Шепот ветра

Холодные стены, облезлый линолеум пола, небольшое окно с решеткой.

— Где твоя свобода? — тихий шелест листвы за стеклом.

Ему вторят птицы:

— Ее больше нет.

Теперь на улице вечер, мягкий свет фонарей. Собирается дождь — это плачет небо:

— Где твоя гордость?

Резкий порыв ветра срывает листья с сосны, отвечая:

— Ее больше нет.

И даже машины сигналят сердито:

— Неужели и тебя... И тебя тоже?..

Отвечает им раскат грома, словно падение бомбы:

— И тебя тоже больше нет.

***

Дни проходили, словно солдаты на параде: стройными рядами, один за другим. Это было похоже на кадры кинопленки: будто жизнь кто-то разложил на отдельные картинки. Они следовали друг за другом, но в общую картину никак не складывались.

Джейкоба считали самым безнадежным пациентом и держали в отдельной палате с простой кроватью и тумбочкой, где он хранил свои блокноты для рисования.

Рисунок был для него спасением. Единственным выходом из этого ада. Когда Джейкоб рисовал, он словно открывал портал в иные миры. И в эти моменты становился другим — счастливым, сильным... Здоровым.

Лекарства давно перестали помогать. Врачи, скорее, давали их для галочки, чтобы сделать запись в медицинской карте. Психотерапия тоже не действовала: Джейкоб был слишком истощен, чтобы рассказывать о кошмарах своей жизни посторонним людям.

Так его жизнь и превратилась в существование в тесной каморке с белыми стенами, зарешеченным окном и запертой дверью.

И только творчество... Только оно помогало Джейкобу не погрузиться в болезнь окончательно. Портреты и пейзажи никогда не лгали, не обманывали и не оскорбляли его, в отличие от сверстников. Разрисованная бумага не могла причинять боль — она исцеляла.

Сейчас он рисовал вид из окна: блестящую после дождя улицу, мокрые деревья, машины с яркими фарами. Джейкоб пытался представить себя в одной из этих машин. Будто он не в лечебнице, а едет домой после кино. Что он смотрел? Какой-нибудь новый фильм с Джессикой Честейн? Глупый боевик или что-то серьезное?

Он пытался вообразить зал кинотеатра, большой экран, громкие звуки из колонок и запах теплого попкорна...

Джейкоб вернулся в реальность: очень захотелось есть. Но кормить будут еще не скоро. Желудок свело. В последнее время процесс приема пищи стал чем-то неприятным, отталкивающим. Будто даже тело Джейкоба решило, что ему больше незачем жить — и питаться тоже.

Но Джейкоб хотел жить. Вопреки тому, что думали его родственники и врачи. Он очень этого хотел. Только не знал как. Не помнил, как это делается. Он забыл, что такое радость и смех, слезы умиления и теплое прикосновение любимых рук. Все растворилось в черноте, как в старой песне Metallica. Все потеряло смысл.

И лишь рисунки возвращали его к жизни. В них была его вера. И надежда.

Он мечтал о дне, когда покинет лечебницу, как птица, вырвавшаяся из силков. Представлял, каким светлым будет небо и какой пестрой листва. А люди... Будут улыбаться ему, и каждая улыбка будет означать:

«Мы так по тебе скучали!»

Но сейчас... Есть только эти стены, кровать с тумбой и окно, за которым мир, забывший о Джейкобе. И есть пейзаж, нарисованный масляными мелками, словно выход в другую реальность.

А ветер за окном перешел на мягкий шепот, и Джейкоб ответил ему:

— Я есть.