с грязными коленками.

Никто не дрался так часто и дико на переменах, как он. Обычно как: до первой крови, до первой слезы, до первого крика учителей «Это что такое?». Но Шкалин никого не слышал. Тогда я впервые увидел, как один второклассник пинает лежащего ногой; тогда я впервые узнал, что после избиения, можно еще плюнуть на человека.

Серегу боялись и отмазывались от физкультуры, если по воле случая выпадали спаренные уроки. Я тоже отмазывался. Лучше «н» в журнале, чем баскетбольным мячом по затылку или кулаком в солнечное сплетение. Спасибо учителям за идею соединять два, а то и три класса. Здесь в одном-то приколов и ненависти хватало.

Жил Шкалин в деревянном бараке в паре километров от нашего заводского городка. Отец — алкоголик с «золотыми руками», мать — мыла подъезды и подрабатывала там — сям. Типичная семья для «Мужского & Женского». Жили, бухали, дрались и ждали своей очереди на заселение в «хрущевку», выдаваемые сотрудникам железобетонного завода. ЖБИ, ЖКХ, КПП.

Конечно, Шакал выбирал момент. Его садизм проявлялся не ежедневно, но методично, с закономерностью, понятной только ему.

После драки, когда Шакал схватил за челку третьеклассника и что есть силы ударил головой об батарею, предков Сереги вызвали в школу. Отец не пришел. Мать вышла от директора пунцовая, руки тряслись. Или с похмелья, или от стыда. Отморозок на время притих, затаился. Через месяц все началось по новой.

Мне тоже, кстати, перепадало. И не раз.

Самый «яркий» случай — до звездочек перед глазами — произошел, когда их класс отправился на труды с лопатами. Трудовик решил двор школы почистить.

Наш класс ждал, урока математики и бесился в коридоре. Пилюля успокоения мне прилетела в виде тычка черенком совковой лопаты в живот. Дыхание перехватило, загнуло, в глазах потемнело. Я почувствовал себя окунем, быть может, карасем, выкинутым из Оби на берег. Не вдохнуть, не выдохнуть. Живот потом болел неделю. Если бы мама узнала, что я два раза, простите, сходил в сортир кровью, то «убила» бы сначала Шакала, а потом меня.

Пожаловаться? Не, у нас в городке такое не котировалось. Типа стукач, типа «красный», типа «мусор». Потом свои же наваляют, да и ни с кем нормальных отношений не построить.

«А мне еще здесь жить!» — рассуждал я.

«А мне еще здесь лет семь учиться!» — прикидывала другие ребята.

И все молчали, терпели, глотали кровь вперемежку со слезами. Это нормально пролезало в горло, а вот комок из моральных унижений и давления застревал. Приходилось его отхаркивать.

Городок. Пространство маленькое, замкнутое. Все друг друга знают и все ненавидят. Продавщица в молочном — покупателей, покупатели — продавщицу, ученики — училок, а училки — учеников. Какого цвета аура? Деготь. Какой запах? Горелый пластик. Какие ощущения? Наждачная бумага по лицу.

Жестокий рассказ получается. Не страшнее, чем реальность. Самый треш еще впереди.

В городке есть «коробка». Вокруг нее мы бегали на физре летом, катались на лыжах зимой, прыгали в длину, кидали муляжи гранат на ОБЖ. Потом открылась хоккейная секция, и кто-то в нее даже записался.

Перед входом на саму коробку — будка. В ней курили не только сигареты. Несколько припрятанных бутылок с фольгой всегда можно было найти, только сунь руку за обшивку стен. Вот такое знаковое, «спортивное» место. Стоит по сей день.

Класс третий, может, четвертый. Хотя какой четвертый?! Мы же сразу в пятый прыгали. Не суть. Мы втроем на коробке шайбу гоняли стильными клюшками, перемотанными изолентами разных цветов. Типичная игра для команды, которой нет: один на воротах, двое месятся друг с другом.

Шакал приперся.

«Дай забить! Дай сейчас ему прямо в лицо попаду! Дай клюшку! Дай шайбу!» — суетился Шкалин, постоянно сморкаясь в сторону, зажав ноздрю. На себя попадет — рукой размажет. На голове черная шапка-гондонка, заветренные красные руки.

Уже не помню, как нас против него вообще двое осталось. Один пацан, скорее всего, испугался и убежал. Начались какие-то терки. Мол, Серега шайбу себе забирает. Отмучивает, подрезает. Я попытался спорить и получил кулаком в скулу, потом в нос. Нос выдержал, не закровил.

Отморозок совсем озверел. Чувака со двора, под предлогом, что не тронет и отдаст драгоценный кусок резины, заставил взять шайбу в рот. Нет, не прямо запихнуть. А прикусить и держать передними зубами. Мол, поржать, мол, смешно.

Шакал ударил апперкотом. Да так сильно, что, мне кажется, я через меховую шапку с ушами услышал хруст зубов того несчастного пацана. Паша или не Паша. Не вспомнить.

На лед закапала кровь. Несколько передних зубов сломались и остались висеть, что называется, на ниточке, на сопельке, на кровушке. Серега ржал, в своей истерике что-то бубня про Шуру и летние дожди. Шайбу с отпечатком передних зубов пацана вернул.

Естественно, мы сказали родителям, что просто играли, а я случайно угодил пацану в зубы. С кем не бывает. Спорт есть спорт, хоккей есть хоккей. Батя Паши еще не понимал, почему губы целые.

— Мне тоже как-то шайба прямо вот сюда угодила, — показал он. — Раздуло их кошмар. А мне с мамой твоей на свидание через два дня идти. Нижнюю губу пришлось вот так закидывать и закусывать. Хорошо не зашивали. Без шрамов. Иначе усы отращивать бы пришлось. Ненавижу волосы на лице. Антисанитария какая-то.

Пацан ушел на больничный. Пока сходили отеки, пока стоматолог. Вроде как один из зубов еще молочным оказался, а вот нижний — нет.

Короче, так мы и существовали в страхе и тревоге дальше. Можно было капельницу из магния ставить, оптом антидепрессанты скупать. Но на любое действие найдется противодействие. А на зло добро? Хочется верить. Только чаще одно зло порождает другое. Или оправдывает. И круг замыкается. Бесконечный круговорот жестокости и боли в каменных джунглях.

Шкалин рос, но не умом. Своей тупой головой он не догонял, что его ровесники, взрослея, начинают объединяться в компании, черт подери, социализироваться, как у нас говорили, подниматься. Раз, и один однокашник попал в компанию с ребятами посерьезнее и постарше; два, я и сам сижу в беседке с десятиклассниками или пацанами с другой школы.

— А мы думали, у нас гопоты нет! — как-то раз заявил мне одноклассник, случайно встретившийся в метро спустя двадцать лет.

— Ага. Просто мы и были ею.

Спорно. Шут его знает, кто мы? Просто дворовые пацаны, которые особо компания на компанию не месились, если, кто не задирался, не распускал сплетни. Иначе типа беспредел, отморозок, не по-пацански.

Серега же оставался один. Никто его не жаловал. И одевался он стремно, и выглядел, еще и в бараках жил поодаль самого городка. Конечно, за такое не судят, но, внешность, приправленная говно-характером, жестокостью и откровенным садизмом — комбо в период взросления.

Ноябрь. Снег то ляжет, то растает. Мы морозили задницы на металле беседки, курили первые сигареты, купленные поштучно, и грели руки в рукавах курток. От них потом воняло. Прости, мама!

— Да в подъезды пора перебираться, — рассуждал Антон. Он у нас был самым старшим, а его дядя вроде как являлся блатным.

— Успеем. Там всю зиму сидеть. Встань, попрыгай, покури.

В беседку ворвался пацан с соседнего двора.

— Это, пацаны, давай на коробку. Там Шкалина втаптывать толпой собираются.

— Кто такой? — отреагировал Антон.

У меня тогда возник когнитивный диссонанс. Чего? Шкалина? Втаптывать? Он же непобедимый отморозок всея городка.

— Да, да. Какой-то пацан пацанам пожаловался, что тот ему нос разбил. И раньше его бил. Ну и чо?! Пацаны решили впрягаться. Потом еще кто-то про него то же самое сказал. И все. Стрела, замес.

Антоха посмотрел на меня.

— Есть у нас такой тип. Беспредельщик. С параллельного класса.

— И чего молчали? Погнали!

Мы спрыгнули в жижу из грязи и снега. Я черпанул кроссовком воды. Впятером двинулись к той самой коробке по темноте. А мне к девяти вечера домой. Штык в штык. Иначе шнур от «Пентиума два» заберут. И чего делать?

Честное слово, хорошо опоздали и застали драму только с середины.

Я не считал, но по воспоминаниям, Шакала били человек пять. Может, семь, может, вообще все десять. Очень жестко. Прыгали, пинали, переворачивали и снова били. Со всей подростковой ненавистью. Ужасная картина. Хорошо телефонов не было. Сейчас бы это все в ТГ вывалили.

Присматриваюсь, а там один мой одноклассник, другой, пацаны с параллельных классов.

— Давай, давай. Бей. Он тебе нос же тогда сломал! — подначивали старшики, передавая друг другу полторашку «Толстяка» и глотая пиво через затяг. — Чего тупишь? Подошел и вот так ногой — с пыра, чтобы там хрустнуло.

Я остолбенел. Никогда не видел столько крови. Даже когда мне случайно качели в лицо прилетели и из носа брызнул фонтан. Даже когда с велосипеда упал и проскреб всем телом по проселочной дороге метра три.

Густая черно-красная кровь, стоны, хрипы. И никто не собирался останавливаться.

— А чего молчали, что он вас кошмарит? — спросил Антон, подталкивая меня к действию.

— Да, я как-то стукачить там не привык. Ну… понимаешь!

— Так это другое. Херли он вас так долго опускал. Вы терпилы, что ли? Короче, пойдешь?

— Нет, — ответил я. — Не хочу.

— Ну, смотри. Я предлагал, — протянул мне штуку «Петра».

Глянул на командирские часы, подаренные дедом. Скоро домой, курить не вариант, провоняюсь.

— Кури. Так две затяжки сделаю, — ответил я.

Серегу по итогу затащили в будку и бросили там. В школе начался сущий ад. Всех и вся таскали к завучам, соцработникам, директорам, ментовку. МОУ СОШ. ПДН. РайОНО. Ага, рай. Ага, оно.

Все молчали.

«Да это с Садового, наверное, — отвечали пацаны. — Да это приезжие какие-то, да это не мы, да не знаю, чо пристали».

И потихоньку все утихло. Наверное, потому что предкам Шакала было срать на него. А может, он и сам понял за какие косяки прилетело, и не стал писать заяву.

В школу он больше не вернулся. После больницы перевелся в другую школу. Теперь ему до нее километров пять пешком было.

— Вот и пусть ходит. Может, по дороге устанет и не будет сил пацанов бить, — рассуждал Антон. — Надо через полгодика там поспрашивать. А то повторить процедуры. Не жалей его, черт он и беспредельщик.

Эпизод на коробке снится мне где-то раз в пять лет. Меняются лица, имена, пейзажи. Постоянным остаются только Шакал и бьющие его дети. Серая мораль. И жаль его, и нет. Вот честно говорю. Странные чувства. Мой живот помнит черенок лопаты, и я ненавижу Шкалина; в глазах застыло его изувеченное лицо, и я прощаю.

С месяц назад созванивались с одноклассником и вспоминали. Оба респектнули друг другу, что не стали бить этого психа.

— Надо было разнимать! — вскрикнет святой.

— Надо было!

— Надо было в милицию бежать! — вскрикнет законопослушный.

— Надо было!

— Надо было раньше ему отпор давать. Не поодиночке, а хотя бы вдвоем! Сразу бы поставили на место! — даст совет чей-то батя.

— Конечно, надо! Если бы, да кабы.

Но мы же тогда типа подростками были. Считай, уже не детьми в шортах на колготы, но еще не до конца взрослыми, чтобы не прятать сигареты от мам.

От автора. Если вам понравилось это произведение,
то рекомендую прочитать триллер «SekTa: экзистенциальная драма»
https://author.today/reader/507999/4789098

Приятных чтений и ярких впечатлений!

<декабрь 25-го>