Шкапная полка №4

Медный грош из сундука

Обращение к русской литературе, золотой её поры, всегда каким-то чудесным образом даёт как бы Vorgeschichte – предысторию (нем.) «текущего», нынешнего, бедного, самоварно блескучего времечка.

Князь П.А. Вяземский, на письме к жене (18 марта 1828 года):

«У нас ничего общего с правительством быть не может. Je n'ai plus ni chants pour toutes ses gloires, ni larmes pour tous ses malheurs». Вторая фраза, на изводе из французского, даёт приговор: «У меня нет ни песен для всех его подвигов, ни слёз для всех его бед».

А что у меня общего? С нынешним? Песни? Так там иное поют. Слёзы? ..

Запру сундук, и – с Богом, в поддавки?

Слабые бунтовщики

Пришвин, в «Восстании человека»: «Сущность человеческого прихода в мир природы является восстанием на метод природы или, просто сказать, возмущением смертью как способом такого движения».

Пожалуй, точно. Однако восстание не монолитно, восставшие давно разбились на розные, часто враждебные друг по отношению к дружке отряды, и каждый воюет «против всех», в первую очередь, против себе подобных, ближних.

Что до смерти, то ей эта междоусобица только на руку: разделяй и властвуй!

Канон

Верные свидетели. Процедура опознания наказуемого преступника Феодора Достоевского:

«А.Я. Панаева: белокурый, небольшие серые глаза.

С.Д. Яновский: глаза небольшие светло-серые, волосы у него были более чем светлые.

А.Г. Достоевская: светло-каштановые, слегка даже рыжеватые волосы, глаза карие.

А.Н. Толиверова: глаза тёмно-карие, волосы тёмно-каштановые».

***

Со слов имяреков записано верно. Подтверждаю. Коллежский регистратор Ликушин.

- Это чорт знает что такое, – проворчал вполголоса Иван Федорович. – точно пятьдесят лакеев вместе собирались сочинять и сочинили.

- В этой чаще от года к году всё чаще подобное происходит, - отмахнулся Рюноскэ Акутагава от ворот Расёмон, наседавших тенью духа убитого самурая на безвинного Куросаву с Акирой и сострадательной богиней Каннон.

- В канон, занести в канон! – прокричалось шопотом с коллежско-регистраторского места.

Áбiе (Немедленно)

Евангелие от Марка:

И прiидо́ша во Иерихо́нъ. И исходя́щу ему́ от Иерихо́на, и ученико́мъ его́, и наро́ду мно́гу, сы́нъ тиме́овъ Варти́мей слѣпы́й сѣдя́ше при пути́, прося́. И слы́шавъ, я́ко Иису́съ назоряни́нъ е́сть, нача́тъ зва́ти и глаго́лати: Сы́не Дави́довъ Иису́се, поми́луй мя́. И преща́ху ему́ мно́зи, да умолчи́тъ: о́нъ же мно́жае па́че зва́ше: Сы́не Дави́довъ, поми́луй мя́. И ста́въ Иису́съ, рече́ его́ возгласи́ти. И возгласи́ша слѣпца́, глаго́люще ему́: дерза́й, воста́ни, зове́тъ тя́. О́нъ же отве́ргъ ри́зы своя́, воста́въ прiи́де ко Иису́сови. И отвѣща́въ глаго́ла ему́ Иису́съ: что́ хо́щеши, да сотворю́ тебѣ́? Слѣпы́й же глаго́ла ему́: учи́телю, да прозрю́. Иису́съ же рече́ ему́: иди́: вѣ́ра твоя́ спасе́ тя. И а́бiе прозрѣ́ и по Иису́сѣ и́де въ пу́ть.
***
В том Саде-граде, где свершится Страшный суд, – переполох: у Ангелов нет бренья; меж тем, в безвременье людского воскресенья слепца-бродягу безоплатного – спасут. Должны спасти: так сказано, так – снилось. Так повелось – быть чуду без оплат. Слепец, прозрев, вздохнёт про «справедливость», и в долгом эхе содрогнётся Ад.

Путин (не) Шестов

Я много в своё время путешествовал, путешествую и теперь, намереваюсь путешествовать и дальше без поражения в правах.

То на автомобиле, то самолётом, то поездом и водоплавающими ковчегами.

Иногда – пешком, в удовольствие и в ночную лавку.

Задумался: чем я не путешественник?

Напечатал визитные карточки, указал, что я «путешественник», и больше ничего.

Являюсь на деловую встречу, раздаю – глаза на лоб: «Что за знаменитость?»

Скромно улыбаюсь, ясню:

- Хорошо, что вы политически корректны; могли бы в низкопоклонстве перед Путиным заподозрить.

Ну, не перед Лейбой же Шестовым? Они и не знают такого. Сразу видно – не путешественники и с философией на ты: тычут всякому философу.

Не стал я с ними дел иметь, и визитки даром забрал – такая медвежья услуга.

Голова в штанах

Будучи верным членом общества, свято блюл границы «своего» и «чужого». Например: жизнь – это «моё», биография – «чужое». Зайди вдруг речь о «моей» биографии, так это чистейший оксюморон: «чужое» не может стать «моим» за просто так, да и я «своего» за просто так не отдам. Никому.

Жизнь на биографию – обмен на дурака, неравноценность бытия и речевой субстанции.

Сознав сей парадокс, совлёк с себя звание «члена общества»: путанно в нём, неуютно, голова в штанинах застреёт.

Клавиатюра

Я обещаю вам сады.

Бальмонт

Литература есть основная форма существования мифологии Нового времени. Эта форма – уходящая, ей на смену пришла и заступает место мифология последнего времени – тырнетное, клавиация, клавиаторство, клавиатюра.

Клавиатюра выходит в жизнь из жизни, живьём, минуя писательские столы-столпы, издательские колы-колодки.

Клавиатюра есть живая вода, она всепроникающа, она живородна.

Клавиатюра – остановленное мгновенье инобытия.

Клавиатюра – миф без выделки, вино без выдержки, лицо без ретуши, голос без подгонки, чувство без продажи, жизнь без времени.

Клавиатюра – тест на дурака, поводья умнику.

Клавиатюра – джомолунгмы хлама, мусоропровод без вывоза, толчок без откачки, золотые перстеньки в дерьме.

Череда концентрических кругов совершена, аэд возвращается.

Ликушин есть, по объявлению, первый клавиатор, но будут – все: иного не дано.

Братъ Пушкинъ, замочимъ бумагу в сортирахъ. Каждый в своём.

Они глядят

Одни нищие, которые побогаче и, значит, при власти, говорят другим нищим (эти – отброс, самый низ и шваль, но с желаниями): «Работайте, копите деньги и делайтесь в свою очередь собственниками, совладельцами мира сего, а мы вас научим, как стать ближе к нам, даже рядом с нами, даже среди нас и, чем чöрт не шутит, – выше и во главе нас!»

И эти, последние, юные и глупые, умные и пожившие, ползут и карабкаются, покупаются и продают и продаются... Толпы их – неисчислимые толпы! – облепили стены и террасы зиккурата циклопической постройки, поросшей мхом и плесенью, по чьему-то великому и мудрому повелению превратившейся из шаткого сооружения в несдвигаемую гору; и эти толпы копошатся, копошатся и ползут, ползут, обрываются, дохнут, давят друг друга, матерей своих, отцов, жон, мужей и детей, клянут жизнь свою и судьбу, Бога и чорта, и тут же молятся – каждый своему Богу и чорту, и ползут, кто выжил пока, дальше, дальше, выше и вглубь. В бездну.

А те, верхние, учители их... глядят.

Ты видишь их лица, сейчас, когда ползёшь? Они – глядят.

Несовместимое

Возвратился друг из Катманду. Побывал в базовом альпинистском лагере под Джомолунгмой. Несколько дней туда по тропе карабкался. В подтверждение привёз видео и – подарком – ваххабицко зелёного цвета майку с вышивкой: “Everest Base Camp. 5356 m”.

Майке я обрадовался: в неё двух меня на зиму можно всунуть, горячо надуть и в небо пустить курьим пугалком:

«Во-он, гляди, Ликушины летят! Скоро весна...»

Я рад и друг рад: хорошо, что ты не поехал, говорит.

- Почему? – сомневаюсь.

Я, говорит, обещал, что тебя шерпа на руках носить станет.

- Ну и?

- А шерпы там, оказывается, всякое говно на себе в гору прут. Даже унитазы. Каково тебе было бы с унитазом в одном строю?

Я задумался: может, мне из дома унитаз вынести? Каково это – мне – в одном помещении с таким стыдным предметом существовать? Побуду заодно шерпой.

А друга за идею ста дырявыми рублями одарил, с автографом тайнописучими чернилами: он приключения любит.

Автограф такой: «Дал аноним имяреку».

Отвратительные часы

«А вот на днях я видел в комиссионном магазине отвратительные кухонные часы, и стрелки у них были сделаны в виде ножа и вилки».

Даня Хармс.

Изготовитель – Телемское аббатство. Подписи: Грангузье, Гаргантюа, Пантагрюэль, Жан Зубодробитель, Панург, etc…

Особенно – Панург.

«Во французской стороне, на чужой планете предстоит учиться мне в университете…»

O tempora, o mores!

Интересант

Объявление:

«Ищу собеседника. Интересного».

«Салтыков был мрачный человек, неразговорчивый, а потому я у него никогда не засиживался дольше одного часу, боясь надоесть ему своим присутствием. Он каждый раз при моем уходе звал меня тем не менее заходить еще.

Когда впоследствии я свои впечатления о Салтыкове передавал Успенскому, Глеб Иванович рассказал мне следующий анекдот. Сойдутся, бывало, Салтыков и Садовский*, посидят рядом и помолчат час, другой – и разойдутся. Потом Салтыков и говорит: “Преинтересный это человек, Пров Михайлыч!”». - А.Н. Тверитинов. <У Салтыкова в Ницце> // М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. В 2-х тт. Т. II. Изд. 2-е. М., 1975. С. 160.

Кто-то, читал, зарабатывает на жизнь «собутыльником», нанятым. Ну, работа такая, почти профессия. Вроде эскорта. Но для страдающих одиночеством «а поговорить». Но эта-то парочка прямо-таки гениальна. Исследователи паранормальных явлений в очереди на просмотр должны стоять.

Вот, я уже – стою.

* Садовский – известный на ту пору московский актёр.

Захребетная птаха

- Бим-бом-дилинь-бом! Будь весёлым с бубенцом, будь весёлым молодцом!* – поёт мне захребетная птаха.

Она сама, стоит мне шагнуть на дорогу, раскрывает красным крашенный свой клюв. Глазом подведённым по плечу лилово хлопает.

Всё – на пружинке.

Я хочу быть большим и серьёзным, грузным и неповоротливым, акмеянным, а, заслышав её припевку, разом мельчаю, мигом резвею-трезвею, мизгирьствую из последних мозгов, мальчик-с-пальчикоченею.

Коченег.

А я – живой. Я добрый. Я имажинейно нежный.

Я всех пожру и сдохну со смеху в своей клетке, на золоте зги.

А всё она – захребетная птаха моя, ибис-чибис-бабобаб.

Юница.

Идолище поганое.

Птаха, плаха моя.

Слышь, хлеботрубы, хребторубы!..

Хрясь.

Пошёл бы в дельцы, да не ведёт дорога, а ведёт так:

- Бим-бом-дилинь-бом! Будь весёлым с бубенцом, будь весёлым молодцом!

Охо-хоханьки!..

* «Легенда о Тиле Уленшпигеле».

Мир и благоволение

Услыхалось, что огромная какая-то змея, мирно проживающая в запертях японского террариума, отказалась пожрать хомяка, пущенного ей на корм. И больше: возлюбила змея хомяка, и премного. Нежит его и холит, дозволяет устраиваться на сон в своих кольцах, а бодрствуя, не спускает с него влюблённых глаз.

И увиделось мне, как прознавшие о сем чудном факте умилённо прослезились и прочувствованно, на утёртой слезе, сказали:

- Вот бы в человецех мир такой и такое благоволение! Урок!

И я тоже едва не прослезился уроку, преподанному бестолкощине человеческой если не Господом Богом, так матушкой-природой. Только урок из меня другой вышел (вошёл-то всё тот же, общий, а вышел другой, как на грех), и увиделось мне на том уроке продолжение чарующей сказки...

Страшное продолжение!

Увидалось мне, как в крепкий стклянный дом змеи подают обед, на двоих – змее как королеве-хозяйке и хомяку как приживале-консорту её: ему-то зёрнушко пригоршней, а ей... ей – мороженую тушку другого хомяка, заране умерщвлённого благоволящим человечеством и замороженного дабы не протух как обед.

- Детки, детки, бегите поглядите скорей, как змея кушать станет!..

И заглатывает змея мороженую тушку, сегодня одну, завтра другую, там десятую и сотую... Сколько хомяки дней на белом свете живут? Не знаю, не интересовался: к чему? К умножению ужаса в моих ненормально устроенных глазах?

А это ведь ужасно – каждый день видеть, как любящее тебя и любимое тобой чудовище пожирает собратий твоих, убиенных и замороженных, каждый Божий день!

Нет, я вовсе не склонен к морализаторству на нехитром приёмчике «очеловечивания» безмозглого, в общем-то, грызуна. Не моё это дело!

Я-то ведь задумался об ином: как бы так устроить жизнь, чтобы морализаторы, чудом каким, что ли, сами бы поскорей очеловечились! Очеловечились и увидали мир во всей его полноте, а там бы, на утёртой слезе, сказали:

- Вот бы в человецех мир такой и такое благоволение! Урок!

Требование, без акцепта

Фанатический философ Фёдоров, сочинивший идею «всеобщего воскрешения», или «воскрешения предков» (как угодно), вдруг попрекнул Л.Толстого – справедливо, в общем-то, попрекнул:

«Нерелигиозно у Толстого в его позднейших сочинениях требование уничтожения»*.

А я так думаю: всякое требование нерелигиозно. Подлинно религиозна только просьба.

Ну, и пожелание. Если оно, конечно, волшебностью не заражено.

И ещё думаю, что фантазия библиотекаря Николая Фёдорова побила фантазию графа Льва Толстого, и оба были те ещё ересеначальники. Вот уж на-на с нарельсовыми нанайками!..

*См., например: «Крейцерова соната» (послесловие), трактат «О жизни» и проч.

Полнота времени

«... совершенным числом обозначается полнота времени. Ибо число тысяча есть полный квадрат числа десять. Десять, взятые десять раз, дают сто; получается фигура квадратная, но плоская. Чтобы она получила высоту и сделалась полной, сто умножается снова на десять, и получается тысяча». - Блаженный Августин. О Граде Божием. Мн., М., 2000. С. 1074.

Всего-то! Помножил, подставил руки… не течот!

Время, то есть.

Замерло. Засохло. Напряглось. Глядит сквозь меня. Боится? Выжидает? Ни слезинки. Ни пописинки.

Кастрюлю вытащил из кухонного ящика… сухо!

Ведро из сарайки приволок…

Где кубическая полнота?

Может, дело в цилиндричности посуды? Но кубометры, вроде, не отменяли… Или проспал?

Тьфу! Поди пойми этих философствующих-богословствующих!

Блаженные, одно слово.