Шёпот пустыни

В безмолвии, где нет ни звёзд, ни времени, я пытаюсь вспомнить, кем был. Когда-то я был человеком. Когда-то жил среди людей. Но всё это исчезло, будто и не существовало. Осталась только тень памяти — моя история, последняя, что принадлежит живому существу.

Меня звали, если не ошибаюсь, Байрон Гримшоу, и с самого детства мне не было известно, кто мои родители. Я рос среди серых стен детского дома в городке Эшмор, восточная Англия, где туманные поля простирались до самого горизонта, а узкие улочки с неровной мостовой петляли между кирпичными домами с выцветшими вывесками и черепичными крышами.

Меня никто и никогда не называл сыном, меня даже редко называли по имени. Я никогда не знал родительского тепла и семейного уюта, и я не особо печалюсь по этому поводу, так как по большей части для меня это безразлично, возможно потому, что я просто не знаю, какого это. Моя жизнь тянулась, как длинный пустой коридор: работа, еда, сон. Ни любви, ни друзей. И если бы не один случай, произошедший со мной в возрасте где-то 21 года, возможно, так бы и умер никем.

По исполнении совершеннолетия я получил статус выпускника, и меня направили в общежитие, осваиваться в самостоятельной жизни и строить свою дальнейшую судьбу. Уже через некоторое время я устроился работать на почту, в сортировочном цеху. Зарплаты вполне хватало, чтобы как-то снимать жильё, покупать продукты и продолжать своё дальнейшее существование.

У меня были планы в будущем выучиться и освоить какую-то более прибыльную профессию, но пока что денег хватало только на то, что есть. Моя работа заключалась в простом, но довольно ответственном действии: после маркировки и упаковки на посылку наклеивали бумажные ярлыки с адресом и пометками (например, «срочно» или «ценное»), после чего посылка попадала в сортировочный цех, где я и ещё несколько сотрудников, глядя на эти ярлыки, раскладывали посылки по городам и районам вручную. Если посылка была подозрительной или в ней было что-то запрещённое, её нужно было показать управляющему.

Так я по пять дней в неделю и 12 часов в сутки занимался самой обычной, рутинной, монотонной работой. В один из дней, когда шум цеха давил на уши, металлические лотки скрипели, а воздух был густым от запаха бумаги и старых чернил, я привычно перебирал посылки. Мои глаза уже видели только адреса и печати, почти не замечая самих коробок.

Но одна посылка словно вырывалась из привычного ряда. Она была небольшой, обтянута тёмной, потрёпанной кожей, с затейливыми странными символами, выцарапанными на обложке. Любопытство пересилило меня, и я осторожно открыл крышку. Внутри лежала книга с толстыми пергаментными страницами, исписанными странными рунами и рисунками, от которых пальцы дрожали. Воздух вокруг будто загустел, запах старой бумаги смешался с чем-то острым, почти металлическим.

Под конец дня силы были на исходе, но увидев эту посылку, я взбодрился. У меня словно открылось второе дыхание, хоть я и был в замешательстве. Но какой бы странной книга ни была, она не считалась чем-то запрещённым — это не было оружие, не какое-то химическое вещество или что-то живое. Поэтому я положил её на нужный адрес и продолжил работу.

По окончании смены голова была забита разными мыслями. Даже когда я уже пришёл домой, сделал все рутинные дела и приготовился ко сну, книга не выходила у меня из головы. Она будоражила мой разум, не давая покоя, а моё любопытство долго не позволяло уснуть.

Когда я всё же уснул, мне стали сниться сны, отличающиеся от обычных. Я стоял на вершине горы под небом, затянутым тучами. Чуть ниже на склоне виднелись шестеро людей, лиц которых я не смог разглядеть. Они были одеты в какую-то мантию или накидку, головы выбриты налысо. Они синхронно размахивали руками, стоя на месте, словно звали кого-то. Когда эта группа чуть разошлась, я увидел небольшой камень, на котором, присмотревшись, лежала та самая книга, только страницы её были ещё не пожелтевшие и выглядели более опрятно, чем та, которую я видел на складе. Но я клятвенно утверждаю — это была та самая книга.

На следующий день поначалу не было ничего необычного, на миг я даже забыл о вчерашнем, но как только сел завтракать, снова вспомнил свой сон и то, что там видел. И тут у меня возникла, возможно бредовая, но манящая мысль — навестить получателя той самой посылки.

Во время рабочего перерыва я незаметно вошёл в учётную комнату, где находился журнал с адресами получателей — массивный кожаный том, в котором фиксировались все входящие посылки. Он лежал на столе, словно ожидая, когда я приду. Проведя пальцем по рядам чернил, чувствуя каждую штриховую пометку, я остановился на нужной строке — имя, городок, улица — сердце ёкнуло: вот оно, место назначения загадочной посылки.

Адрес, выведенный на желтоватом пергаменте:

Мистеру Эдварду Крейну

№ 13, Кроули-Лейн, городок Эшмор, Восточная Англия

На следующий день я отправился по нужному адресу. Пока шёл, всё думал, чем же именно меня привлекла эта книга? Своим величием? Загадочностью? Я старался не лезть в то, что меня не касается, но здесь явно дело было не в простом любопытстве. Я не заметил, как дошёл до дома.

Дом стоял в самом конце узкой, почти заброшенной улицы. Плотный туман окутывал каменную ограду, покрытую мхом, а железные ворота скрипели на ветру. Фасад был из тёмного кирпича, с высокими окнами, затянутыми тяжёлыми шторами, так что внутри почти ничего не было видно. Над дверью висела старинная выцветшая табличка с фамилией «Crane».

С переполнявшим меня трепещущим волнением, сжав потную ладонь, я аккуратно постучал в дверь. На удивление, она почти сразу открылась, и передо мной возник невысокий мужчина лет пятидесяти. Его осанка была прямой, почти королевской, несмотря на тонкие плечи и лёгкую сутулость в спине. Лицо покрывала сеть тонких морщин, особенно вокруг глаз и губ, но глаза казались необычайно живыми — тёмные, глубокие, с холодной, проницательной искрой, будто человек видел больше, чем показывал окружающим.

Волосы тёмные с проседью, аккуратно зачёсаны назад, а сзади торчал небольшой хвостик. Борода и усы отсутствовали, подчёркивая строгие черты лица и длинный, слегка заострённый нос. Он был одет в старомодный тёмный костюм с жилетом и аккуратно завязанным галстуком, словно вышел из другой эпохи.

Когда он заговорил, голос был низкий и ровный, с лёгкой хрипотцой, будто привычка долго говорить тихо и внимательно сделала его речь размеренной, почти гипнотической.

— Чем могу помочь? — обратился он ко мне. Я замер, разглядывая его глаза, но через небольшую неловкую паузу опомнился и произнёс первое, что взбрело в голову: — Меня зовут Байрон Гримшоу, я живу тут рядом.

Старик, всё ещё в непонимании, снова спросил: — Что вам нужно конкретно от меня?

Я растерялся и, понимая всю раскованность моего будущего ответа, решил честно признаться, что заинтересовался книгой: — Ваша посылка… она попала ко мне в руки, и я не смог удержаться, чтобы не заглянуть.

Он, хоть и удивился, но явно оценил, что я решил говорить честно. После небольшой паузы произнёс: — Ну что ж, заходите, раз уже пришли.

Внутри дом оказался таким же мрачным, как и снаружи. Узкий коридор встречал полумраком — единственный масляный фонарь на стене отбрасывал дрожащие тени. Полы из тёмного дерева скрипели под ногами, а в воздухе витал запах старой бумаги, воска и чего-то пряного, словно горелого ладана.

На стенах висели гравюры и портреты с потускневшими рамами; лица людей на картинах смотрели холодно и пристально, словно оценивая незваного гостя. В углах стояли высокие шкафы с древними фолиантами, многие в пыли, но некоторые выглядели слишком новыми и странными.

В глубине коридора виднелась дверь в просторную гостиную. Там мерцал камин, пламя которого освещало тяжёлые портьеры и массивный стол, заваленный книгами, свитками и металлическими предметами непонятного назначения. На полу лежал ковёр с восточными узорами, потёртый, но внушающий ощущение, что на нём происходили вещи, далекие от обычных домашних посиделок.

У стен тянулись книжные полки, плотно уставленные сочинениями известных оккультистов и эзотериков — трактатами о колдовстве и магии, трудами Алистера Кроули, Рудольфа Штайнера, Элифаса Леви.

Не то чтобы я сильно увлекался подобным, но через культурный фон узнаёшь даже то, что не желаешь знать. Я слышал о таких обществах, как Орден золотой зари — все они казались мне игрой для богатых бездельников.

Я знал про спиритов и каббалистов… но считал это диковиной для чудаков. Но что касалось конкретно той книги, которая привела меня сюда, мой скептицизм моментально перерастал в неподдельный интерес, и невольно задумываешься: а может, и действительно есть в этом что-то, скрытое от понимания простого человека.

Тут мои размышления прервал мистер Крейн, обратившись ко мне: — Не знаю, зачем вы здесь, но я бы порекомендовал не предпринимать никаких лишних действий. Излишний интерес способен обойтись вам слишком высокой ценой.

— Вы хотели взглянуть на книгу? Вот она.

Мужчина неторопливо прошёл вглубь гостиной. Он подошёл к массивному шкафу из тёмного дуба, на полках которого теснились сотни книг. Задержавшись у нижней полки, он провёл пальцами по корешкам, будто выбирал не глазами, а на ощупь.

Наконец он остановился, потянул за переплёт, и полка тихо скрипнула, открыв небольшую нишу. Из неё он осторожно достал том — тот самый, в потёртой кожаной обложке, с символами, что темнели при свете камина.

Он держал книгу бережно, почти благоговейно, но когда повернулся ко мне, в его взгляде не было сомнений. Медленно, с какой-то странной торжественностью, он протянул её вперёд:

— Вы ведь уже открывали её, не так ли?

Тяжесть книги легла мне в руки, и показалось, что она теплее, чем должна быть.

Сердце ударило сильнее, дыхание стало прерывистым. Внутри поднялось противоречивое чувство: страх и влечение. Мой разум твердил, что я не должен брать это в руки, что всё чужое и опасное, но в груди зарождалось странное возбуждение, будто именно этого момента я ждал всю жизнь, сам того не зная.

На секунду показалось, что воздух в комнате сгустился, стал плотнее, тяжелее. Гротескный восторг словно перекрывал мне дыхание. Книга представляла собой сборник фрагментов древних рукописей, переведённых на английский с латыни и греческого. В ней содержались молитвы и описания неизвестных мне существ, схемы и символы, печати и инфернальные имена, при произношении которых кровь стынет в жилах.

Дрожащими руками, листая страницу за страницей, я не заметил, как стал шёпотом бормотать себе что-то невразумительное, стеклянными глазами вглядываясь в каждую строчку. По словам мистера Крейна, я импульсивно бормотал что-то вроде:

— «Кро… крой… Кроули… кто ты?»

— «Они ждут… я видел… я знаю…»

— «Все линии сходятся… страницы дышат…»

— «Я один… и в то же время — их сотни…»

Но удивительно, что это словно вырезалось из памяти. Я опомнился лишь тогда, когда Крейн тормошил меня и вырывал из рук книгу. Я извинился, попрощался и торопливо вышел, ощущая, как каминный свет остаётся позади, а тени в комнате будто поднимаются и тянутся вслед за мной. Хозяин дома стоял неподвижно у книжного шкафа, его глаза, полные чего-то невыразимого, провожали меня до выхода.

Выйдя на свежий воздух, я пытался понять, что это было, куда делся мой скептицизм. Я был одержим уже не книгой, а самой идеей запретных знаний. Навязчивые мысли лезли отовсюду: чем занимается тот пожилой мужчина? К каким древним культам или тайным обществам он принадлежит? Во что я ввязался? Переварив ситуацию, я принял решение постараться забыть обо всём произошедшем и хотя бы попытаться жить спокойно.

Хватило меня ненадолго. Уже через несколько дней пожирающая рутина начала сводить меня с ума. Казалось, я уже не могу спокойно есть, спать — словно сама судьба ведёт меня туда.

Я не выдержал и через неделю снова направился в тот дом. Мистер Крейн был единственным, кто хоть как-то усмирял меня. В его присутствии было что-то успокаивающее, гипнотическое. Хоть он и был затворником, но выглядел доброжелательным, будто сам хотел что-то рассказать. Я наведывался к нему всё чаще и чаще, практически стал жить у него. Мы хорошо ладили. Он поведал мне многое о своей жизни, хоть я и не могу полностью утверждать правдивость его рассказов, но я доверял ему.

Спустя некоторое время, убедившись в моей тяге и любознательности, Эдвард Крейн официально стал моим учителем и наставником. Он представил меня людям, с которыми у него было поразительное сходство. Когда Крейн привёл меня в небольшую комнату за гостиной, я впервые увидел тех, кто, судя по всему, жил и дышал оккультизмом так же, как он.

Все они говорили тихо, но между словами чувствовалась невидимая связь, невидимые сигналы и знаки, которые я не понимал. Даже в их почти физически ощутимом молчании был порядок, ритм и правила, будто каждая пауза, каждый жест был частью тщательно отлаженной системы. Я понял, что эти люди — не просто коллекционеры редких книг и гримуаров, а участники живого скрытого мира, куда обычным людям вход строго запрещён.

Их одежда сочетала строгость и геометрическую символику. Они перешёптывались, оценивая меня взглядом. После чего один из них вышел из-за стола и подошёл ко мне. Это был мужчина среднего роста, в строгом чёрном костюме с жилетом и белой рубашкой, поверх которой через плечо был перекинут лоскут ткани с вышитыми символами, напоминая масонский орденский пояс. На руках — перстни с гравировками, на груди — небольшой металлический знак, поблёскивающий при свете свечей.

Он положил руки мне на плечи, что сильно смутило меня, и произнёс: — Ты любопытный, это может стать как твоей силой, так и проклятием.

Насколько я понял это было одобрительное действие, позже мистер Крейн подтвердил мою догадку, и так я стал частью большой семьи, где впервые почувствовал себя по-настоящему значимым.

Мне кружило голову от величия, от осознания, что я способен изменить многое. Я чувствовал принадлежность к самым скрытым уголкам вселенной. Мы проводили ритуальные собрания, церемонии, собираясь вокруг массивного стола из чёрного дерева, на котором лежали книги и свитки, которые бедуины и кочевники несли сквозь время.

В каждом жесте была строгая последовательность: поднятая рука, склонённая голова, чередование слов и тишины. Всё это создавалось не ради показной торжественности, а ради ощущения сопричастности к сокрытому порядку вещей.

Меня обучали основам символики: как геометрические фигуры и древние знаки отражают скрытые законы мироздания, как читать формулы и старинные тексты. Но больше всего меня учили хранить тайну. Крейн и остальные внушали: «Истинное знание не выкрикивают на площадях. Оно хранится в молчании и передаётся лишь тем, кто готов заплатить цену».

И наконец настал тот день, когда вокруг меня собрались все старейшины и стали провожать меня в одинокое путешествие по аравийской пустыне с единственной целью — дойти до места, где моей задачей было прочитать текст, написанный в свитке, который мне торжественно вручили перед отправкой. Перед этим мне не сказали, сколько идти и где это место, сказали лишь идти прямо и понять, когда нужно будет остановиться.

Уже с первых шагов под палящим солнцем я был не уверен в своих силах, но выбора особо не оставалось. Основной задачей этого путешествия было моё внутреннее преображение и переосмысление некоторых вещей. Мне самому было любопытно, к чему это приведёт.

Предо мной раскинулся пейзаж бескрайних песков пустыни. Ветер, уже ощетинившийся теплом дня, шуршал под ногами, поднимая лёгкую пыль и тянув меня вперёд, словно предвкушая то, что ждёт меня за горизонтом.

Пески уходили вдалеке, образуя мягкие дюны, словно волны золотого моря, под которыми скрывалась древняя тишина, не тронутая временем. С каждым шагом я ощущал, как пустыня меня принимает и одновременно испытывает. Солнце сжигало плечи, а воздух казался плотным и вязким, но я продолжал идти, ведомый внутренним знанием и неведомым зовом. Ветер шептал что-то странное, будто повторяя древние слова книги, а тени дюн растягивались и искривлялись, подсказывая путь.

Я шёл долго и упорно, до тех пор пока ноги не подкосились, и я не рухнул лицом в песок. Нехотя, но приняв факт, что сегодня я не дойду, я выбрал небольшую впадину между дюнами, где ветер был слабее, и устроился на плоской песчаной площадке, укрывшись плащом. Песок мягко подстраивался под тело, а тьма вокруг казалась почти осязаемой, создавая ощущение полной изоляции от внешнего мира.

На следующий день моё путешествие продолжилось так же медленно и мучительно. Когда запасы воды иссякли, я принял решение не делать ночные перерывы на сон, чтобы экономить время. Без еды и воды мне быстро придёт конец. Я шёл словно на одном месте: этот бескрайний пейзаж издевательски никак не менялся.

Когда снова наступила ночь, я потерял всякое качество, присущее человеку. Мной двигала лишь животная жажда и выдолбленная в глубине разума цель. Я шёл всё дальше и дальше, не ощущая уже ничего, даже песка под ногами. Я словно плыл во тьме, где не было ничего, кроме факела, освещающего маленький участок песка под ногами. Складывалось ощущение, что я зашёл в бесконечно пустое пространство, где не было даже намёка на что-то живое — ни снаружи, ни внутри меня.

И тут меня бросило в истерическую дрожь от увиденного: вдалеке виднелось лёгкое фосфоресцентное свечение. Подойдя ближе, я понял, что это были шесть камней, испускающих свет. Зрелище было волшебным, по началу я не мог даже на миг отвести взгляд.

Последними силами я направил свои шаги в центр этих камней. Стоя на коленях, на грани жизни и смерти, я достал тот самый помятый свиток. Пожелтевший от времени, занесённый песком, он представлял собой вырванную страницу из той самой книги, которая завела мою жизнь туда, где она сейчас.

Ветер шевелил края свитка, словно пытаясь унести слова прочь, но я крепко держал его, ощущая каждую букву как живое присутствие.

Не замечая ни усталости, ни холода ночной пустыни, я шептал текст сначала неуверенно, потом с возрастающей настойчивостью. Латинские и греческие слова смешивались в звуки, казавшиеся мне чужими и вместе с тем знакомыми. Каждое слово отзывалось внутри, вибрируя в теле, как лёгкая дрожь, пробегавшая по спине и плечам.

Ветер стих, пустыня будто задержала дыхание, когда я завершил последнюю строчку. Тишина вокруг казалась осязаемой. Всё вокруг словно замерло, а я — вместе с ним.

Я почувствовал, как тело постепенно теряет опору. Горячий песок под коленями словно расплавился, дыхание стало тяжёлым, а мир вокруг начал расплываться в зыбкую дымку. Я пытался сосредоточиться на символах перед собой, но ветер, свет и шёпоты пустыни смешались в одно ощущение, и я погрузился в темноту.

Когда глаза открылись, всё было иначе. Я лежал не на песке, а на мягком ковре, окружённый знакомыми лицами. Те, кого я видел в последний раз отдоляющимися в лучах палящего солнца, теперь сидели вокруг меня, величаво наблюдая с зловещей ухмылкой на губах. Свечи мягко освещали комнату, отбрасывая причудливые тени.

Я пытался встать, но руки знакомых людей поддерживали меня. Один положил ладонь на моё плечо и тихо прошептал:

— Ты сделал всё, что предписывалось в пророчестве… хвала и слава твоему создателю.

Вдруг одновременно все они начали шептать одно слово — Эн'риль Я. Шёпот был не просто голосом, а живой вибрацией, пронизывавшей кости, скользившей по нервам и пронзающей сознание, вызывая странное головокружение.

— Эн'риль Я… Эн'риль Я… Эн'риль Я…

Сначала звук был тихим, но с каждой секундой становился плотнее, как будто сам воздух сжимался и тянул меня в неизвестную глубину. Слово сливалось с шёпотом ветра и шорохом свечей, создавая ритм, чуждый разуму, почти непостижимый. Я чувствовал, как границы реальности становятся зыбкими, а пространство вокруг медленно колышется, как отражение в мутной воде.

Я быстро вскочил, в помутневшем сознании кое-как нашёл выход и, спотыкаясь, мчался прочь от этого безумия. С того случая я больше никогда не пересекался ни с Эдвардом Крейном, ни с теми, с кем был знаком благодаря ему.

Ночи превратились в кошмары: тени шептали чуждыми голосами, стены моей комнаты растягивались в невозможные формы, и я ощущал присутствие чего-то древнего, что не должно было существовать. Каждая секунда, каждое мгновение — Эн'риль Я теперь жил внутри меня, пронизывая разум, как холодный игольчатый дождь.

Я не мог спать, не мог есть, не мог думать без этого постоянного ужаса. Днём мир казался пустым и блеклым, а ночью я возвращался в объятия тех же кошмаров, которые тянули меня в бездну. Я чувствовал, что теряю контроль над собой, что сознание разрывается на части, и страх и безысходность захлёстывали меня снова и снова.

Я раз за разом пытался покончить с собой, придумывал изощрённые способы, но теперь моё проклятие — вечная жизнь, если её ещё можно так назвать. Больше всего на свете я искал конец, но всё было тщетно: каждое действие, каждое движение встречало непреодолимую силу, удерживающую меня в этом теле.

Каждое мгновение сознания стало пыткой. Я пытался закрыть глаза — но тьма внутри меня оживала, шепоты становились громче, а кошмары принимали формы, которые невозможно описать словами. Я понял, что теперь заключён в вечном существовании, где нет сна, нет покоя, нет забвения — только бесконечный поток чуждых голосов, видений и древней, жуткой силы, что держит меня на границе разума и безумия.

Я кричал, и мой голос растворялся в пустоте, словно никогда и не существовал. Я пытался бежать — но куда бы я ни шагнул, всё возвращало меня сюда, к моему собственному проклятию.

И тогда я осознал окончательно: я не умру. Я обречён. Навечно в ловушке между миром людей и тьмой, что открылась передо мной… навсегда слышащий шёпот Эн'риль Я.

Позже поползли слухи о том, что пожилой мужчина, некогда живший на Кроули-Лейн, был найден в собственном доме с ещё шестью неизвестными телами. У всех были вырваны глаза и лопнуты ушные перепонки, а причиной смерти стала внезапная остановка сердца.

Спустя месяц после тех событий произошло небольшое землетрясение. Земля содрогнулась, как тогда, когда Лонгин проткнул копьём Иисуса, висящего на кресте, и мир охватила губительная, смертоносная чума. Внезапное головокружение охватывало человека, за ним следовала невыносимая судорога, и вскоре кровь начинала сочиться из всех пор, принося неизбежную смерть.

Люди корчились от боли, умирали медленно, даже самые близкие не осмеливались подойти к больным — все умирали в одиночестве. Население земли значительно снизилось, надежды уже не было, все пребывали в отчаянии, хоронили последние отголоски человеческой расы. В конце концов я остался один, обречённый проживать века в полной тишине.

Я видел смерть солнца, а вместе с ним — смерть земли, рождение и угасание звёзд. Я парил среди бескрайних, холодных глубин космоса, лишённый тела, времени и земли под ногами. Пустота простиралась вокруг, холодная и бесконечная. Время стало иллюзией: мгновения и вечность слились.

Я — бессмертный свидетель конца всего. Я видел, как сама Вселенная стонет в агонии, как миры и законы физики исчезают, и тьма растёт, поглощая всё.

И вот я здесь, в последние мгновения, в предсмертном ожидании пытаюсь вспомнить, кем был. Материя рвётся, пространство исчезает, остался лишь мой разум и древний шёпот Эн'риль Я, а моё время наконец пришло.