Шуточка

1.

Они шли по лесной тропе, пока в залежах сушняка не разглядели крышу сторожки, всю почерневшую, как уголь… Крыша будто просела до земли, – после бурелома бывает и не такое. А может обрыв, и под обрывом – лачуга?

… В походе к «заброшкам» их было трое. Владимир с Кариной, да Иван... Нет, они не были мародерами, – делали фото и видеорепортажи, да выкладывали в блоге…

Ваня, самый молодой из них, высокий, впечатлительный, наивный, недавно закончил «универ», искал работу. Но был у него серьезный недостаток для таких походов. Он фанатично и страстно верил в разную мистику, колдунов и ведьм, даже леших и прочую нечисть. И с этой точки зрения оценивал свое поведение в лесу.

Вова был постарше на пару лет, его позвали на хорошую работу, но свое хобби он забросить не мог, – по-прежнему интересовался новыми маршрутами, закрытыми заводами, покинутыми деревнями и разными находками в походах, не очень-то веря в паранормальные явления. Карина была девушкой Вовы, и даже до их знакомства, уже побывала в таких походах. Был в их тройственном союзе еще один момент. За Кариной сначала ухаживал Ваня. Но из-за некоторых странностей, Кари сразу ему отказала. Даже потом просила Вову называть ее Кари, так не нравилось ей, как Ваня произносил ее имя. И где-то в глубине души засела у Вани обида.

Наушники отключены. Геолокация отмечена. Рюкзаки подтянуты покрепче. Впереди спуск с бугра. Хотя здесь росло много колючек. И если была тропа, то ясный пень, она давно заросла, затянутая колючей паутиной ежевики. По низам еще крапива выросла «дурниной», высотой с метр-полтора.

…Решили к той завалившейся крыше пробраться в обход. Вышли на опушку. Встретили засохший дуб. Со стволом в три обхвата, он стоял как в сказке, ему не хватало дверок на дупле, которые бы открылись, а оттуда Баба-Яга. Его ветви, скрюченные и ломкие, простирались к лесу и небу, будто обугленные пальцы утопленника, застывшие в последней мольбе. Кора, потрескавшаяся и серая, отслаивалась клочьями, обнажая подсохшую плоть древесины, испещрённую чёрными ходами жуков-древоточцев.

Дуб выглядел так, будто сбросил последнюю листву, и работал в лесу Шептуном: все нашептывал свои сказочки путникам.

Да, вот так! Стоит уродец, и шепчет что-то обволакивающее мозги, прилипающее к ушам, что-то нечеловеческое, – слова, которые лучше не разбирать.

Заглянули в черневшее дупло, – там пахло тленом. Пахло так, будто гниль там застряла, – нечто живое издохло.

И если приглядеться в сумерках, можно было заметить, что тени у его подножия ложились неправильно. Слишком густо. Слишком… осознанно.

Будто место проклятое, а на вид привлекательное, – так и хочется прилечь.

Ваня стоял под ним, как под гипнозом.

– Такое ощущение, что на этой ветке кто-то повесился.

– Ну, у тебя, Вань, и ассоциации, – вылупила глаза Кари.

– Да я шучу.

…Топором, да палками расчистили проход. Приблизились метра на четыре, но дальше гуще и ветки толстые поперек, а это еще пробираться метра три. Стали осматриваться. Тучи мошкары поднялись над этим местом. Природная охрана не пропускает.

Иван углубился и исчез в этих «джунглях».

– Ваня! Ты где там застрял?

– Стойте на месте. Я провалился, – раздался глухой голос Ивана, как из подземелья.

– Ваня! Без приключений не можешь. Тебя кто просил туда лезть?

– Стойте, тут обрыв и изба под обрывом.

– Ты тоже стой! Жди нас, – Вова всегда за него волновался. Когда Ваня вляпывался в историю, Вова выручал.

2.

Они обогнули заросли по правой стороне и спустились в низину. Чтобы пробраться к Ивану, пришлось долго возиться со сплетенными ветками. Потом раздвинули высокую траву, они увидели: Иван замер перед этой избушкой, прямо как в сказке про Бабу-Ягу. В руках его была веревка. На предплечье футболка его была порвана, и царапина кровоточила, но он не обращал на это внимания.

Изба была похожа на пень, обросший мхом и окруженный зеленым забором растительности. Стены, окна, дверь, – все выглядело так, будто сделано было из коры дерева. Плюс наваленные стволы и ветви деревьев после ураганов посадили избушку в свое гнездо.

Избушка – целехонькая, но хмурая и насупившаяся. Дверь, когда-то крепкая, теперь висела на одной петле, изнутри была не закрыта, хотя крючок сохранился, и наверняка скрипела в непогоду, как старушечий стон. Единственное маленькое окошко было затянуто паутиной и заставлено резиновыми монстриками, – так команда походников любила величать резиновых зверушек из массового производства советского времени. В каждом доме их было пруд пруди. Ну что скажешь, – самый дешевый подарок ребенку.

На всякий случай, позвали хозяев. Прислушались, принюхались. Отодвинули дверь, которая сразу покинула последнюю петлю, на которой держалась.

Внутри пахло сыростью, тленом и чем-то ещё — сладковатым, тревожным, будто здесь долго умирало время, и кто-то ждал его смерти, и остался в доме, и притаился, прячась в бревнах стен.

Пол проседал под ногами, доски сгнили и лопались, как мыльные пузыри, обнажая черные дыры. Даже осторожно наступать на пол было нельзя, – он буквально рассыпался под ногами. Доски на глазах превращались в труху.

Кровать перекосило, одна ножка ушла в яму под досками, кровать едва держалась на гнилом полу. На стенах, по пожелтевшим фотографиям, где серые пятна пришли на смену изображениям людей, шевелились тени. По углам громоздился хлам: опрокинутая прялка с оборванной нитью, словно хозяйка не успела сделать свою работу, – выскочила, не закончив начатое. Ржавый чугунный котелок, внутри — окаменевшие остатки какой-то еды, покрытые слоем плесени, как серая шкура. И за печкой кочерга и ворох разбитых тарелок. Но разбиты они были одинаково. Кто-то стоял и методично стучал по ним кочергой.

На полке — керосиновая лампа с потрескавшимся стеклом, в ней нашли свою смерть мухи, осы, да стрекозы. Рядом пузатый самовар, его бока проржавели насквозь, и сквозь дыры виднелась тьма.

Но больше всего бросались в глаза игрушки. Что здесь делали детские игрушки?

– Запущенное лежбище маньяка, – Кари быстро поставила диагноз дому.

Посреди деревянная лошадка-качалка, высокая, почти по пояс Карине, – одна часть которой сгнила, превратившись в труху, а другая, с гривой ещё хранила следы яркой краски, хотя бока были выщерблены. Ее грива была вырезана грубо, словно топором. Вместо глаз — два чёрных гвоздя, торчащих из древесины. Но самое жуткое — лошадка стояла не на подставке, а на самодельных потрескавшихся копытах, она готова была скакать на простор из этой дремучей тьмы, …если бы вытащили из ее головы ржавые гвозди.

Лошадка была та еще. Одна ее половинка сгнила и осыпалась, а другая была совершенно не тронута временем и сыростью. Но вопрос в другом. Почему ее не убрали к стене. Почему вытащили на середину и даже накрыли простыней, откуда высовывалась кукла с пухлым фарфоровым лицом и выбитым глазом с пустой глазницей, где поселились муравьи, усердно таскающие в домик тушки насекомых.

Вова по среднему бревну, освобожденному от гнилых досок, пробрался к кукле.

– За нами следят…, – раздался в тишине голос Вани.

Переглянулись.

– Боже мой! – вскрикнула Кари. – Второй глаз куклы. Он смотрит чересчур осмысленно.

Вова отбросил ее от себя и показал на солдатиков под стеной.

– Солдатики тоже смотрят? – спросил он.

Солдатики под стеной печки застыли в своем бессмысленном бою, в нелепых позах. За ними, на безымянной станции уснул жестяной паровозик, без рельсов, покрытый паутиной, словно его опутали намертво, чтобы без рельсов не двинулся в путь.

Резиновые игрушки на подоконнике снаружи выглядели сиротливо, – смотрелись, как маленькие злые пленники, готовые выскочить из сторожки.

Что еще?

Да, еще вот это… На уцелевших досках пола кучкой сложены новогодние стеклянные игрушки, – в основном зверушки, избушки, и сосульки, и ни одна не побита.

Что-то еще?

Вова поднял деревянную чашку, начал соскабливать с нее наросты засохшей глины.

– А это, знаете, как называется?

– Чашка.

– Нет, калабашка. Грубо обделанная деревянная миска. Кто-то вырезал ее специально, хотя посуды, железной и стеклянной хватает. Практического смысла не было. Значит, в подарок.

А потом все замолчали. Не знали, почему, но хотелось помолчать. Вроде бы охотничья сторожка, а вроде детская комната. Поди-разбери.

Путники стояли в тишине, едва помещаясь на уцелевших бревнах, по периметру под бывшим полом.

По письмам, вещам, фотографиям они догадались: Хозяина звали Павел. Жил тут он явно один. Перенес все из деревни сюда.

Фотографии на стене, где Павлик еще ребенок. Он принес их, повесил, и лиц не видно, все так, но лицо мужчины было еще и перечеркнуто ручкой. Зол был Павлик на отца, хотя игрушки принимал. Он на фотографиях стоит с отцом и матерью, но лицо у отца отнял. Стало быть, Павлик вырос, убежал в эту берлогу. И ненавидел за что-то отца. Игрушки от него взял, а вот лицо его на фото зачеркнул. И может, показалось, пририсовал веревку ему на шею…

Опять нависла тишина. Нет, не та, что бывает в пустых домах, а густая, опутывающая тебя с ног до головы, – та тишина, что прислушивается к тебе. Будто стены помнят, как в избушку забегали передохнуть, обсушиться, погреться, полюбоваться узорами мороза в окошке; как здесь играли, смеялись, плакали, а потом вдруг что-то случилось, – и все оборвалось. И теперь, если задержаться подольше, можно услышать, как жужжит в паутине муха, как ни с того ни с сего скрипнет полусгнившая половица, как колыхнется тень в углу, как непознанное существо неуловимо быстро проскользнёт за спиной..., и растворится в вековой тишине. Может призрак того самого Павлика.

Но это, конечно, просто ветер. Шалит, вот и лезет мистика в голову. Тем более сюда уже лет 40, как минимум, не ступала нога человека.

Ушли. Дверь прикрыли за собой. Все как было, так и оставили. Ни одного предмета не взяли – нельзя брать.

3.

Когда Ваня стянул футболку, чтобы обработать царапину, на спине его был красный воспаленный след, будто его стеганули веревкой. Как он так свалился тогда в заросли, под бугор?

Он подтвердил, что в тех зарослях, где он поначалу застрял у него возникло ощущение, что его стеганули по спине.

Да, поцарапался он здорово, но молодец, стерпел.

Возня с палаткой, сбор дровишек, разжигание костра, чай в котелке – это всегда маленькое приключение. В этот раз было какое-то дурное предчувствие, – все же дом, вросший в землю, совсем недалеко, от этой поляны пройти метров сто-сто пятьдесят.

Наверняка ночью та скрипучая дверь еще даст о себе знать, – она и в безветренную ночь зашевелится.

Темнело. Много времени потеряли не только на изучении сторожки и округи, но и на поисках воды, заготовке дров и разжигании костра, расчистке площадки для лагеря.

Кари зашла далеко, на нее накатил страх, она испугалась и начала орать. Но ребята явно не спешили. Она конечно выбралась, Вовы еще не было, а Ваня, по привычке копошился с палаткой, ругаясь на колышки и проклиная ветер, который вытягивал тент горизонтально и норовил снести его, пока забивали колышки.

— Чёртов каркас гнётся, как пластилин! — пробурчал он.

Тут Кари фыркнула, поправляя фонарик, который то и дело гас, будто батарейки садились нарочно.

– Ты слышал, как я орала?

– Нет.

– Врешь.

Он явно струсил и не пришел за ней, когда она от страха застряла в лесу. Карина высказала Ивану все, что она о нем думает, даже Вова не стал вмешиваться, сразу поняв в чем дело.

На время замолчали все. Вова разжигал костёр. Спички отсырели, солома и бумага не хотели разгораться и от зажигалки, а дым, едкий и густой, стелился по земле, будто что-то невидимое дуло на огонь снизу.

— Лес не хочет, чтобы мы тут сидели, — пробормотал он, и слова повисли в воздухе, став вдруг слишком громкими.

Кари вскипятила чай в котелке. Вода уверенно забулькала, – когда разлили напиток по кружкам, на поверхности плавало что-то, похожее на пепел.

— Наверное, листья попали, — неуверенно сказала девушка, но не стала пить.

И тут Вова заметил их…

Следы.

Не оленьи, не волчьи — человеческие, но слишком длинные, с неестественно вытянутыми пальцами, будто кто-то ходил на цыпочках, растопырив ноги. Они вели от леса в сторону сторожки, обрываясь в зарослях, словно тот, кто их оставил, нырнул туда, как в воду.

– Может, это грибники? — дрогнувшим голосом спросил Ваня.

– Грибники не ходят босиком, — тихо ответил Вова, и показал еще один след, коровьих копыт.

– Коров пасли? – тем же голосом спросил Ваня.

– Одну корову довели до зарослей. – со знанием дела ответил Вова. – И потом она испарилась.

И тогда из сторожки донеслись скрипы, за скрипами шепот, за шепотом глухой стук.

Как будто там, в темноте, кто-то поднялся с кровати, вышел, дошел до высохшего дуба и стучит палкой о его ствол.

Замерли. Прислушались. И тут появились звуки, будто кого-то стегают. Потом пропали.

4.

Тьма в лесу была не просто отсутствием света — она была живой материей. Густая, липкая тьма обволакивала палатку, будто стараясь просочиться сквозь тонкий нейлон. Забрались в палатку. Воздух внутри стал спёртым от учащенного дыхания, да еще пропитанным потом и резкими запахами костра.

Вова первым услышал новый звук.

– Вы слышите? — прошептал он, и его голос не узнали, – сиплый какой-то.

Кари и Ваня замерли. Прислушались все. Сначала — треск угасающих углей. Потом...

Шорох потом.

Не ветер, не лось, даже не еж, – а что-то другое. Медленное, тяжёлое шевеление на земле, – будто волокли мешок с мокрым песком.

– Точно ёжик..., — фальшиво рассмеялась Кари, но её смех оборвался, когда звук повторился.

Чётко все услышали, как будто кто-то постучал костяшками по стволу сосны.

– Раз – два – три, раз – два – три, раз – два – три…, – повторял Вова.

– Дерево трескается от жара или от холода, — пробормотал Ваня, но его пальцы вцепились в рукав Кари так, что побелели костяшки.

Тент палатки дёрнулся. Кари взвизгнула.

Не от ветра тент дернулся, – все видели, как палатка немного приподнялась, а дальше длинные пальцы со скрюченными ногтями заскреблись по нейлону снаружи.

Это был не зверь. Звери боятся огня. А оно...

Оно принюхивалось.

Вова потянулся за фонарём, но в тот же миг снаружи раздался шёпот.

Шёпот такой, будто сотня ртов без губ шевелилась в темноте, сливаясь в один шипящий вой.

А потом...

Тишина. Снова тишина.

Глухая. Мёртвая.

Даже сверчки замолчали.

И тогда Кари ахнула – потому что тент реально приподнялся. Но над палаткой никто не стоял, – виден был бы силуэт.

–Замрите! – выкрикнул Ваня.

И через некоторое время ожиданий проговорил:

–Вот что я вам скажу, мы нарушили покой дома. Помню бабка, когда «защиту» мне делала, ну наговоры всякие, говорила: «Прежде чем зайти в чужой покинутый дом, проси разрешение, выражай уважение к памяти бывших жителей, извинись за беспокойство и низко поклонись до земли. В доме прочти Иисусову молитву, а уходя из дома опять поблагодари и низко поклонись. Уходи – не оглядывайся».

–А мы влезли в дом напролом.

–Да, накосячили… Я еще дурак веревки взял в руки и отбросил в кусты.

–Нам ты ничего не говорил.

–Да просто запнулся и отбросил, и все, – объяснил Ваня.

–Мы ничего оттуда не взяли – это главное, – сказал Вова. – В доме нет ни меди, ни чугуна, ни старых ценных вещей. Мародеры тоже ничего не брали, если дошли. Что там осталось? Детские игрушки, сломанная мебель, пыльные фотографии, выцветший календарь, ветошь, письма.

– Надо вернуться и сделать, как бабка говорила, ¬– предложила Кари.

–Что? Ночью идти?

–Ну да, зато спать будем спокойно. Идем без фонарей.

В кромешной тьме пошли к дому с повинной. Весь ритуал был соблюден до конца. Глаза не поднимали на предметы дома. Да все равно не видно было ничего.

Переносить палатку было еще страшнее, чем в ней сидеть. Со страхом вылезли облегчиться перед сном.

Улеглись, прислушивались, присматривались к теням, которые иногда возникали, но пронесло.

5.

Утром, когда обитатели палатки ее по очереди покинули, — их ждало то, чего нельзя было никак предположить. Игрушки из того дома, – они стояли полукругом перед палаткой.

Не разбросанные, не брошенные — аккуратно расставленные, будто кто-то только что закончил играть. Быстро прошлись по периметру поляны – в глубину леса идти не рискнули.

Вернулись.

Конь на своих самодельных копытах готов был запрыгнуть в палатку.

Карина тут же рассказала про сон. Ей приснилась эта лошадка-качалка. А еще она слышала голос… Тонким женским голоском было сказано: «Поехали, поехали за грибами, за орехами, в ямку бух!»

–Это что-то из классических потешек, – сказал Ваня. – Ты раньше такую не слышала?

–Откуда?

Лошадка была не единственной гостьей. Рядом сидела кукла с одним глазом. Её лицо когда-то было фарфоровым, но теперь трещины расходились от пустой глазницы, как паутина. Второй глаз — стеклянный, неестественно блестящий — смотрел прямо на них. Рот куклы был полуоткрыт, будто она замерла на середине слова.

А между ними...

Плюшевый медведь с вылезшей набок набивкой. Одна его лапа была оторвана и пришита обратно толстыми, неровными стежками — словно кто-то спешил.

Деревянная юла, покрытая тёмными пятнами. Если приглядеться, они были похожи на отпечатки пальцев.

И солдатик с лицом, будто стёртым наждачкой.

Нависла тишина.

– Замрите! – скомандовала Кари. –Нам надо стоять сейчас и не подавать виду, что мы что-то подозреваем, – проговорила она быстро и внятно.

– Наверняка он за нами следит, – высказался Ваня. – мы вчера громко расчищали место и привлекли его внимание.

– «Он» – это кто? – последовал вопросик от Вовы.

Без ответа.

– Кто принес ночью игрушки, тот и следит за нами, – повторил Ваня.

– Но мы выяснили, что в доме никто жить не мог, – парировал Вова. –Там пыль вековая.

– Верно, – ответил Ваня. – Он живет неподалеку. Выследил нас. Теперь пугает.

– На маньяка похоже, – высказала догадку девушка. – Держал там ребенка, а теперь нас зашугивает, чтобы мы убирались и не лазили тут.

– Давайте так, мы постояли, теперь Кари что-нибудь прокричит от страха. Типа она напугана. Соберем манатки и двинем к тропе. Типа все по его плану. Но там резко дадим в сторону, вещи запрячем, – вернемся и проследим, кто-то да вылезет на поляну.

Им хватило и десяти минут, чтобы свернуть лагерь. Пройдя по тропе метров 200, ребята сделали остановку, забежали вперед еще метров на 100, примяли траву, сломали пару веток и вернулись, чтобы сойти с тропы. Преследователь должен был проскочить место их засады.

Они выключили телефоны, запрятали рюкзаки, накрыли их хвойными ветками. И двинулись вдоль тропы обратно к месту ночной стоянки. На тропе никто не появился.

– Может он возвращает свои игрушки на место дислокации? – предположил Ваня.

– Честно говоря, версию с Домовым я бы не отменял, – заявил Вова. – В старых домах есть дурная энергия. Мы уже сколько раньше сталкивались с голосами, шепотом, тенями, стуками, полтергейстом и прочей мутью. Вот и здесь проказы Домового.

– Что ты несешь? – упрекнула его Кари. – Как ты представляешь Домового, таскающего игрушки?

– Дух, связан с передвижением вещей, — а что такого?

– Говорите потише, – оглянулся Ваня, ушедший немного вперед.

– А ты стреляешь сухими ветками на весь лес, – это ничего? – Кари это проговорила громким шепотом.

– Если домовой недоволен, например, людьми или что его не угощают, он реально может уносить и прятать вещи…, – рассуждал Вова.

– …Но у нас ничего не пропало, – перебила его Кари.

Тут вернулся Иван:

– Чтобы задобрить его, я вчера там оставил хлеб и конфеты в углу дома.

И оберег – камень с дыркой я тоже подложил. Теперь успокоились?

– «Куриный бог» — так кажется называется камень с дыркой, – сказала Кари. – Но это же кладут от Кикиморы, – когда дом, построен на «плохом» месте.

– Да какая разница, – ответил Иван. – Нечисть, она и есть нечисть.

– И молитву прочел? – уточнила Кари.

– А то как?

– Ты ничего не брал? – спросила вдруг Кари. – А это? – она показала пожелтевший тетрадный листок. – Знаешь, откуда? У тебя из кармана выпал.

На листке чернилами были написаны за¬говор¬ные сло¬ва. Кари сразу стошнило. Вова сел на траву. Стало ясно, что Ваня совершил непоправимую ошибку. Он все-таки вынес это из смердящей избы. Какой же он дурак! Оттуда и пылинку нельзя брать.

«Свя¬тые, при¬ходи¬те к пят¬ни¬це,

Пусть вор от мо¬его до¬ма пя¬тит¬ся,

А ес¬ли вор в этот дом вой¬дет,

Пусть на не¬го блуд най¬дет.

Встань¬те, свя¬тые мо¬щи, мне в по¬мощи,

Встань¬те в две¬рях, встань¬те в ок¬нах,

Из до¬ма не вы¬пус¬кай¬те, блуд на не¬го на¬пус¬кай¬те.

Пят¬ни¬це пок¬ло¬нюсь, в суб¬бо¬ту по¬пос¬тюсь,

В вос¬кре¬сенье Бо¬гу по¬молюсь. Аминь.»

– Ну это же не вещь, – оправдывался Иван, – Мне интересно было.

Вова выдохнул, будто сидел без дыхания минут пять.

– Ночью ходили туда. Чего не выкинул эту бумажку? Что в ней?

– Это редкая молитва против воров.

– Б-р-р-р. Ну ты додумался.

– Он боялся потерять свои игрушки.

...Показалась поляна. Стало как-то напряженно. Дыхание задержали, подкрались.

Пришельцы-игрушки стояли на месте. С одного телефона, поставленного на бесшумном режиме, сделали фотографии, увеличили изображение, – все метки, что были незаметно оставлены на игрушках, были на месте. Соломинка, пробка от пластиковой бутылки, бумажная салфетка.

Ребята залегли и стали следить, – причем, главным образом за тропой.

Но день стоял спокойный. Погода была безветренной. Трава на поляне без движения. Рой насекомых и точка.

Вове показалось шевеление сзади в кустах. Ваня сбегал, обнаружил ежа и вернулся.

– Если кто-то забрался в дом Павла и нас пугает, он бы себя уже выдал, – сказал Вова через 30 минут нахождения в засаде.

– Злыдень? – спросил Ваня. И сам себе начал отвечать: – Невидимый мелкий дух, приносящий беду. Посуда, одежда, письма, бумаги, одеяло, ящики, лавки – в доме были перевернуты, – на него похоже.

– Ты веришь в это? – усомнился Вова.

– Тут поверишь.

– Дом нас преследует, – проговорила Кари. – Мне во сне приснилось, что я не могу выйти из того дома.

– Ясный перец! В доме плохая энергия, – подтвердил Вова. – Вот почему именно детские игрушки оказались у палатки? – недоумевал он. – Мы забрали слова заговора. Игрушки пошли за нами. Мы вчера молились и просили прощения, – это не принято,мы притянули их к себе. Нарушили покой дома.

Ваня долго молчал, пока наконец не произнес:

– Это не игрушки, не антиквариат для перепродажи, а кусочки чужой жизни, которые не прожили свое время. Вот почему все в доме вверх дном, кроме игрушек. Они были расставлены и в доме, и на поляне. Значит, они берегут дом и отпугивают мародеров.

– Что нам теперь делать? Обратно их не понесем? – спросила девушка.

– В дом не пойдем. Раз такое случилось…, – сказал Ваня.

– Наоборот! Надо в него зайти, бумажку положить, и еще раз помолиться, – предложил Вова.

– Ты всерьез веришь в эту чушь? – Кари все поставила под сомнение.

6.

…Дверка была снесена.

Кари остановилась и показала всем стоять на месте.

Ваня, бледный как мел, сказал:

– Я боюсь. Он там…

Вова аккуратно заглянул. В избушке никого не было. Ваня остался снаружи.

Кари с Вовой вошли и продвинулись по бревну, на котором стояли вчера. Они положили листок на бревно и внимательно изучали пустые места, где вчера стояли игрушки.

– А вдруг они сейчас придут за нами? – девушке тоже стало страшно. Она первой заметила движение в углу. – Вова..., - её голос дрожал.

Свет фонаря выхватил из темноты угла полупрозрачную фигуру худого взрослого мужчины в истлевшей одежде. Он сидел на корточках в окружении оловянных и пластмассовых солдатиков и не обращал никакого внимания на вошедших. Его пальцы двигались над рядами солдатиков так, будто он... играл на фортепиано.

Ваня вернулся и дышал как после марафона, он залез в яму, куда обвалились гнилые доски и наблюдал оттуда, пока не завалился назад, в неглубокое углубление под бревном. Оглянулись. Иван боль стерпел без лишних звуков, он еще заглядывал куда-то, может что-то обнаружил. Свет фонаря снова перекинули в угол. Там никого уже не было.

– Пошли отсюда! – сказал Ваня. – Там, под полом торчит скелет, и рядом, похоже, резиновый медвежонок.

– Я все поняла, – догадалась Кари. – Он спасал их... Собирал выброшенные игрушки, приносил сюда...

Фонарь мигнул раз-другой и погас.

– Призрак играет… – вдруг осенило Вову. – Он просто... не может перестать играть. Вот почему игрушки подписаны: «Павлику от папы», «Павлику от мамы». А на фотографиях Павлик-то взрослый. Точно, ребенка здесь не было. Взрослый человек стащил сюда свои детские игрушки. Просто дрожал за них. Думаю, даже боялся, что они кому-то достанутся. Поэтому расставлял так, будто только вышел. Он умер, а плохая энергетика осталась.

– Жуть, – отвечала Кари. – А почему ты решил, что он умер?

– Элементарно. Одна из подписей: «Лошадка-качалка Павлику от папы. 1951 год». Ему должно быть за 80. Здесь он вряд ли в таком возрасте обитал бы.

Они сначала осторожно вышли в дверь, а потом драпанули со всех ног, бежали и падали, падали и бежали.

Дыхание становилось тяжелее. В груди появилась боль. А за спиной — шаги, которых не должно было быть. Они бежали через лес, спотыкаясь о длинные стебли травы и корни, пока не свалились у знакомого дуба, чтобы отдышаться.

Кари вдруг спросила Ваню:

– А зачем ты побежал?

– Не знаю. Там что-то… А вы зачем за мной побежали?

– Смотрите!

На нижней, самой толстой ветке дуба, прямо над их головами болтались три веревки с петлями.

– Это... не может быть... — прошептал Вова. – веревки я отбросил там, в кусты… Кто их здесь намотал?

– Не знаю, кто намотал, а нам надо сматывать подобру – поздорову, – Вова начал собираться.

–Ребята, я виноват перед вами, – сказал Ваня.

Но на него уже никто внимания не обращал. Вова и Кари быстро вскочили на ноги, махнули Ивану, чтобы он шел следом, в мгновение ока растворились в чаще леса.

А у Вани все поплыло перед глазами.

– Скоро всё закончится. Скоро всё закончится, – бубнил он. – Я виноват, что так сделал. Их это не коснется. Я за все отвечаю. Я должен здесь остаться, тогда ребятам ничего не будет.

Он стал звать их, – громко не получалось, разве услышат? Пошел в их сторону, а ноги были как ватные. Вернулся, сел, прислонился спиной к дереву. Ребята скорее всего вернутся. От этого дуба не убежать.

Долго выглядывал, не идет ли кто?

И вдруг увидел их. Они на ветке сидели, болтали ногами и улыбались ему. Он полез к ним. А они почему-то стали путаться в веревках, и вдруг повисли головами в петлях. И никак не отвязать их, – не снять.

…Два застывших, бездыханных тела — с перекошенными шеями и пустыми глазами – качались в такт ветру.

Иван хватал их тела, чтобы сдернуть, но ничего не получалось. И откуда этот дурацкий детский смех? Здесь не до смеха.

Тогда он схватил третью свободную веревку, подтянулся двумя руками, и обхватил одной рукой ветку. Но дальше забраться на ветку он не смог, и повис на веревке.

…Когда Вова с Кариной вернулись на опушку, где стоял дуб, они увидели Ваню. Но Ваня их уже не видел.