Шум за стеной

Сначала был запах.

Резкий, въедливый — хлорка, смешанная со старым потом и влажной тканью. Такой запах бывает в дешёвых больницах и подъездах, где слишком часто и слишком бессмысленно моют полы.

Потом появился звук. Чьё-то сопящее дыхание рядом, детский всхлип через пару коек, тихое поскрипывание пружин. Где-то далеко, за стеной, глухо гудел водопровод.

Глаза открылись не сразу. Сначала появилось осознание: я есть. Тяжёлое, вязкое, как будто его вытащили со дна холодного пруда.

«Я…»

Мысль оборвалась. Вместо слов — кашель. Горло обожгло сухостью, во рту мерзкий привкус дешёвых лекарств или таблеток от головы.

Он попытался вдохнуть глубже — лёгкие дернулись, грудная клетка отозвалась тупой болью.

Так, стоп.

Он рывком вдохнул ещё раз и наконец-то заставил себя открыть глаза.

Над ним был потолок. Тёмный, с желтоватыми пятнами, со щелью в штукатурке, похожей на криво нарисованную молнию. Где-то сбоку отсвечивал прямоугольник окна, но шторы были задернуты, и в комнату просачивался только тусклый серый свет.

Он попытался повернуть голову. Мир поплыл, к потолку добавилась своя личная молния — вспышка боли в виске. Он зашипел и замер.

Больно. Значит — жив.

Это было почему-то важно.

Он прислушался к себе. Тело казалось… неправильным. Лёгче. Меньше. Рука, лежавшая на одеяле, казалась тонкой, почти детской. Пальцы — короткими.

Он медленно, как будто крадя движение у кого-то, приподнял кисть и подвёл к лицу. Кожа на ладони — светлая, голая, без волос. Ногти — обгрызанные. Запястье тонкое, как у подростка.

Я что, похудел до костей, пока лежал?..

Мысль была автоматической, привычной — и сразу же натолкнулась на пустоту. Лежал где? До этого что было? Память ответила вспышками: синий свет монитора, кружка с кофе, пальцы по клавиатуре. Мигающий курсор. Поздний вечер. Звон в телефоне. И всё.

Никакой больницы. Никакого «лежал».

Он медленно повернул глаза, не двигая голову. Соседняя кровать. На ней, свернувшись калачиком под серым одеялом, спал ребёнок. Настоящий ребёнок, лет пяти. Рыжие кудрявые волосы, торчащие из-под одеяла, нос, уткнувшийся в собственное плечо. При каждом вдохе он чуть-чуть сопел.

Ещё дальше тянулся ряд таких же узких кроватей. Чужие тела под одеялами, чужое дыхание, чьи-то ноги, торчащие наружу. Общая спальня. Не больница, точно.

Он попытался приподняться на локтях. Спину свело, в глазах потемнело, мир на секунду рассыпался на пиксели. Он шумно выдохнул и рухнул обратно на плоскую подушку.

В висках пульсировало. Где-то глубоко под этой пульсацией шевельнулось странное ощущение — словно в черепе включили тихое, но очень назойливое жужжание старого телевизора без сигнала. Еле слышный шшшшшш на грани слуха.

Он зажмурился, ожидая, что шум пройдёт. Он не прошёл. Вместо этого где-то внутри, не глазами, а вот тем самым внутренним слухом, мелькнуло что-то ещё — белёсый прямоугольник с тёмными буквами.

Как будто кто-то показывал ему картинку прямо в голову.

[Инициализация…]

Буквы были чёткие, чужие, слишком аккуратные. Он даже не успел прочитать всё — прямоугольник мигнул, как старая реклама, и исчез. Шум чуть стих, но остался.

Он разлепил глаза. Потолок был всё тот же. Молния-трещина никуда не делась. Значит, или он не сходит с ума, или сходит по-настоящему основательно.

Где-то справа кто-то зашевелился, послышался сонный шёпот.
— …shut up, Tommy… — пробормотал мягкий детский голос, глотая слова.

Он моргнул. Английский? Да. Английский.

Он попробовал шевельнуть языком, ощутил шероховатую нёбо и болезненный, почти незнакомый рот.

Тихо, одними губами, он выдохнул на русском:

— Да что за…

Голос сорвался на хрип. Звук показался чужим — выше, тоньше. Не его. Его собственный внутренний голос и этот писк в воздухе не совпали.

Это не мой голос.

От этого факта стало холодно. Не от сквозняка — откуда-то изнутри.

Он осторожно вытянул под одеялом ноги — колени упёрлись в торец кровати быстрее, чем он ожидал. Тело казалось слишком коротким, слишком лёгким, как будто его сжали в масштабе.

«Не мой голос, не мои руки, не мои ноги», — подумал он. И эта мысль, даже сформулированная, прозвучала внутри странно глухо, как будто её проговорил кто-то другой.

Он вдохнул носом. Запах хлорки ударил в мозг. Где-то за окном каркнула ворона. Внутренний телевизор снова чуть шуршал, будто кто-то крутил настройки.

Вдруг послышалось: щёлк — вроде бы дверь. Потом глухие шаги по коридору, всё ближе. Чей-то взрослый голос позвал, приглушённо, в другой комнате:

— Wake up, kids, time to get up!

Фраза была на английском, но мозг перевёл автоматом, без усилий. Так, словно он всегда это понимал.

Шаги приближались. Тень полосой скользнула под дверью, по полу. Рука сама собой судорожно сжала край одеяла, вцепившись так, что побелели костяшки пальцев.

Дверь распахнулась без скрипа — слишком привычное движение — и в комнату хлынул полосой более яркий свет из коридора. Несколько детей зашевелились, кто-то застонал, кто-то натянул одеяло на голову.

— Подъём, — тихо сказала женщина, но голос был чужой: тёплый, с мягкими английскими гласными. — Подъём, сонные головы.

Она прошла внутрь, прикрывая дверь плечом. Высокая, в простой блузке и кардигане, с собранными в хвост тёмными волосами. Лицо у неё было усталым, но не злым. Круги под глазами, лёгкая припухлость век. Молодая, но уже выжатая, автоматически отметил он.

Она привычным движением дёрнула шторы у одного окна — в комнату сразу вломился серый утренний свет, от которого стены казались ещё грязнее. Те, кто спал ближе, застонали громче.

— Встаём, встаём… — по-английски, но смысл был очевиден.

Она пошла вдоль ряда кроватей, кто-то привычно пытался спрятаться, кто-то уже соскальзывал на пол, шаркал ногами. До его кровати она дошла через пару секунд.

— Доброе утро, — сказала она, остановившись рядом. Потом чуть наклонилась, вглядываясь в него. — Как ты?

Слова были на английском, но мозг всё равно выдавал перевод сразу, без паузы. Это было одновременно удобно и очень странно, необычно.

Он моргнул, глядя на неё снизу. Горло сжало, но он всё-таки выдавил:

— Нормально… — по-русски.

Звук прозвучал слишком глухо собственному слуху, но для неё это был просто тихий неразборчивый шёпот. Она чуть нахмурилась, не поняв, и присела на край кровати, проверяя его лоб тыльной стороной ладони.

Ладонь была тёплой. Настоящей. От этого стало ещё неуютнее.

— Ты всё ещё горячий, — пробормотала она себе под нос, уже снова по-английски. — Но лучше, чем вчера.

Он почувствовал, как её пальцы слегка раздвигают ему веки, свет из окна больно полоснул по зрачкам. Она внимательно смотрела ему в глаза, как врач.

— Видишь меня? — спросила. — Слышишь?

— Да, — выдохнул он, и теперь старательно сказал на английском: — …Да… то есть… yes.

Язык запнулся, пытаясь перескочить с одного берега на другой, но всё-таки перескочил. Слово прозвучало скошенно, с акцентом, но она улыбнулась с облегчением.

— Так лучше, — сказала она. — Ты нас вчера перепугал.

Вчера? Он сглотнул.

— Ч… чем? — губы сами пытались строить русские звуки, приходилось насильно их загибать под английский. — Что… было?

Она вздохнула и, кажется, впервые посмотрела на него не как на строчку в отчёте, а как на ребёнка, который может что-то запомнить.

— Ты упал, Дэниел, — сказала она. — В коридоре. Ударился головой. Помнишь?

Имя прозвучало чётко, как удар ложкой по столу. Дэниел. В голове на секунду вспыхнуло: «Я не…» — и тут же потонуло в чёрной дыре.

Он поискал в памяти этот момент — коридор, падение, удар — и не нашёл ничего. Только тот синий свет монитора, усталые пальцы над клавиатурой и провал.

— Не… — язык споткнулся. Он поправился:
— Не очень… помню.

Она кивнула, будто ожидала именно этого.

— Это нормально, — уверила. — Доктор сказал, что сотрясение лёгкое. Немного отдохнёшь — и всё будет в порядке.

Пальцы легко коснулись края бинта, который он только сейчас ощутил — тугая повязка на виске, тянущая кожу.
— Болит?

Он честно подумал секунду и сказал:

— Да.

Это уж точно было правдой.

Она снова положила ладонь ему на лоб, чуть задержавшись.

— Ты напугал Эмму, — вдруг добавила она, как будто это было важно. — Она первая тебя нашла. Кричала на весь коридор.

Имя «Эмма» ничего не сказало. Пустой звук. Зато слово «приют» всплыло само — не из её речи, а из его догадки: общая спальня, младшие, дежурная тётка. Детдом, только не тот, что он привык представлять себе по русским сериалам.

— Это… приют? — спросил он тихо. Голос всё ещё был странным, тонким, но внутри вопрос прозвучал ровно.

Она странно на него посмотрела — с тенью удивления.

— Конечно, — медленно сказала. — Ты и так это знаешь.

Я знаю? — эхом отозвалось в голове. Никаких воспоминаний о здешних стенах.

Он машинально отвёл взгляд в сторону и увидел другие кровати, детей, которые уже с неохотой выбирались на ноги, кто-то натягивал носки, кто-то спорил за тапки. Всё выглядело привычным — но только для них.

— Слушай, — сказала женщина мягче. — Если ты чего-то не помнишь — не страшно. Такое бывает при ударах по голове. Но ты точно в безопасности

Она говорила это тоном, каким говорят маленьким детям, которых надо успокоить. И он понял, что так его и видят: шесть лет, ударился, перепугал взрослых, лежит теперь с мутными глазами.

Шесть лет. Чужое, короткое, хрупкое тело вдруг стало ещё меньше.

— Я… — он запнулся, потом решил спросить самое простое: — Меня зовут… Дэниел?

Она тут же кивнула.

— Да, — сказала. — Дэниел Рид. Тебе шесть.

Она улыбнулась чуть шире, словно тестируя его реакцию:
— Можешь сказать? Меня зовут Дэниел.

Он на секунду подумал отказаться, но вовремя спохватился: странный ребёнок, который даже своё имя не может назвать, — это много лишних вопросов. Поэтому он вдохнул и осторожно, прислушиваясь к себе, выдал:

— Меня зовут Дэниел.

Слова показались слишком гладкими. Слишком правильными для того, кто якобы ударился и всё забыл. Но она выглядела довольной.

— Вот и отлично, — сказала она. — Видишь? Всё на месте.

Она выпрямилась, оглядела комнату.
— Сейчас все встанете, умоетесь — и на завтрак. А потом доктор ещё раз заглянет.

Она уже собиралась идти дальше, но задержалась на полшага и добавила, глядя прямо на него:

— Если тебе станет плохо — сразу скажи, хорошо, Дэн?

«Дэн». Ещё одно уменьшительно-ласкательное, которое ему приходится примерять, как чужую рубашку.

— Хорошо, — ответил он.

Она коротко кивнула и пошла к следующей кровати, расталкивая одеяла и подгоняя остальных. Шаги её удалялись между рядами.

Он остался лежать ещё пару секунд, затем медленно разжал пальцы, отпуская мятую ткань. Одеяло распрямилось. Холодный воздух комнаты тут же ощутимее ударил по коже, когда он осторожно высунул одну ногу из-под покрывала и нащупал босыми пальцами жесткий, ледяной линолеум пола.

Вторую ногу он поставил рядом, медленно, как будто входил в незнакомую воду. Тело откликнулось лёгкой дрожью. Колени — чужие, тонкие — заметно тряслись, когда он упёрся руками в матрас и попробовал подняться.

Мир не перевернулся, просто слегка покачнулся, как лифт в старом доме. Голова глухо звякнула болью в области повязки, перед глазами на секунду пошли цветные круги.

Кто-то с другой кровати, шмыгнув носом, прошаркал мимо и толкнул его плечом:

— Давай уже, — буркнул мальчишеский голос, явно не рассчитывая, что его поймут. — А то для тебя воды теплой опять не останется.

Слова были на английском, но мозг даже не задумывался о переводе сразу выдал смысл. Он автоматически отступил на полшага, держась за край кровати, пропуская мальчишку к двери.

Голые ступни шлёпали по полу, дети один за другим вытекали из спальни — короткая вереница пижам, худых рук, взъерошенных голов. Кровати быстро пустели, только пара самых упорных пыталась ещё выторговать секунды сна, натянув одеяла до носа.

Он постоял, оценивая собственные силы. Ноги ещё дрожали, но держали. Руки слушались. Голос… ну, с голосом разберёмся.

Сделав первый шаг, он поймал себя на странном ощущении: как будто в теле не хватало веса. Каждый шаг был чуть выше, чем нужно, как если бы он привык к другим пропорциям. Он шёл аккуратно, цепляясь взглядом за детали: облупившаяся краска на косяке, ржавый гвоздь в стене, кривой коврик у двери.

В коридоре было светлее. Небольшие прямоугольные окна под потолком пропускали серый утренний свет, тускло отражаясь в плитке. По стене тянулся потёртый пластиковый бортик, чтобы дети не обдирали штукатурку.

Гул голосов и плеск воды доносился с конца коридора. Туда и тянулась струйка детей.

Он влился в поток, стараясь не выделяться. Справа пробежала девчонка с рыжей копной волос, быстро, ловко проскакивая между малышей.

— Я первая! — выкрикнула она по-английски, даже не оборачиваясь. — Я сегодня первая!

Её голос звенел — наглый, живой. И имя «Эмма» вдруг тихо всплыло эхом в голове, накладываясь на свежую фразу мисс Харрис: «Она первая тебя нашла».

Так вот ты кто.

В умывальной комнате было тесно и влажно. Две длинные раковины по стенам, ряд кранов, из которых вода текла тонкими струйками или вовсе не текла. Над раковинами — зеркала, когда-то, возможно, ровные, а теперь кривые, с потёртой амальгамой по углам.

Он встал чуть в стороне, пропуская более расторопных к кранам. Внутри всё сжалось от одновременно простого и жуткого желания: посмотреть. Убедиться.

Но прежде чем он успел сделать шаг, кто-то сзади подтолкнул его к плечу:

— Дэн, ты чего тормозишь? —

Он повернул голову. Рядом стоял мальчик постарше, с короткими светлыми волосами и слишком уверенным взглядом.

— Вода сейчас холодная будет, — продолжал тот, — если долго мяться, вообще ледяная.

Имя «Дэн» прозвучало привычно для этого мальчика — и абсолютно чуждо внутри самого «Дэна».

— Иду, — ответил он автоматически, пусть и чуть запоздало.

Он протиснулся к свободному крану. Струя воды была действительно ледяной — пальцы свело, как только он подставил руки. Жёсткая английская вода пахла железом.

Он плеснул себе в лицо. Холод пробил до костей, выбив остатки сна. Боль в виске стянулась тугим обручем, но стала как будто чётче, контролируемее.

И тогда он поднял глаза.

Зеркало было длинным, но с пятнами. Оно искажало, чуть вытягивая лица, подсвечивая мешки под глазами. В отражении теснились дети: кто-то гримасничал, кто-то полоскал рот, кто-то тащил за рукав соседа.

Среди них стоял худой мальчишка в поношенной пижаме с выцветшими полосками. Тонкая шея, торчащие ключицы. Волосы — тёмно-русые, с вихром, лежащим не так, как он привык. Лицо… не его.

Нос — другой. Чуть вздёрнутый. Подбородок — меньше, мягче. Глаза — светлее, серо-зелёные, слишком большие для этого лица. Никаких привычных морщин, складок, ничего, к чему можно было бы привязаться.

Он смотрел на этого мальчика, и мальчик в зеркале смотрел на него, одинаково растерянный.

Это не я.

Мысль вспыхнула настолько ясно, что на секунду заглушила всё остальное. Разговоры вокруг стали отдалённым фоном, как будто кто-то убавил громкость мира.

В голове, поверх отражения, вдруг чётко проявился тот самый белёсый прямоугольник. На этот раз он не исчез сразу. На нём чёрными буквами, без рамок и украшений, было написано:

[Носитель обнаружен.]
[Запуск базовой конфигурации…]

Буквы будто висели прямо на стекле, поверх отражения мальчика. Никто, кроме него, этого не видел: дети справа и слева продолжали плескаться, ругаться, тащить друг у друга мыло.

Он моргнул — окно не исчезло. Лишь слегка смазалось, как если бы кто-то тряс монитор.

Сердце забилось чаще. Не так, как при панике, — скорее как при слишком быстром подъёме по лестнице. Он вцепился пальцами в край раковины, ощущая шершавую кромку под подушечками.

[Состояние носителя: удовлетворительное.]
[Доступ к памяти: фрагментарный.]
[Рекомендуется стабилизация.]

Слово «носитель» неприятно резануло.

Гул в голове усилился, превратившись на секунду в настоящий шум — как будто кто-то совсем рядом включил тот самый телевизор на снег. На периферии зрения свет чуть дернулся, края зеркала словно сдвинулись на долю миллиметра, воздух над краном стал плотнее.

Он судорожно втянул воздух через нос. Запах влажной плитки и дешёвого мыла резко вернул мир на место. Зеркало снова стало просто зеркалом — с пятнами, с облезлой амальгамой.

Прямоугольник потускнел.

[Базовая конфигурация активна.]
[Подсистемы: наблюдение, оценка, рекомендации.]
[Дополнительный функционал недоступен.]

Строки пробежали и начали растворяться, как будто их смывало той самой ледяной водой. Всё заняло не больше пары секунд, но для него это были длинные, растянутые мгновения.

— Эй, Дэн, ты чего застыл-то? — справа кто-то толкнул его локтем. — Мыло передай!

Он почти вздрогнул от чужого голоса и, не отпуская край раковины одной рукой, другой машинально нащупал скользкий брусок и передал дальше. Пальцы чуть дрожали. Вода из крана всё так же била тонкой струйкой, расплёскиваясь по эмалированной чаше и стекала в слив мелкими каплями.

— Ладно, хватит уже, — проворчал кто-то слева. — У меня руки скоро отвалятся.

Шум вернулся резко: брызги, смех, ругань. Кто-то специально плеснул на соседа, кто-то хватал чужое полотенце. Зеркало стало снова просто зеркалом — с пятнами и кривыми отблесками, без белых прямоугольников с текстом поверх.

Он плеснул в лицо ещё одну горсть ледяной воды — просто чтобы занять руки, — и отступил от раковины, пропуская следующего. Тело мелко знобило, но голова, наоборот, прояснилась до неприятной ясности.

— Дэн, идёшь? — рыжая девчонка уже пробиралась к двери, умудряясь никого толком не задеть. — А то потом за столом не усядешься.

Голос звенел нагло и живо. «Эмма», — всплыло в памяти, накладываясь на недавнее: «Она первая тебя нашла». Теперь имя имело лицо.

Он кивнул ей — чуть слишком отточенным движением для шестилетнего — и вышел следом в коридор.

Поток детей потянулся к столовой, туда, откуда уже тянуло кашей и чем-то подгоревшим. Шлёпанье босых ног, клёкот чужих голосов, хлопающие двери — весь дом просыпался разом. Он сделал с десяток шагов в общем потоке, прислушиваясь к болтающимся внутри ощущениям… и словил новый укол в виске, как будто кто-то нажал изнутри прямо по краю бинта.

Боль оказалась кстати.

Шаг сбился, он слегка пошатнулся, упёрся ладонью в стену и поморщился, не особо стараясь это скрыть. Коридор на секунду поплыл, свет из окон стал слишком ярким.

— Ты как? — донёсся откуда-то впереди голос мисс Харрис. Она уже гнала детей к еде.

— Голова… — тихо протянул он, хватаясь пальцами за повязку и позволяя лицу искривиться так искренне, как только мог. — Кружится…

Он выглядел не как хитрый симулянт, а как ребёнок, которому действительно плохо.

Мисс Харрис сразу развернулась и вернулась к нему быстрым шагом.

— Опять? — в голосе тревога, не раздражение. — Сможешь дойти?

Он послушно сделал шаг. Нога чуть съехала по гладкой плитке, он позволил себе качнуться сильнее, чем требовалось. Мир послушно качнулся вместе с ним.

— Так, — коротко решила она. — Пойдём-ка обратно в спальню. Завтрак тебе принесу туда.

Она аккуратно подхватила его под локоть, придерживая, будто он мог свалиться в любую секунду.
— Остальные — вниз! — выкрикнула она остальным, даже не оборачиваясь. — И если я узнаю, что вы снова дрались…

Хор протяжного ответа детей в ответ означал примерно «конечно, мы обязательно подерёмся», но она это проигнорировала.

До спальни было недалеко: пара поворотов, знакомый уже бортик вдоль стены, облезлая табличка «Мальчики» на двери. Чёрные буквы на белом пластике смотрелись как наклейка на коробке: товар «мальчики», партия такая-то.

Внутри было всё так же пусто, как утром, — кровати заправлены кое-как, чужие одеяла, чужие подушки. Она усадила его на край его койки.

— Ложись, — сказала, поправляя подушку. — Я сейчас принесу кашу.

Она чуть наклонилась, снова проверяя лоб:
— Если станет хуже — позови. Хорошо, Дэн?

Он кивнул, не пытаясь храбриться — наоборот, позволил себе выглядеть слабее.

— Хорошо.

Она ещё секунду смотрела на него, будто что-то решая, потом развернулась и вышла, прикрыв дверь. Замок не щёлкнул до конца — полотно остановилось, оставив тонкую светлую щель.

Шаги её удалились по коридору. Гул столовой, топот, возгласы снизу тоже ушли вглубь, превратившись в глухой фон.

Он подождал, считая вздохи. Раз, два, три… десять. Никаких новых шагов, никакой возни за дверью.

Тогда он сел, осторожно спустил ноги на пол и поднялся, ощущая, как шатается лёгкое, ещё непривычное тело. Голова ныла, но терпимо. Внутренний «шум телевизора» тоже стих, но не до конца: где-то на краю внимания всё равно шелестело что-то своё.

Он подошёл к двери и замер рядом, не касаясь ручки. Щель была узкой, но звук через неё проходил хорошо. В коридоре раздались новые шаги — тяжёлые, уверенные. К ним присоединился более лёгкий цок каблуков.

Он чуть наклонился, не прижимаясь к самой двери, чтобы та не скрипнула.

— …говорю тебе, он меня пугает, Нора, — голос мисс Харрис звучал напряжённо, но сдержанно. — Он смотрит… не как шестилетний.

Второй голос был ниже и суше — та самая «главная», догадался он. В нём слышался прокуренный женский голос с властными нотками.

— Джоан, он ударился головой, — спокойно ответила Нора. — Дети после этого часто ведут себя странно.

Судя по звучанию, они остановились где-то совсем рядом, почти у самой двери. Он сделал полшага назад, но ухо от щели не оторвал.

—Дело не только в голове, — упрямо продолжила Джоан. — Вчера, когда Эмма его нашла…

Шуршание ткани, короткая пауза — будто она прокручивала картинку.
— Он лежал и просто смотрел в потолок. Ни паники, ни слёз. А когда я к нему наклонилась, он спросил…

Она запнулась.

— Что? — Нора не повышала голос, но в нём появилась недовольная острота.

— «Где я», — выдохнула Джоан. — Но не как ребёнок, который ударился головой. Как… не знаю. Звучит глупо, я знаю.

Совсем не глупо, хмыкнул он про себя.

— Тебе просто было страшно, — отрезала Нора. — Эмма орала на весь этаж, ты с ней бегала…

Она вздохнула коротко, с раздражённой усталостью.
— Доктор что сказал?

— Сотрясение лёгкое, — нехотя повторила Джоан. — Но я всё равно… он говорит так осознанно. Некоторые семилетние не строят фразы так, как он.

— Нам повезло, — сухо заметила Нора. — Один умный среди двадцати семи — это прогресс.

Её сарказм он понял и без перевода.

Джоан промолчала пару секунд. В тишине было слышно, как она, наверное, перехватывает папку или сжимает руки.

— Просто… попроси его зайти ещё раз, — тихо попросила она. — Мало ли.

— Он зайдёт, — чуть мягче сказала Нора. — Я уже договорилась. Но если ребёнок ходит, ест и отвечает на вопросы — это максимум, который мы можем себе позволить.

Пауза.
— Это приют, Джоан, не клиника. У нас нет ни людей, ни денег, чтобы превращать каждого кто слегка травмировался в большуя статью расходов.

Это «нет ни людей, ни денег» звучало очень знакомо. Только раньше он слышал его в курилках, а не в коридоре детдома.

— Я понимаю, — тихо ответила Джоан. — Просто… он другой.

Нора фыркнула, но без злобы:

— Тут половина «другие». Мы не можем помочь всем.

Потом уже более деловым тоном:
— Иди, отнеси ему завтрак. Остальные пусть пока без твоего внимания потренируются самостоятельности.

Шаги разошлись: один ритм — тяжёлый — двинулся дальше по коридору, другой развернулся к двери спальни.

Он успел отскочить к кровати, опуститься на край матраса и почти одновременно с этим, не теряя ни секунды, лечь и натянуть одеяло до груди. Сердце колотилось так громко, что казалось — его слышно и в коридоре.

Дверь легко толкнули, она скрипнула едва слышно, и в комнату снова пролился коридорный свет.

Он успел лишь дёрнуть одеяло повыше, изображая примерного больного, когда дверь мягко толкнули, и в щель опять просочился свет.

— Я же сказала, быстро, — мисс Харрис вернулась с подносом. На подносе дрожала тарелка с вязкой кашей, стакан чая цвета разбавленного йода и тонкий унылый ломтик хлеба.

Она поставила поднос на тумбочку. Та чуть качнулась, жалобно скрипнув ножками.

— Справишься сам? — спросила она.

— Да, — ответил он. На этот раз выдал короткое английское yeah, хотя думал всё равно по-русски.

— Хорошо, — она чуть расслабилась. — Я потом ещё загляну. Доктору сказала, что у тебя снова болит голова. Пусть посмотрит после завтрака.

Она уже повернулась к двери, но снова задержалась, оглянулась через плечо:

— И, Дэн… — голос стал мягче. — Если тебе страшно или снятся плохие сны — ты можешь мне рассказать. Я помогу. Ладно?

Сказано было тем тоном, каким взрослые очень хотят помочь, но не понимают, с какой стороны подступиться.

Он кивнул. Объяснить, какое у него «страшно», он не смог бы ни на одном языке.

— Ладно, — решила она. — Ешь. Остальным тоже нужна моя помощь.

Дверь прикрылась. Замок привычно щёлкнул не до конца, оставив тонкую щель. Шаги ушли по коридору и вскоре растворились в общем гуле снизу.

Он сел, подтянул поднос ближе. Пар от каши пах чем-то средним между овсянкой и мокрым картоном. Желудок глухо напомнил о себе.

Он взял ложку, зачерпнул кашу, попробовал. На вкус — пресно, чуть солоновато, но вполне терпимо. Рука заметно уставала уже к третьему движению, мышцы тянуло, как после непривычной нагрузки. Тело честно отрабатывало роль шестилетнего с сотрясением.

Где-то за стеной, левее, захрипело радио — старое, с умирающими динамиками. Сначала заиграла смазанная музыка, потом поверх неё лёг голос диктора. Он говорил с тем спокойствием, которым обычно озвучивают и прогноз погоды, и плохие новости.

— …вчера вечером, — донеслось через кирпич и штукатурку, — полиция по-прежнему отказывается комментировать инцидент, произошедший пять лет назад в деревне Годрикова Лощина…

Ложка застыла на полпути ко рту.

Годрикова… что?

Мозг сам переключился на английский: Godric’s Hollow. Без всякого перевода.

Слово вцепилось в память, как крюк.

Диктор, не подозревая о чем думает Дэн, продолжал:

— …тогда, напоминаем, один из домов был полностью разрушен взрывом, причины которого специалисты так и не смогли объяснить. Местные жители сообщали о вспышках света и странных явлениях в небе…

Дальше звук на секунду смазали чьи-то шаги в коридоре. Но нужное уже прозвучало. Godric’s Hollow. Дом. Взрыв. Пять лет назад.

Он не был фанатом до безумия, но базовый набор книг и фильмов в голове имелся. Такие вещи там застревают.

31 октября 1981 года. Дом Поттеров. «Взрыв газа», странные огни, младенец, который выжил.

Гарри Поттер.

Имя в эфире не прозвучало, но внутри — громко и чётко, словно кто-то вынул с полки знакомую книгу и шлёпнул её на стол.

Мир на секунду будто втянулся внутрь себя. Звуки приглушились, словно между ним и комнатой натянули тонкую плёнку. Свет из окна подёрнулся сероватой дымкой. Потолок чуть «просел», воздух стал гуще.

В ту же долю секунды это перестало быть только ощущением.

Ложка дёрнулась в его пальцах — не вниз, а вверх, словно её кто-то незримо толкнул снизу. Тонкий металл подпрыгнул, стукнув по краю тарелки, и на скатерти разбежались несколько капель каши. Стакан с чаем дрогнул и медленно сдвинулся на пару сантиметров, оставив за собой влажный круг. Над поверхностью жидкости прошла чёткая волна, как от лёгкого, но точного удара.

Радио за стеной в этот момент резко захрипело громче, будто кто-то выкрутил помехи на максимум, а потом рывком убавил звук обратно. Динамик пискнул, эфир на мгновение провалился в чистый шорох — и снова вернулся к размеренному бубнению.

Он не шевелился. Он точно знал, что ни ложку, ни поднос, ни стакан сейчас не трогал.

Фоновый шум в голове спрессовался, стал плотным, как шар в центре черепа. И тут же в поле внутреннего зрения вспыхнула бледная прямоугольная рамка:

[Фоновые колебания зафиксированы.]
[Характер: устойчивый, неслучайный.]
[Предполагаемая природа: магическая.]

Буквы были сухие, деловые, как строки в отчёте.

Он медленно опустил руку с ложкой, не пытаясь больше есть. Чай в стакане ещё раз едва заметно качнулся — уже запаздывающим эхом — и успокоился.

В висках потяжелело. В ушах возникло лёгкое ощущение «заложило», как в самолёте. Казалось, воздух вокруг кровати стал плотнее, чем в остальной комнате.

Сразу следом всплыло второе окно:

[Локальная аномалия зафиксирована.]
[Источник: носитель.]
[Влияние носителя на окружающую среду: подтверждено.]

Он смотрел на строчки и параллельно — на подвинувшийся стакан, на крошечные капли каши на тумбочке. Они были куда убедительнее любых сообщений от Системы.

Радио за стеной тем временем бодро переключилось на новости про погоду и пробки в Лондоне. Голос диктора снова превратился в фон. Но для него фон уже не существовал.

Годрикова Лощина. Взрыв. Пять лет назад. Ложка, подпрыгнувшая сама. Чай, сдвинувшийся сам.

Третье окно появилось более размеренно, будто Система дала себе секунду «подумать»:

[Сопоставление с имеющимися данными…]
[Вывод: в мире присутствует стабильный магический фон.]
[У носителя имеется собственный доступ к этому полю.]
[Магический потенциал: активен.]

Строки всплывали и исчезали одна за другой. Он поймал себя на том, что читает их с тем же тупым вниманием, с каким когда-то всматривался в логи сервера — только сейчас сервером оказалась собственная голова.

Он медленно откинулся на спинку кровати, уперевшись плечами в холодную стену. Дерево под ним сухо скрипнуло. Маленькое тело с тугой повязкой, чужие руки, а внутри взрослая память, которой в этом мире нет места.

Сейчас — середина восьмидесятых, прикинул он. Тот взрыв — пять лет назад. Гарри тогда был младенцем. Сейчас ему около шести. Как и мне.

Очередное окошко всплыло, аккуратное, как подпись под чертежом:

[Гипотеза носителя:
«Это мир Гарри Поттера».]
[Вероятность: высокая.]

Он не сразу понял, что это сформулировала Система, а не он сам. Но суть была верной.

Ложка в тарелке чуть съехала, поскребла по дну, как будто ставила точку. Чай в стакане стоял ровно, отражая мутный свет окна.

Он посмотрел на чужую маленькую руку, белеющую на краю подноса. В голове всё окончательно уложилось.

Годрикова Лощина. Магия. Система. Шесть лет.

И ясная, очень трезвая мысль, от которой по спине пробежал холодок:

Я в мире Гарри Поттера.