Шкатулка

«Всего превыше: верен будь себе».

Уильям Шекспир.

Сколько он себя помнил, шкатулка всегда была при нём, с самого незапа́мятного детства. И он ни одну сотню раз открывал её за свою жизнь. И каждый раз, когда он её открывал, происходило что-то уж совсем необычное, выходящее за границы разумного. Ценил он её больше, чем собственную жизнь, и любил, признаться, тоже больше.

Так и вышло, что этим утром он обнаружил пропажу. И всё оставшееся утро он бегал по дому, переворачивая мебель в комнатах, скидывая книги с полок и крича на бедную Милинду, которая ничегошеньки не понимала, но тоже искала и не находила.

— Где она?! — вопил Джек, срывая занавески в гостиной. — Где, чёрт побери?!

— Не знаю, — пищала Милинда из-под газетного столика, вся вспотевшая и растерянная, — но здесь её нет.

Прошлым летом Джек написал одну из самых лучших своих повестей. История о девочке из детского приюта и волшебной дворняге, которая умела летать и исполнять желания. Всё сводилось к детскому сказу и малообещающей перспективе быть напечатанной. Однако, сам того не замечая, Джек утонул в ней, и вместо ожидаемых пяти-шести страниц, напечатал целую сотню и превратил сказку во вполне себе взрослое чтиво с кровью и проституцией, любовью и разлукой, криминалом и наркотиками. Повесть так понравилась агенту, что он решил помочь Джеку родить её на свет, но поставил один ультиматум: «Ты должен её переписать, от начала и до конца. Переписать диалоги, сделать их более «взрослыми» и приправленными чёрным юмором. Конечно, тогда её опубликуют в журналах похабного характера или ужасов, но тогда у истории будет шанс появиться, а это лучше, чем полное его отсутствие. Ты со мной согласен?»

Конечно, он был согласен, и в тот же вечер принялся переписывать повесть, делать её более «взрослой». Ему и самому приходила такая идея (под конец его девочка из приюта стала совсем уж распутной и пахло там далеко не детской сказкой), но именно слова агента подтолкнули его этим заняться. И так истории дали зелёный свет, опубликовали в дюжине журналов похабного характера и в парочке журналов ужасов, и наградили Джека заслуженной славой и весьма достойным чеком. Но для Джека удачная публикация истории было совсем не главным.

Главным была шкатулка.

Из шкатулки рождались на свет все его идеи. Она была его богиней, музой. И её потеря была не просто ударом, а сокрушительным выстрелом из пушки.

Джек поник и уставился на свои босые ноги. Только сейчас до него дошло, что всё это время он расхаживал в пижаме и шлёпал по холодным половицам босиком. Он больше не размахивал руками и не кричал, не носился по всему дому как сумасшедший, он просто умолк, угас. Милинда это заметила и прекратила шарить под газетным столиком, вылезла из-под него и медленно, настороженно подошла к мужу и положила ладонь ему на плечо. И тихо спросила:

— Что случилось, дорогой?

— Она... она всё это время была у меня в голове... — запинаясь и посапывая проговорил он, не поднимая глаз на Милинду, — и она потерялась... Я больше никогда её не найду... — и совсем шёпотом, — никогда...

— Кого не найдёшь, Джек? Кого?

— Мою шкатулку, Милинда, — тоном судьи, сказал Джек. — Я больше никогда не напишу ни единого рассказа. Без шкатулки — я никто.

Это прозвучало как приговор.

Они ещё какое-то время простояли посреди гостиной, поникшие и печальные, потом Милинда убрала руку с плеча и ушла на кухню готовить завтрак, а Джек так и остался стоять. Потом он, конечно, ушёл, заперся в своём кабинете и не выходил из него до позднего вечера.

Шкатулка в его голове была генератором, питавшем его мыслями, энергией и желанием творить. Сколько бессонных ночей было затрачено на написание ещё одного рассказа – не счесть. И ему было не по себе, когда он лёг этой ночью вместе с Милиндой в одно с ней время, а не прокрался в спальню под покровом ночи и не залез под одеяло, как было принято, когда она уже давным-давно спала. Ночь выдалась долгой, а сон так и не приходил. Когда в окно забрезжили первые лучи рассвета, Джек уснул беспокойным, но желанным сном. А Милинда, проснувшись поутру, не стала его будить.

Она и так прекрасно знала, как плохо её мужу, и решила, пускай поспит подольше. Долгий сон всегда шёл на пользу, говорила её бабушка, и никогда во вред.

Джек же размышлял о том, за что Господь Бог наслал на него эту напасть.

На его памяти шкатулка не терялась никогда. Она всегда была при нём. Всегда, сколько он себя помнил.

Но тут он слукавил: она терялась и не единожды.

Джек прекрасно знал, как это бывает. Сначала она есть, и ты открываешь её почти каждый вечер, чтобы подкрепиться парочкой новых идей для рассказа. Берёшь из неё всё больше и больше, и кажется, что дна в ней нет, и идеи будут струиться из неё, как гейзер, до бесконечности. Но это не так, а если он когда-то думал иначе, то занимался чистым самообманом. Идей вправду было много, но большинство из них он откидывал или отодвигал, говоря: «это на потом» или «не сегодня», или «когда-нибудь в другой раз», или «я найду тебе применение, обещаю». И так каждый раз. Но если идеи исчерпывались, шкатулка не пропадала; она просто-напросто запиралась. И Джеку приходилось ждать пару-тройку дней, недель, а то и месяцев, прежде чем она снова открывалась и из неё можно было извлекать всё больше новых идей.

Но чувства, что шкатулка куда-то пропала, испарилась, не возникало. В те разы он точно знал, что она вновь появится, откроется, и всё будет по-старому. Но в этот раз всё было иначе. Он её больше не видел, не чувствовал.

И наутро, когда он открыл глаза в залитой светом спальне, он смирился, что больше никогда ничего не напишет. Потому что писать будет просто не о чём.

Милинда не сводила глаз с Джека, пока они были за столом. Она изучающе на него смотрела, и в её глазах читалось, что она чего-то ждёт, но чего?

— Что-то случилось, Милинда? — спросил Джек, отправляя в рот очередную вилку с яичницей. — Ты хочешь мне что-то сказать?

И она будто ждала этого вопроса, произнесла:

— Я хочу тебе кое-что показать. — Мерно проговорила она, отодвигая в сторону тарелку и столовые приборы. — Сначала доешь, потом пойдёшь за мной.

— Что ты хочешь мне показать?

— Т-ш-ш! — шикнула на него Милинда. — Сначала доешь, потом покажу.

Джеку это не нравилось, но он ничего не мог поделать и был не против, если Милинда устроит ему какой-нибудь сюрприз. Правда, он был не уверен, что сюрприз, каким бы хорошим он ни был, смог бы его в это утро хоть немножечко заставить улыбнуться. Об этом он ничего не сказал, лишь покорно жевал яичницу, которая этим утром была безвкусной.

Доев, Милинда взяв своего мужа за руку и повела его в коридор.

Они остановились напротив двери в кабинет Джека. Ему это не понравилось, но он решил промолчать: посмотрим, что будет дальше.

Когда Мелинда открыла дверь и ввела его в кабинет, Джек понял, что всё это значит.

Стол, за которым он мастерил свои рассказы, был прибран. Весь оставленный им творческий беспорядок куда-то пропал. Он заметил, что не находит стопки листов с его старыми рассказами и незаконченными черновиками и рукописями. Куда бы Милинда их не дела, интерес к ним у него полностью остыл, и он не стал бы на неё злиться, даже если она их выбросила в урну или сожгла. На них ему было, честно говоря, наплевать. Вместо старых исписанных вдоль и поперёк листов, на столе лежала нетронутая стопка чистой бумаги и его печатная машина с уже вставленным в неё первой страницей. И сбоку под столом стоял термос. В нём был кофе, пояснила Милинда, а кружку со свежим она сейчас ему принесёт. Что касается тишины, которой он всегда от неё требовал, она пообещала не беспокоить его и не шуметь, стать тише мыши на целый день.

Джек запротестовал, но Милинда не стала его даже слушать, усадила за кресло и подложила стопку остро наточенных карандашей ему под руку.

— Я же сказал, что больше ничего и никогда не напишу! — вскричал Джек, краснея на глазах. — Без шкатулки — я никто!

И, словно у маленького мальчика, в уголках глаз у него заблестели слёзы. Милинда вышла и тут же вернулась с кружкой горячего кофе в руке. Усадила на место поднявшегося Джека и с громким стуком поставила кружку на стол.

— А теперь слушай меня, дорогой, — сказала Милинда тоном учительницы младших классов. Она погладила Джека по спине и приобняла его, чтобы он не мог ей сопротивляться: — Ты будешь писать. И неважно, что ты потерял шкатулку. Совсем неважно.

Она чмокнула его в щёку, от чего он невольно дёрнулся в кресле. Она вытерла слёзы с уголков его глаз и прошептала совсем близко к уху:

— Пиши для меня, Джек. Мне совсем неважно, что ты напишешь. Я люблю тебя, дорогой, и верю, что у тебя получится снова оседлать коня.

И с этими словами она удалилась, тихо прикрыв за собой дверь.

Прошло около часа, прежде чем раздался первый щелчок клавиши. Потом ещё один, и ещё. Джеку с трудом удавалось подбирать не то что слова, буквы! Но он продолжал печатать. Поначалу неуверенно, осторожно, словно ребёнок, делавший первые шаги, потом постепенно начал набирать обороты. Через ещё один час машинка вошла в свой прежний ритм, и из кабинета Джека доносилось сплошное клац-клац-клац-клац и редкие паузы, во время которых он продумывал следующие действия.

К часу дня из кабинета донёсся крик:

— Милинда! Я тебя безумно люблю, дорогая! ТЫ ВЕРНУЛА МНЕ МОЮ ШКАТУЛКУ!

И раскатистый смех, полный радости и счастья, который удаётся услышать далеко нечасто и уж тем более от такого человека, как Джек.

Милинда на деле никуда не уходила, вместо того, чтобы вернуться к своим домашним делам, всё это время она сидела под дверью, готовая в любой момент, если Джек попытался бы сбежать из кабинета, загнать его обратно. Но когда она услышала первый «клац», то вздохнула с облегчением. А когда машинка зажила прежним ритмом, девушка и вовсе отошла от двери, но время от времени возвращалась, проверить, как идут дела. Но когда из кабинета Джека донеслись вопли признания, она засмеялась раскатистым, звонким смехом.

С тех пор шкатулка Джека была возвращена, и он её больше никогда не терял. А если и наступали дни застоя, Милинда всегда оказывалась под рукой и помогала Джеку вернуться в колею. После этого случая, карьера Джека пошла в гору и всё потому, что он стал писать больше хороших рассказов.

«Любовь — лучик на дне колодца, дающий мне надежду. Только благодаря любви я всё ещё не сдался и продолжаю карабкаться вверх...»

Джек Вашингтон

«Шкатулка с любовью».

18 апреля 2025...

Особые благодарности моему редактору, K.J.Riley, без которого этот рассказ не вышел бы в свет — без её помощи я бы на это не осмелился.

Телеграмм канал редактора: https://t.me/Ex_libris_XVI

Роман: https://author.today/work/290473

Рассказ: https://author.today/work/367603