Шесть часов...

Время любило Неаполь. Оно любило его разным: веселым в дни праздников, скучным во время дождя, ярким в лучах закатного солнца, иногда неторопливым, как, дремлющим в полдень рыбак, иногда суетливым, как стайка туристов, спешащих успеть «посмотреть» всё за один день.

Время знало город, так же хорошо как «старого друга», каждую улочку, каждый переулок, каждый выщербленный камень древней мостовой. Оно помнило, как Неаполь рос, менялся, но неизменно сохранял себя шумным, ярким, страстным, как и положено быть настоящему «итальянцу».

Был обычный вечер… Один из тех, что наступают после жаркого дня, когда прохлада впервые облегчает «жизнь» разогретому городу. Время не спеша прогуливалось среди туристов, уже не суетящихся и не спешащих, а чинно сидящих в кафе и ресторанчиках, наслаждающихся местной кухней и потягивающих терпкое вино. Мимо проходили отдыхающие «местные», уставшие клерки с ослабленными галстуками, настороженные бандиты, домохозяйки с полными сумками и вездесущие мальчишки, гоняющие мяч между столиками.

Город отдыхал после суетного дня, отражаясь своими огнями в глади моря.

Узкие улочки наполнились теплым вечерним светом, запахами свежевыпеченной пиццы и неаполитанских сладостей. На площадках играли уличные музыканты, и их мелодии разносилась над городом, затихая только у самой кромки воды.

И Время словно, подражая ритму города, так же шествовало неспешно и отдыхая, «растягивая» мгновенья в минуты, а минуты в часы...

Почему оно заглянуло в этот маленький зальчик? Возможно, его привлекло необычное скопление людей у входа, или, может быть, чувство, что здесь вот-вот произойдет что-то важное. Что-то, что останется «следом» в памяти этого древнего города.

Галерея расположилась на втором этаже старинного здания с потрескавшимся фасадом цвета охры. Деревянная лестница поскрипывала под ногами посетителей, а двери были распахнуты настежь, как бы приглашая всех желающих стать частью того, что должно было случиться.

Стол, накрытый белой крахмальной скатертью, сразу привлек его внимание, словно алтарь какого-то неведомого божества. Он стоял в комнате, окруженный светом софитов.

Привлекал скорее не стол, а то, что было разложено на нем...

А разложено там было ВСЁ...

Множество вещей… от изящных до пугающих, от невинных до смертоносных. Нежное перо фламинго соседствовало с блестящими ножницами. Алая роза лежала рядом с цепями. Мёд в прозрачной вазочке отражал свет рядом с хрустальным бокалом, наполненным красным вином, напоминающим кровь. Там были кусочки шоколада и хлыст, губная помада и гвозди, духи и бритва. И пистолет… черный, тяжелый, зловещий, лежащий особняком, как бы указывающий на возможный финал.

Люди в зале тоже были... разные: журналисты с блокнотами и камерами, светские львицы в дорогих нарядах, праздные зеваки, заглянувшие сюда из любопытства, завсегдатаи стильных выставок и перформансов…

Они перешептывались, смеялись, пили шампанское из тонких бокалов. Кто-то фотографировал стол с вещами, кто-то с недоумением читал небольшой плакат, прикрепленный к стене:

«Я — объект. Я беру на себя полную ответственность за всё, что произойдет».

Всех их объединило одно, любопытство. Они зачарованно смотрели на предметы на столе, видимо пытаясь понять, что значат все эти вещи, какой смысл в этом странном наборе…

Потом в зал вошла черноволосая хрупкая женщина в темной футболке и джинсах. Стройная, с красивым лицом, в котором сочеталась классическая средиземноморская красота и какая-то почти первобытная сила. Ее темные глаза, казалось, смотрели сквозь присутствующих…

На фоне светлых стен и белой скатерти стола она казалась какой-то несуразной, чуждой этой обстановке, слишком живая, слишком настоящая…

Ее смуглая кожа контрастировала с белизной окружающего пространства.

Она что-то сказала — короткую фразу на итальянском языке, из-за которой по залу пробежал легкий шепоток. Затем подписала какую-то бумагу, вероятно, подтверждающую правила перформанса, и замерла, рядом со столом. Лицо ее стало непроницаемым, как маска, только глаза — живые, глубокие — продолжали смотреть на толпу.

Глядя на сгрудившихся напротив людей, и Время замерло...

Замерли ВСЕ...

Не решаясь сделать первый шаг... Не зная, что делать с этой свободой, с этим странным разрешением использовать другого человека как объект, как вещь.

В воздухе повисло напряжение — плотное, осязаемое, как перед грозой. Никто не дышал. Женщина стояла неподвижно, и лишь едва заметное дыхание выдавало в ней живое существо.

Первый человек, решивший нарушить эту тишину, был молодым парнем с взъерошенными волосами и в очках с тонкой оправой. Он неуверенно подошел к столу, взял с него перышко и тихонько, очень нежно провел им по щеке женщины...

Она не пошевелилась, только непроизвольно моргнула, как будто сдерживая инстинктивное желание отстраниться. Он улыбнулся — слегка застенчиво, слегка виновато — и провел перышком по другой щеке...

Женщина улыбнулась — едва заметно, уголками губ, но это стало сигналом для всех. Как будто прорвалась плотина, и люди начали подходить к неподвижной фигуре.

Вначале все было невинно и даже трогательно. Кто-то гладил ее по волосам, восхищаясь их шелковистостью. Кто-то говорил о каких-то милых глупостях, как будто пытаясь развеселить эту «каменную статую». Пожилая дама в огненно-красном костюме с осторожностью поправила ей воротник футболки.

Высокий мужчина, с благородной сединой на висках взял со стола розу и подарил ей, вложив в безвольные пальцы, как будто на свидании. Это было очень мило, почти романтично, и по толпе пробежал одобрительный шепот.

Время помнило, когда все изменилось...

И с чего все началось...

Это был круглый мужчина средних лет, в дорогом, но безвкусном костюме, с красным от выпитого шампанского лицом. Он протиснул руку сквозь окружающую женщину толпу и, оглянувшись в сторону с выражением мальчишеского озорства на лице, неожиданно ущипнул ее за руку… сильно, болезненно, оставляя красный след на коже.

Женщина от неожиданности непроизвольно вскрикнула… короткий, сдавленный звук, первый признак того, что она живой человек, способный чувствовать боль. А «кругленький», как пойманный с поличным за чем-то непристойным школьник, юркнул за спины людей, хихикая и подмигивая приятелям.

Но это стало сигналом...

Люди как будто сошли с ума...

А может просто обнажилось то, что всегда скрывалось под слоем цивилизованности.

Элегантная дама с жемчужным ожерельем, та самая, что поправила воротник, теперь взяла со стола помаду и размашисто нарисовала на лбу женщину алую полосу. Мужчина с сединой, даривший розу, теперь крутил в руках бритву, рассматривая острое лезвие с нездоровым интересом.

Молодая журналистка в строгом костюме, до этого сдержанно фотографировавшая происходящее, взяла ножницы и начала методично отрезать кусочки одежды женщины, обнажая всё больше смуглой кожи, словно разворачивая подарок на Рождество.

Кто-то написал ей на лбу непристойное слово, грубыми буквами, как будто клеймя животное.

Кто-то начал резать на ней одежду, сначала деликатно, потом всё более яростно…

Воздух в галерее стал густым от напряжения, от запаха пота и страха, от невысказанного коллективного безумия.

Тонкий юноша с лицом херувима, тихо стоявший в стороне от этого, вдруг взял со стола нож, длинный, кухонный, с деревянной ручкой и демонстративно прочитав подписанную женщиной бумагу, гаденько улыбаясь, пошел к ней…

То, что происходило потом, заставило Время ЗАМЕРЕТЬ...

Время не верило... Оно многое повидало за свое бесконечное существование — войны и казни, пытки и убийства. Но всегда это происходило по каким-то причинам, из-за страха, жадности, фанатизма…

А здесь... здесь не было ничего. Только азарт. Только власть. Единственная возможность сделать то, что обычно запрещалось, и не нести за это никакой ответственности.

Они терзали женщину, просто потому что могли…

ЭТО БЫЛИ ТЕ ЖЕ ЛЮДИ...

САМЫЕ ОБЫЧНЫЕ....

ТЕ, КОГО ОНО ВИДЕЛО В РЕСТОРАНЧИКАХ И ПАРКАХ...

ТЕ, КТО УСТАЛО ШЕЛ С РАБОТЫ...

ТЕ, КТО ВЕЛ СВОИХ ДЕТЕЙ В ШКОЛУ...

Теперь они брали только острые предметы и верёвки, связывали женщине руки и «полосовали» ей кожу, били, ставили на колени...

Они, казалось, участвовали в странном ритуале, древнем, как сам мир — превращения человека в жертву, в объект для утоления своей «темной» жажды, жажды который они даже не осознавали.

Кто-то влил женщине в рот вино, и красные струйки потекли по подбородку, как кровь. Кто-то втыкал в ее острые предметы, как будто она была подушечкой для булавок.

Они как бы сошли с ума... А может просто проявили свою «истинную природу», когда все запреты были сняты, Время этого не знало…

Но была одна вещь на столе, которую они как бы не замечали... ПИСТОЛЕТ.

Он лежал там всё время — чёрный, тяжёлый, заряженный. Последний аргумент. Конечная точка «эксперимента».

Но вот пришло и его время...

Высокий мужчина в дорогом костюме, с холодными глазами и прикрытыми губами, взял пистолет… без колебаний, уверенным движением человека, знакомого с оружием. Его пальцы легли на рукоятку, как влитые.

Толпа расступилась, внезапно затихнув. Азарт сменил страх… не за женщину, за себя…

Мужчина вложил пистолет в руку женщины, направив ствол на нее.

— Стреляй!!! — потребовал он, и его голос, звенящий от напряжения, эхом отразился от стен.

ПОВИСЛА ТИШИНА...

Такая глубокая, что можно было услышать, как бьются сердца всех присутствующих, быстро, «рвано», как у загнанных животных.

Женщина медленно подняла глаза, впервые за все часы по-настоящему взглянув на того, кто стоял перед ней. Ее лицо было бесстрастным, но в глазах читалось что-то… нет, не ненависть, не страх, а понимание. Глубокое, понимание того, что она только что видела, разложение души, когда снимаются все ограничения.

Она взглянула на пистолет в своей руке, потом снова на мужчину. По ее щеке медленно покатилась слеза… не от боли, а от осознания.

А потом она опустила руку.

И всё закончилось...

Люди вдруг как будто очнулись от коллективного безумия. Они смотрели друг на друга и на женщину с ужасом, с недоумением, не понимая, как это всё могло произойти…

Время «отмерло»... Вновь потекло своим ходом, унося с собой секунды, минуты, часы... стирая, но не забывая.

ШЕСТЬ ЧАСОВ...

ТРИСТА ШЕСТЬДЕСЯТ МИНУТ.

ДВАДЦАТЬ ОДНА ТЫСЯЧА ШЕСТЬСОТ СЕКУНД.

ИМ ПОТРЕБОВАЛОСЬ ВСЕГО ШЕСТЬ ЧАСОВ БЕЗНАКАЗАННОСТИ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПЕРЕСТАТЬ ПОХОДИТЬ НА ЛЮДЕЙ...

Опустошённое Время шло по ночному городу... По тому же самому Неаполю, который оно так любило. Теперь его улицы казались «другими», его огни — слишком яркими, его звуки — фальшивыми.

И Время не могло смотреть на людей, которые его населяли... На тех самых людей, которые днем были такими простыми, такими понятными. Которые любили, работали, смеялись.

А перед его глазами стояла маленькая истерзанная женщина с запекшейся кровью на руках и лице, с разорванной одеждой, но с несломленным взглядом, и «спешащие», как будто боящиеся, что не успеют причинить ей боль... «люди»...

«Люди»… которые потом разойдутся по домам, поцелуют на ночь своих детей, позвонят материям, пожелают спокойной ночи своему возлюбленному.

Над городом всходила луна, равнодушная, круглая, освещающая одинаково и святого, и грешника. Море также шумело, вечное, неизменное, видевшее все пороки человечества и никогда не удивлявшееся им.

А Время продолжало свой путь, унося с собой воспоминания об увиденном. О том, какая тонкая граница отделяет «цивилизованного человека» от «дикаря», и как легко эта граница стирается, когда исчезает страх страха.

ВСЕГО ШЕСТЬ ЧАСОВ...