Схватка с Тамерланом

События имели место быть в реальной истории и реконструированы автором.

Август 1395 года от Рождества Христова. Граница Дикого поля, Елецкая крепость.

С тяжелым сердцем смотрел князь Федор с высоты Стрененской башни за реку, на юг и восток. Горько сжималось оно при виде разгорающихся костров огромного лагеря Темира Аксака, могучего владыки Азии. Могучего и жестокого.

Страшный шум исходит от полчищ его бесчисленных воинов – сколько их здесь? Может, десять туменов, а может, и поболе будет. Кто они, гвардейцы-гулямы Темира, с каких концов света пришли на русскую землю подвластные «железному хромцу» народы? Бухарцы, фионы, курды, татары… А про скольких князь еще и не слышал? Укрылись они в шалашах, да в землянках, да в юртах, а кто и под открытым небом – а вокруг верблюды, кони, быки, овцы… И все ревут, ржут, блеят, мычат, порождая слышанный князем рокот, сравнимый разве что с раскатами грома.

Буря с востока пришла под стены древнего Ельца.

Федор Иванович прикрыл глаза, больше не в силах смотреть на тысячи вражеских костров, вокруг которых расположились десятки тысяч вражеских воинов. Впрочем, пятнадцать лет тому назад он видел татарскую стоянку, не уступающую представшей пред ним сегодня. И это воспоминание родило невольную улыбку на княжеских устах.

Славные были дни, славное, пусть и горькое было время… Горел тогда оставленный князем и дружиной Елец. Горел, чтобы не достаться темнику Мамаю и его людям, горел, освещая своим пламенем суровые лица елецких и московских дружинников, спешащих навстречу князю Дмитрию. Все боеспособные мужи княжества встали тогда под стяг Федора Ивановича с вытканным на нем ликом Спасителя, спешили они с ратниками сторож объединиться с русским воинством. И как велика была радость князя, когда он увидел его костры у Непрядвы! Ибо много их было, очень много – хотя, пожалуй, что и вдвое меньше, чем сейчас у Темира. Но все же такую силу Русь веками не выставляла против ворога… И сам Дмитрий Иваннович рад был появлению Федора Ивановича с тремя сотнями дружинников, да двумя сотнями ратников конного ополчения, да последней сотней московской сторожи. Несколько лет стояла она в Ельце, несколько лет уходили в степь ее дозоры, в поиск следующего по Кальмиусскому и Муравскому шляхам врага. Не ладил тогда Олег Рязанский с Дмитрием, враждовала с Москвой Литва, а удельное Елецкое княжество, зависимое то от Рязани, то от Литвы, протянуло Московскому княжеству руку помощи, став его южным рубежом.

Вместе елецкие и московские ратники встречали отряды степняков, шедших грабить литовские да рязанские земли, вместе крепко бились на Воже, когда впервые умылись татары кровью, да крепко умылись! А на поле Куликовом князь Дмитрий направил Федора Ивановича с его ратниками в засадный полк, благодаря чему большая часть елецкой дружины уцелела. Ох, и вдоволь же тогда погуляли елецкие витязи, круша нехристей мечами да саблями, булавами да топорами! Быстро же бежали, забыв о мужестве, агаряне темника Мамая, да со всех ног бежали, завывая от ужаса! И как же ликовала тогда душа русская, глядя на спины воев некогда несокрушимого врага!

Померкла, поблекла Куликовская слава… Всего два года спустя пошел войной на Москву хан Тохтамыш. Скрытно пошел, изгоном пустив вперед легкие разъезды, перехватывающие всех встречных в степи. А купцов русских в орде и вовсе кого порубили, а кого полонили… Зная же про сторожи в отстроенном Ельце, хан выбрал другую дорогу, не с юга пошел, а с востока, от Волги. Так и нагрянул внезапно. Тесть Дмитрия Ивановича, князь Суздальский и Нижегородский навстречу Тохтамышу посольство отправил, а Олег Рязанский, уберегая свое княжество от разгрома, показал броды через Оку. Князь Дмитрий бросил клич по Руси, на помощь звал – а кому помогать, кто бы успел привести войско ему на подмогу? Была на Куликовом поле большая русская рать – да после сколько воев живых да оружных осталось? Менее половины… А обоз с ранеными подлые литовцы князя Ягайло истребили. Не было помощи Дмитрию, не хватило ему сил Тохтамыша встретить, когда его войску Оку перешло. Ушел князь Московский к Костроме собирать ратников, а Тохтамыш осадил Москву.

И ведь хватило бы сил отбиться московскому ополчению и возглавившему его князю Остею, внуку Ольгерда литовского! Не смогли татарове взять мощную белокаменную крепость, отбили москвичи все попытки их взять город! Хитростью, да обманом сыновей князя Суздальского убедил Тохтамыш открыть ворота, да тут же и ударил… Правда, когда Владимир Андреевич Храбрый разбил один из отрядов ордынских, хан спешно от Москвы отступил – убоялся он, что славный брат князя Дмитрия объединиться с ним под Костромой, да крепко по татарам ударит, отомстив за гибель града стольного. А на обратном пути степняки рязанские земли пожгли, не уберегло предательство Олега его княжество… Скорбь, боль, обида да горечь, да пожарища на земле Русской, да полон из девок молодых, да мужей крепких, да деток малых в степь ордынцы угнали – словно и не было победы на Куликовом поле… Вновь платил Дмитрий Иванович хану дань. А вскоре и не стало героя Вожи и Куликовской битвы…

Но вот, прошло тринадцать лет с разорения Москвы, отстроился, возродился град славный. Ожило и княжество. Однако новая напасть с востока пришла.

Схлестнулся ордынский хан Тохтамыш с великим эмиром востока, Темиром Аксаком, «железным хромцом». На тайную радость русичей схлестнулся, да дважды проиграл. В первый раз Темир разбил ордынское войско четыре года тому назад, второй раз – этой весной. Как же ликовала душа князя Федора, когда он получил сие известие славное! Да только рано оно радовалось чужой беде. Толи прознал эмир, что в войске Тохтамыша были русские воины (ничего не поделаешь, признав себя данниками Золотой Орды, князья Московские были вынуждены отправить ратников ей на службу), толи счел Темир Аксак, что данник – это еще и союзник. А союзник врага – мой враг! И вот, до Ельца докатилась страшная восточная буря, поднятая проклятым Тохтамышем...

Вновь размежил веки князь Федор и горько, тяжело вздохнул. На погибель он остался в Ельце, на погибель – свою и дружины, и ополчения княжеского. Хотел он увести людей на соединения с ратью московской, как в славном бою на поле Куликовом, да ответил ему отказом князь Василий Дмитриевич. И не просто отказом, а едва ли не взмолился он в письме своем: дай время! Дай время… Собирает спешно князь московский воев со всех своих земель, стягивает их к бродам через Оку, по примеру отца своего, Дмитрия. Тот не раз Мамаево войско у Оки встречал, на Воже так и вовсе хитро заманил татарскую рать в ловушку, дав ей перейти реку вброд после многодневного стояния, а после ударив с трех сторон по не успевшим изготовиться к бою татарам. Грозное войско эмира Аксака если и возможно удержать – то только на бродах через Оку. Но государю Московскому нужно время поставить в строй всех, кто сможет биться – и это время ему может подарить только он, елецкий князь Федор.

Тяжко, горько оставаться в одиночестве против страшной вражьей силы! Но еще страшнее и горше будет видеть пепелища на месте городов русских, да обгоревшие тела их жителей и защитников. Крепко сжимались кулаки князя, когда увидел он разоренные Тохтамышем земли рязанские, яростью праведной горело сердце его – но что могла горстка елецких дружинников в открытом поле? Укрыли тогда за стенами града едва ли не всех жителей княжества – и Слава Богу, миновала их горькая чаша разорения, не пошел Тохтамыш на штурм изготовившейся к бою крепости… Теперь же, заранее зная о страшной силе эмира, ельчане успели отправить обоз с женами, детьми и стариками в Москву, щедро снабдив их припасом. Веры, что город долго выстоит в осаде эмира, не было ни у кого – так что заготовив пропитания на три недели, все остальное защитники отдали семьям, простившись с ними напоследок.

Как же горько было расставаться с родными, как же горько было осознавать, что видятся мужи с близкими в последний раз! Сколько слез пролили жены да матери, да детки малые, сколько слов любви было сказано! Провожали родных вои с серыми лицами, будто одной ногой в могилу вступили. Уже не в силах они были смотреть в заплаканные глаза тех, с кем прощались навеки… Провожал и князь любимую супругу с сыном, отроком Иваном. Как не рвался парубок остаться с отцом, да принять бой с агарянами, слова родительского не ослушался – завещал ему Федор Иванович мать сберечь да род князей Елецких продолжить… Никто из прощавшихся с любимыми не верил, что судьба подарит еще одну встречу.

Но и малодушных среди ратников елецких нет. Не требуется князю говорить мужам, зачем они здесь остаются, все понимают, какая страшная сила на Русь пришла! Все понимают, что время, пока держится крепость – это лишнее время родным до Оки добраться, да броды миновать, куда бегут уже тысячи русичей, покидая места обжитые. Все понимают, что время, пока держится крепость – это время на сбор войска князем Василием Дмитриевичем. Успеет молодой государь Московский собрать под стяг свой великокняжеский всех, кого сможет – может, и удастся ему защитить броды через Оку. А если не успеет, не удержится на рубеже реки полноводной, не повернет вспять эмир, чье войско многочисленное еще прокормить потребно – так вернется стылое время Батыево в города и веси русские, когда живые мертвым завидовали, и сотни волков человечьим мясом вскормились… Тогда смерть родных ратников елецких станет лишь вопросом времени. Так что вои на стенах будут рубиться крепко, не дрогнут их руки, ни скует ужас сердца их. А погибать все одно легче, если знаешь, что смертью своей жизнь близких уберег.

Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя – так заповедовал Спаситель! И эту заповедь готовилось исполнить воинство Федора Ивановича, две тысячи дружинников и ополченцев со всей земли Елецкой. Больше и не вместиться за стенами города…

Смирив брань сердечную, да отогнав страх, князь уже более спокойно окинул взглядом рать вражескую, а после обратил свой взор на крепость, отстроенную после победы на Куликовом поле. В свое время, по благословению митрополита Московского Алексия перенесли град с горы Каменной на холм у высокого берега реки Быстрая Сосны, где впадает в нее неширокая, но стремительно несущая свои воды река Елец*1. Было то тридцать восемь лет назад… Место для обороны удачное: с юга и востока крепость защищают реки и высокий обрывистый берег, с севера и запада – глубокий ров с вбитыми на глубине его заостренными кольями, да дикий, дремучий лес, что тянется от подножья Каменной горы до самых Воргольских скал. Там же есть и болота, а глубина непроходимой чащи с заранее обустроенными в ней засеками достигает едва ли не десять верст. Кроме того, с запада Елец прикрывали Воргольский острог, а с востока Талицкий. Ходившие в поиск дозорные доложили, что у последнего, в нескольких верстах от крепости, встал на стоянку Темир. Раньше в обоих острогах стояли малые дружины, но перед приходом Аскака Федор отозвал их в Елец, а сами укрепления велел сжечь. А вот малый сторожевой острог на отвесных скалах Печурах, что всего в версте от городских стен отстроен, князь решил не разрушать – уж больно удачное место держать под обстрелом тех, кто с востока к городу поспешает. Великий князь ведь не только письмо с гонцом прислал с просьбой встать на пути Аксака, но и шесть тюфяков*2 чугунных, кои у булгар научились делать, да еще Москву от Тохтамыша защищали. Бьют тюфяки в полтора раза дальше стрелы из тугого лука, на три с половиной сотни шагов. Два тюфяка оставил Федор защитникам крепкого Печурского острога из сотни дружинников, да двух сотен ополченцев, кои к стрельбе из лука привычны. Еще один князь велел поставить здесь же, на рубленой в два бревна Стрененской башне, укрытой сверху шатром-сторожей и защищающей городские ворота и с востока, и юга. Башня находится в сорока шагах за пределами стен Ельца, но с крепостью ее связывает широкий подземный ход, который будет несложно и обвалить, если враг ее вдруг захватит. Но четыре десятка дружинников с тюфянчеями, присланными Василием Дмитриевичем – это сильный отряд, и при необходимости его всегда можно пополнить.

Южная и восточная стены крепости представляют собой два ряда частокола, пространство между которыми забито землей и камнями по нижнему ярусу. Со стороны же леса, с севера и запада город защищает однорядный частокол. На расстоянии полета стрелы друг от друга Елец укреплен десятью рубленными башнями – считая и Стрененскую – да городские ворота сверху прикрывает стрелковая галерея. Конечно, это не Москва с ее белокаменными стенами, но князь Федор всерьез надеялся, что пару-тройку штурмов защитникам города удастся отразить. Ополченцам раздали все оружие крепостного арсенала, на стенах заготовили бревна, камни, чаны с водой и смолой – кипящие, их будут лить на головы атакующим. Частокол поверху укрепили заборолами, участок же оборонительного рва и подножие стен усеян «чесноком». Все внутренние строения крепости, кроме малой церкви крохотного Троицкого монастыря и его внутреннего частокола, возведенного князем на земле града, ельчане разобрали на случай обстрела зажигательными снарядами пороков. Для сна же и укрытия защитники выкопали десятки землянок, укрепив их освободившимся деревом. Так что с учетом приготовленных запасов, Федор Иванович сделал все возможное, чтобы изготовить крепость к обороне, и это согревало его сердце не меньше, чем то, что обоз с женщинами и детьми ушел на север за неделю до прихода Темира. Еще раз окинув взглядом тысячи костров на противоположном берегу Сосны, князь жестко усмехнулся: вспомнил, как бежали татары на Куликах – и что-то в душе ему подсказало, что он еще увидит спины бегущих врагов!

…Агаряне пошли на штурм на рассвете, с востока, от ставки Темира у бывшего Талицкого острога. За ночь татары навели переправы через Елец – сейчас для ельчан они все были татарами, злыми и жестокими врагами с востока. И вот теперь, под дикий грохот барабанов и завывание боевых рогов двинулись вперед тысячи пешцев «железного хромца». В большинстве своем бездоспешные или облаченные в легкий кожаный доспех, с деревянными щитами, также обтянутыми кожей, вооруженные саблями, топорами и мечами. Первые ряды несли в руках десятки лестниц, а за ними держались сотни изготовившихся к стрельбе лучников и щитоносцев, прикрывающих стрелков. Страшно было смотреть на огромную массу воинов врага, неотвратимо подступающую к городу, но Федор Иванович обходил ратников, ободряя их добрым словом и поминая жен да деток, ради которых они должны стоять насмерть. За князем по стене следовали крестным ходом монахи Троицкого монастыря, дружно распевая девяностый псалом, «Живый в помощи».

Когда вражья масса поравнялась с Печурским острогом, с его стен стали стрелять дружинники, вооруженные мощными составными луками и самострелами. Залпы сотни воев казались каплей в море, хотя враг и нес потери; охотники же ополченцы с их слабенькими однодревными луками до татар и вовсе не доставали. Тогда князь, желая ободрить своих людей, велел подать сигнал защитникам острога открыть огонь из тюфяков. Тревожно забил колокол Стрененской башни – а пару мгновений спустя многоголосный шум вражеского войска перекрыл страшный грохот, подобный раскату грома! Тревожно закрестились мужи, со страхом глядя на два облака дыма, окутавших башни острога, изумился невиданному чуду Федор Иванович, до сих пор не испытавший государев дар – тюфянчеи предупредили, что много выстрелов сделать не получится. Но первое же испытание невиданного оружия поразило князя до глубины души – и только радостный шум на стенах вернул его в чувство: поняв, какая сила у них нынче есть, ельчане приободрились, закричали радостно и задорно, дразня врага и ободряя друг друга! Расцвела улыбка на устах Федора Елецкого: удалась ему затея, вернулось мужество защитникам града, невольно отступившее от них при виде многочисленного врага.

Вскоре засвистели тетивы составных луков, часто затренькали самострелы: агаряне приблизились на две сотни шагов, и дружинники принялись часто бить, желая точной стрельбой вселить страх в штурмующих крепость. А заодно и борясь с собственным давно привычным, хорошо знакомым им делом... Но оказавшись под обстрелом, воины востока дико закричали:

- Ал-ла-а-а!!!

И бегом бросились вперед, желая как можно быстрее оказаться под стенами. Но тут уже и князь зычно крикнул:

- Бей!

И по команде опытных воинов, стали дружно и часто метать стрелы вооруженные луками ополченцы, целя во вставших у подножия стен татар. Несколько десятков их пало, весьма приободрив кратким успехом горожан, но увлеченные стрельбой, они не заметили приблизившуюся опасность, не успели укрыться за заборолами или вовсе не послушались команд опытных воев. Между тем, к крепости неспешно подступили вражеские лучники – и первым же залпом выбили многих неосторожных защитников града! При виде первых погибших налилось сердце Федора Ивановича гневом праведным, и яростно он воскликнул:

- Огонь!!!

Тюфянчеи исполнили небывалый ранее приказ в точности: пророкотали от ворот и Сретенской башни два тюфяка, выпустив во врага груды колотого камня! Ударили они в массу татар, неся им страшную смерть: с дикой силой рвали камни и дерево, и плоть, и не смогли защитить щитоносцы стрелков, прошитые губительным градом. Князь же не удержал горестного возгласа: было бы у него не шесть, а шестнадцать тюфяков, да огненного припаса к ним в достатке, так тогда еще и неизвестно, взять бы Аксаку Елец, или нет! Но вскоре стало Федору Ивановичу не до переживаний: татарове не дрогнули даже от громогласного рокота и бросились на штурм, приставляя к частоколу лестницы.

Дальше все происходящее для князя слилось в одно сплошное кровавое действо на пределе его физических и душевных сил, а в памяти его отложились только краткие фрагменты боя. Так, он помнил, как по первости успешно отталкивали ополченцы лестницы перекованными двузубыми ухватами, но затем сплошная и густая стрельба агарян вынудила уцелевших смельчаков укрыться за заборолами. Лишь дружинники, хорошо защищенные в башнях и стреляющие сквозь бойницы, ни на секунду не прекращали вести бой. Простым же мужам пришлось ждать, пока по приставленным лестницам, зацепившимся за частокол коваными крючьями, вскарабкаются наверх воины врага. Разве что изредка кто бросал вниз камень или высовывался, чтобы пустить в агарян одинокую стрелу. Хотя пару раз на подступивших слишком близко к подошве стены татар удачно вылили чаны с кипятком – ох, и страшный же вой тогда поднялся!

Ну, а когда уже вороги вкарабкались на частокол, и перестали частить их лучники, боясь своих зацепить, тут-то и разгулялась душа русская, тут и пришел час крепкой силе мужицкой, в поле обретенной! Рубили широкие плотницкие топоры да колуны ополченцев шлемы, да щиты, да головы, да руки нехристей. Полетели вниз во множестве заготовленные камни, а когда и бревна, сбивая с лестниц поднимающихся по ним воинов! Разгулялась кровь в жилах русичей, свободны стали от страха их души в схватке, за все обиды и беды спросили с агарян ельчане!

Не имея успеха у стены восточной, враг обошел крепость с юга и также пошел на штурм, уже от реки. Одновременно двинулся к воротам таран – да только разбили его двумя меткими выстрелами тюфянчеи Стрененской башни! Сам же Федор Иванович до поры находился в другой, угловой на стыке восточной и южной стен. Он видел, как отчаянно и яростно рубятся защитники Ельца, какие потери несут татары, пытаясь овладеть городом.

В какой-то момент пришлось обнажить клинки и самому князю с его личниками: удачливым воинам эмира удалось оттеснить от лестниц русичей и захватить небольшую площадку рядом с башней. При виде возникшей опасности, Федор обнажил меч и повел десяток избранных дружинников в бой. Ветераны Вожи и Куликовской битвы, все до единого облаченные в дощатые брони, дружно потеснили татар стеной сцепленных щитов, молниеносно коля их мечами сквозь бреши в защите. Но одному верткому нехристю удалось заскочить на стену за спинами княжих ближников. Что же, Федор Иванович не растерял боевых навыков: ловко перекрывшись мечом от хлесткого сабельного удара, он одним стремительным выпадом пронзил противника булатным клинком.

…Бой длился не меньше трех часов, прежде чем князь уловил момент смертельной усталости обеих сторон: воины уже перестали чувствовать руки, все еще крепко сжимающие деревянные топорища и редкие у ополченцев рукояти клинков. Тела же их налились чугунной тяжестью, и вои стали все чаще пропускать вражеские удары, все реже наносили свои... В отличие от многочисленных штурмующих, защитников Ельца некому было менять на стенах, но воины эмира, несущие во время штурма значительные потери, явно пали духом. Уже несколько сотен тел их устлали подошвы стен, и каждый вновь поднимающийся по лестницам видел, что ждало его в конце краткого подъема… Однако они карабкались вверх, гонимые железной волей жестокого эмира, они атаковали, чувствуя за собой силу многотысячного воинства. Князь понял, что исход штурма в этот день решится пусть даже от незначительно усилия одной из сторон – хотя могло показаться, что никаких сил ни у кого не осталось… Но опытный военачальник, Федор Иванович заранее подготовил свой «засадный полк» – сотню лучших дружинников, до того не участвовавших в бою. Они укрылись в монастырском остроге и были готовы подняться на стену там, где враг сумеет потеснить ополченцев. Однако теперь князь приказал им садится на крепких, могучих боевых жеребцов, специально оставленных в крепости на этот случай.

Рослые, статные дружинники с ног до головы закованные в сверкающие на солнце панцири, построились клином во дворе крепости. И когда по сигналу князю перед ними распахнули створки ворот, витязи тут же бросили скакунов в галоп, разом склонив копья! Сила их тарана была столь велика, что ринувшихся было внутрь крепости агарян буквально подбрасывало в воздух от столкновений с огромными жеребцами, других же насквозь пронзали широкие наконечники рогатин. Всадники ворвались в ряды татар, столпившихся у Стрененской башни с одновременными выстрелами всех четырех тюфяков – и в этот миг враг дрогнул. Стоило побежать от закованных в панцири витязей первому десятку, как его примеру последовали едва ли не все штурмующие восточную стену вороги. Да, спину показали только первые их ряды – но в смятение пришла вся многотысячная масса противника, попятились люди эмира от яростно сражающейся крепости. Вожак же атакующих со стороны реки, также приказал остановить штурм и принялся спешно сбивать своих воинов в подобие строя, выставив вперед бойцов с копьями и щитами. Однако дружинники по приказу Федора Ивановича их не тронули, вернувшись в крепость по сигналу колокола. Главное они сделали – а князь с мрачным удовлетворением подумал, что чуйка его не подвела, и он действительно увидел спины бегущих от Ельца ворогов…

Выдержал в этот день штурм и Печурский острог: к стенам его, возвышающимся над самой кромкой скал, было невозможно приставить лестницы, а таран тюфянчеи также сумели разбить. Так что не солоно хлебавши откатились агаряне от крепости, оставив у подошвы острога не менее шести сотен порубленных, задавленных в свалке, расстрелянных тел своих воев. Но и защитники славного града не досчитались двухсот ратников раненых и погибших от стрел и клинков яростно штурмующего врага. Да, еще много мужей могло встать на стены и отбивать атаки татар, еще не один день продержится Елец – князь Федор понимал это умом военачальника и ощущал чуйкой бывалого воина. Но также он и чувствовал, и осознавал, что конец их близок – пусть он наступил не завтра и даже не послезавтра, но конец крепости был близок…

Следующим утром в четырех сотнях шагов от восточной стены Федор Иванович увидел то, что ожидал и одновременно боялся увидеть еще во время первого штурма: эмир подвел к городу пороки. Целую дюжину метательных машин воины «железного хромца» установили еще до рассвета сразу за рекой, теперь же вокруг их суетилась многочисленная обслуга. А прямо перед ними ощетинился копьями ровный строй тяжеловооруженных пешцев Аксака – опытных, бывалых бойцов, ни чета тем, кто вчера лез на стены! Они должны защитить обслугу пороков в случае, если Елецкий князь вновь отправит на вылазку своих всадников. А вместе с ними встали и многочисленные лучники, вооруженные мощными составными луками... Оставалось только гадать, отчего Темир не использовал при первом штурме свое самое действенное средство. Сам князь предположил, что после разорения Золотой Орды у врага осталось уже не так много зажигательных снарядов, а ведь ему еще предстоял поход на Русь! Вот и берег эмир свое чудо-оружие для белокаменной Москвы – да первый, неудачный штурм Ельца убедил его потратить на его деревянные стены сколько-то зажигательных снарядов.

Взволнованный, Федор обратился к голове тюфянчеев, Твердиле:

- Достанешь пороки, братец? Сожгут ведь стены, ироды, сожгут огнем греческим!

Рослый витязь с посеребренными сединой волосами задумчиво кивнул:

- Попробовать можно, если зарядить по одному каменному ядру. Со стены глядишь и достанем, на четыре-то сотни шагов…

Однако прежде, чем ельчане перенесли два громоздких железных тюфяка с южной стены на восточную, пороки принялись метать начиненные зажигательностью смесью горшки, разбивающиеся ровно посередине бревен частокола. Разгорающееся пламя защитники града тут же пытались тушить водой, да только не гаснет от нее огонь греческий, не врали о нем страшные легенды! Тогда принялись сыпать землю, да крошку каменную; наконец, оглушительным громом ответили подарки князя Василия Дмитриевича! Полетели с башен тяжелые каменные ядра в сторону врага… Да только ни одно из четырех не попало по порокам. Два снаряда даже не достали до строя вражеской пехоты, еще один перелетел метательные машины, раскидав нескольких лучников, последний врезался в щиты пешцев, разнеся их вместе с облаченными в куяки воинами. Испуганно загомонили агаряне, а пороки принялись метать горшки по башням.

Приказал тогда князь не жалеть огненного припаса, продолжили бить тюфянчеи по метательным машинам эмира, силясь поразить хотя бы одно! Отвечал им враг, закидывая стену и башни зажигательными снарядами. Все чаще разгорался огонь на бревнах частокола, все дольше полыхало пламя прежде, чем его удавалось сбить – а когда и вовсе не удавалось… Сломали наконец, ядра каменные два порока из двенадцати, но остальные принялись дружно бить по воротам, да по Стрененской башне. Сколько не пытались потушить пламя – ничего не вышло. Пылала восточная стена Елецкой крепости, уже вся объятая огнем… Отступили тогда лучшие пешцы Темира, увели от города драгоценные метательные машины. Врагу осталось лишь дождаться, пока пламя уничтожит преграду, и воины эмира ворвутся в Елец.

А Печурский острог вновь удержался: слишком высоки оказались скалы, чтобы достать порокам до тына, сверху их рубленного! До поры до времени агаряне оставили в покое острог, только обходили его стороной, чтобы стрелы защитников да огонь тюфяков их не достал…

Всю ночь догорала восточная стена, ворота и Стрененская башня. Утром на их месте их остался лишь невысокий осыпавшийся вал из земли, камней и обугленных бревен, да внутренний тын. Пошли на штурм татары, веря, что сегодня возьмут Елец, уже не встречал их град стрел защитников. Приставили они лестницы к уцелевшей, внутренней части стены, забрались на частокол… Только вот вниз спускаться-то на чем, срубили за ночь горожане ведущие наверх всходы! А в показавшихся над тыном агарян тут же точно и часто стали стрелять ельчане из луков и самострелов! Немало воев эмира Темира погибло, но приставили татары к стене уже десятки лестниц, сверх каждой лучник засел, да вниз стрелы пускает, да с тына канаты сбросили, да стали уже спускаться по ним гулямы Аксака.

Да только встретили ворогов дружинники и ополченцы копьями да топорами – и сколько бы вниз не спустилось, всех до единого побили да порубили! К вечеру закончилась битва – отступили агаряне, три сотни воев потеряв только в крепости, да многих еще сбили с частокола стрелы ельчан. Но и сами защитники града вновь не досчитались двух сотен воев… Ночью же князь повел дружину на вылазку подземным ходом, что к реке вел. Сбили они с вала приставленные агарянами лестницы, собрали, сколько могли стрел да клинков справных. И утром не пошел враг на штурм, пришлось вновь лестницы им заготавливать взамен тех, что по глупости своей у крепости оставили. Но вместо того подобрались татары к тыну восточной стены, стали обкладывать его вязанками сушняка да тугими снопами соломы. Заметили то дозорные с других башен, стали вои через частокол стрелять дружно, многих ворогов побили – но многие добежали, подняв вязанки хвороста над головами, словно щиты. Подпалили их татары, разгорелся огонь яростно, спалил за день верх внутреннего тына восточной стены... А на следующий Темир вновь бросил воев своих на штурм.

Да вот только и ельчане изготовились к битве. Уцелел невысокий вал, поддерживаемый половиной частокола, вкопали в него ополченцы заостренные колья, развернув к противнику, а сверху поставили срубленные за ночь заборола. Намертво встала на валу тысяча ратников, ощетинился кольями, копьями да рогатинами их строй, сбились щиты в единую стену, укрылись ими и сверху! Не нанес вреда воям княжеским обстрел вражеских лучников, ответили им стрелки елецкие, укрытые заборолами. С места не двинулись ратники князя Федора, подбадриваемые уцелевшими монахами! Страшная закипела сеча, остервенело лезли татарове под уколы копейные, под размашистые удары топоров! Немало и русичей пало в рубке, но тела вражески вровень с валом уже встали. Сам князь бился в рядах воев, словно ратник простой, но пока реял стяг с ликом Спасителя над главами дружинников, стойко держались и ополченцы, в каждый удар вложив боль за разлуку с любимыми, да страх за судьбу их. Наконец, когда почуял князь, что вот-вот дрогнет ворог, приказал тюфяки на вал поднять. Когда же грохнули громом все четверо, да ударили во множестве камни малые в самую гущу врага, так и бросил в атаку людей своих Федор с древним боевым кличем:

- Мертвые сраму не имут!!!

Не рассеялось еще облако дыма, как сквозь него налетели вои елецкие на врага – и ужас охватил татар, ужас суеверный: никогда еще так жестоко с ними не бились! Что за витязи такие, числа их великого не убоялись?! Увлекли за собой соратников агаряне, потерявшие мужество, побежали назад, топча своих – а в спину их принялись рубить витязи. До самой реки гнали врага русичи, истребляя без всякой пощады, а переправы и вовсе рухнули под напором бегущей толпы! Вновь отстояли Елец воины Федора Ивановича, вновь он увидел спины бегущих! Тысячи полторы, а то и две тел татарских устлали подножие горы, а сколько их унесла река?!

Ох и рассвирепел тогда эмир Темир, ох и излил свой он гнев на сотников-трусов! Лишились они голов, да и десятники многие, и простые воины, бежавшие от Ельца – в назидание остальным. Но сам «железный хромец» крепко озадачился наличием у защитников пограничной урусской крепости тюфенгов, как и их яростным отпором. Неудачи же его людей – три отбитых штурма! – вселили тревогу в сердце Аксака. Еще одна победа нечестивых – и это после успешного покорения Золотой Орды! – может подорвать боевой дух воинов… И как тогда покорять Русь, как биться с большой ратью урусов?!

Узнал эмир от тех, кто сумел подняться на стены, что с запада крепость защищает однодревный тын. Задумал он его сжечь – а чтобы поставить пороки вне досягаемости огня урусов, да защитить драгоценные метательные машины от вылазки, приказал Темир рубить вековой лес в тылу Ельца.

Что сказано эмиром, то воины его выполнят беспрекословно: три дня рубили агаряне лес, пробивались сквозь засеки! Поздно понял князь Федор задумку противника, только когда увидел, как шириться в лесу просека, неотвратимо подступающая к городу. Отправил он тогда лучших стрелков своих на вылазку, и в последний день немало ворогов забрали их стрелы, летящие из дремучей чащи! Но отогнали русичей многочисленные охранники от лесорубов, пытались даже преследовать, да не преуспели в том степняки, непривычные к лечу. Вернулись вои княжеские подземных ходом, начинающимся в укромном месте у Каменной горы – и выслушав их, понял Федор Иванович, что подступили последние дни града и княжества.

Даже огонь тюфяков не помешал агарянам дорубить последние деревья и поставить пороки. Утром четвертого дня с начала вырубки и девятого с первого штурма, они обстреляли и зажгли западную стену, и вновь горел частокол целый день и целую ночь…

На рассвете же десятого дня с начала осады девять сотен уцелевших защитников Ельца отслужили все вместе Божественную литургию, испросили друг у друга прощения и причастились; кто мог, одел чистое исподнее. Легкораненые все остались с соратниками, сильно же посеченных укрыли с частью монахов в лесу Каменной горы, на месте древнего городища.

По четыре сотни воев князь Федор поставил у каждой бреши городской стены, еще сотню оставил во внутреннем остроге монастыря, сам же встал он на колокольне Свято-Троицкого храма. Тюфяки по два распределил между обоими отрядами; люди приготовились умереть – но также они горели желанием выбить для близких и великого князя Василия еще один день, забрав с собой как можно больше ворогов!

Татары пошли на штурм двумя визжащими толпами, встретил их частый огонь луков и самострелов ельчан. Атакующие на удивление быстро закидали довольно глубокой западный ров множеством вязанок хвороста, не считаясь с потерями. Громовые разряды тюфяков, густо бьющих камнем, буквально смели десятки татар, но их место тут же заняли другие, без колебаний сбрасывающие тела сородичей вниз. Трижды грохотали дары Василия Дмитриевича, но не смогли они помешать противнику сделать широкий проход по рву. Грозный Темир предупредил, что в этот раз бегущие будут казнены в соответствии с древней Ясой Чингис-хана! И никто не сомневался, что «железный хромец» сдержит слово.

В четвертый раз тюфяки выстрелили в самую гущу агарян, бегущих через ров, после чего их сняли уже с вала. Началась сеча, в которой русская ярость, отчаяние и мужество схлестнулись с неистовостью воинов востока, обреченных сражаться жестоким Темиром. Никто не желал уступать, но в этот раз число защитников в брешах крепостных стен было слишком малым, и с каждым мгновением сечи оно таяло.

Сколько не силился Федор Иванович увидеть, прочувствовать миг, когда брошенная в схватку последняя сотня лучших дружинников переломит ход боя, он его не находил. А вскоре зазвонили тревожно колокола башен южной стены: в этот раз пехота агарян прошла разведанным наконец бродом со стороны Дикого Поля и тут же ринулась на штурм. Оправив сотню дружинников на стену, понял князь, что подступил конец, видя, как теснят с запада агаряне защитников Ельца, да как стремительно тает их число. Вот уже первые десятки ворогов миновали поредевший строй воев, вот уже замыкают их кольцом смертным, гибельным… И на мгновение дрогнула душа Федора Ивановича, последнего удельного князя Ельца: он ведь сделал все от себя возможное, чтобы задержать Темира, вместе с простыми ратниками бился на стенах и валу града! Теперь же, когда наступил уже конец всему, неужели и он должен обречь себя на смерть? Ведь ведет спасительный подземный ход прямо из притвора храма к чаще дикой, что на Каменной горе! Бежать туда с ближниками прямо сейчас, сохранить жизни верных воев, спастись самому! Что толку в гибели князя, коли обречена уже крепость и все ее защитники, коли время для Василия Дмитриевича выиграно столько, сколько и было возможно в человеческих силах?!

Неожиданно слух Федора Елецкого отвлек пронзительный звон набатного колокола Печурского острога. И увидел князь, как открылись его врата, как ударили в тыл татарам сотня конных дружинников, как бросились за ними в бой ополченцы. Увидел князь, как дрогнули поначалу агаряне, атакованные у подножия скалы с тыла, и как ударили по русичам конные всадники Темира – не иначе как сам эмир следит за ходом боя! Увидел князь, как гибнут его воины, ценой своей жизни попытавшиеся хоть как-то помочь соратникам – а может, решившие погибнуть вместе с ними. На миру ведь и смерть красна…

Устыдился тогда Федор Елецкий своей слабости, обнажил клинок да кликнул ближников вниз спускаться. Последовали за князем верные воины, ни один не дрогнул, не попытался уйти известным всем ходом. Встретил во дворе монастырского острога Федор последних монахов, призвал их спастись:

- Дозволь уже и нам княже принять венец мученический!

Таков был ответ монахов – в большинстве своем бывших воев…

А в воротах острога князь встретил голову тюфянчеев и приветствовал его, как старого друга:

- Здравствуй, Твердило! Что скажешь, есть еще огненное зелье на один выстрел?

Сосредоточенно кивнул ему голова:

- На последний и остался княже. Да камня нет, но мы чесноком зарядили. Напоследок ударим по ворогу, а там уже и заклепаем тюфяки.

- То добре! Ставь их ряд в воротах, да пропусти всех, кто отступить сумеет. А уж там не щади нехристей…

Двинулся вперед Федор Иванович с десятком ближников, поспешил к бывшей западной стене, где воев его уже практически окружили. Да только заприметив витязей в дорогой броне, да с искусно вытканным княжеским стягом, бросилась на них едва ли не сотня агарян! Краткой была та схватка, когда один супротив десяти бьется... Но двух нехристей успел срубить Федор, прежде чем сам пропустил тяжелый удар саблей по шлему – и тогда все померкло в глазах его… Не суждено было увидеть князю, как ударили тюфяки Твердилы в густую толпу нехристей в месте его пленения, разом сметя пять десятков агарян. Не суждено было ему увидеть и смерть последних воев на стенах и внутри крепости, яростную, но краткую рубку тюфянчеев с татарами в остроге – никто не сумел отступить к последнему рубежу обороны Ельца. Там же пали и монахи…

Не суждено было увидеть Федору Ивановичу и то, как яростно бьются воины Печурского острога, теснимые лучшими всадниками Темира. Но дружинники заманили врага под выстрелы тюфяков, хорошенько проредив их ряды, а после крепко ударили по агарянам – в последний раз в своей жизни. В той схватке русские витязи сбросили со скал родственника Аскака с любимым конем эмира, Аргамаком... И тогда по приказу жестокосердного хромца сожгли его ратники храм Троицкий (ограбив сперва), а после отрубили головы павшим и раненым защитникам града, сложив из них жуткий холм. И Слава Богу, что этого князь не увидел…

Но на гибели града история Федора Елецкого не окончилась: эмир приказал найти князя, и, если тот жив – доставить к н ему. И действительно, бесчувственное тело Федора извлекли из-под трупов павших и принесли к шатру «железного хромца», после чего вылили на раненого несколько ушатов ключевой воды. Придя в сознание, князь сперва подивился роскоши шатра Аксака: вокруг его был постлан бархат, вышитый золотом и жемчугом, а полы из драгоценной индийской ткани украшала золотая маковка, устланная алмазами, ярко блистающими на солнце! Первой мыслью Федора Ивановича была той, что он попал в Царство Небесное и увидел красоту небесных чертогов, но тут же он узнал в гомоне, раздающемся со всех сторон, речь басурман, не раз слышимую им ранее. И наконец, обратив внимание на звук ударов по дереву, он увидел то, что в раю было бы увидеть совершенно невозможно: агаряне рубили иконы, захваченные в Троицком храме, на потеху Темиру. Аксак сидел на золотом троне, украшенном самоцветами здесь же, вперив жесткий взгляд своих тигриных глаз в Елецкого князя.

- Нельзя иконы рубить!

Выражение взгляда «железного хромца», лицо которого показалось Федору высеченным из камня, нисколько не изменилось, но к уху его тут же приник толмач и быстро заговорил. Выслушав его, Темир что-то лениво процедил, и слова его тут же перевели:

- Зачем так долго бились, обрекая себя на смерть? Отчего вы сразу не открыли ворота владыке мира?!

Вибрирующий голос толмача, едва ли не сорвавшийся на визг, показался князю подозрительно похожим на женский, а рыхлая его фигура и голый подбородок навели на мысли о скопцах. Но в то мгновение это было не столь и важно; очень волнуясь, Федор ответил, стараясь грамотно подобрать слова:

- Мы защищали свой дом, свои земли от очередного врага. Но зачем великий эмир востока пришел на Русь?! Он ведь сражался с нашим давним врагом, Тохтамышем, кто разорил нас военным походом и вынудил платить ему дань. Мы ненавидели хана Золотой Орды, мы сами сражались с ордынской ратью темника Мамая! Мы враги татар и вы враги татар, так чего нам делить? Разве враг моего врага – не мой друг?

Толмач суетливо перевел речь князя, приняв при этом самую подобострастную позу. Выслушав его, «железный хромец», удобно развалившийся на своем троне, лишь жестко, хищно улыбнулся:

- Разве пыль под моими ногами можно считать союзником?

Скопец умело подал голосом ответ своего эмира, гадко при этом захихикав – и услышав его, Федор уже не стал себя сдерживать, понимая, что терять больше нечего:

- Малая часть войска сей «пыли» задержала твою «великую» рать на десять дней, эмир! И Мамай привел не Русь не меньше тумен, чем ты – но где же теперь его воины, где сам темник? Тохтамыш взял Москву подлостью, ударил внезапно, не дав великому князю собрать войско. А я это время ему дал!

Тут князь Елецкий исказил губы в свирепом оскале, показав зубы:

- Иди на Москву эмир, веди свое войско по пустынным землям, где твоим воинам не найти пропитания, а на Оке тебя встретит вся Русь! Иди навстречу своей гибели…

Тут взгляд Федора Ивановича упал на очередную икону, попавшую под удар сабли. То был образ Владимирской Божьей Матери, показавшейся ему в этот миг словно живой и одновременно такой беззащитной перед гибким булатным клинком, расщепившим икону, что князь бешено дернулся в крепких путах, и с ненавистью бросил в лицо «железному хромцу»:

- А настоящий Владыка мира, Господь мой и Бог Иисус Христос покарает тебя и войско твое за грехи ваши! Иди к своей погибели, Темир, веди к нему свою рать!!!

Аксак, едва дослушав перевод первых слов уруса, воспылал гневом. А заслышав неприкрытую ярость в его голосе, тут же рыкнул своим верным нукерам:

- Отрубить наглецу голову! И сжечь тело!

Коротко свистнул клинок, прервав жизнь последнего удельного князя Ельца, а сам Темир встал с трона, желая удалиться в шатер. Взгляд его скользнул по запретным для правоверных мусульман изображениям людей и губы сами собой сложились в презрительную ухмылку, но тут он заметил каким-то чудом уцелевшее изображение женщины с младенцем на руках. Что-то зацепило его, замер хромец на мгновение, но тут же спохватился и с невозмутимым видом отправился в шатер.

Но не суждено было Темиру насладиться спокойным сном этой ночью: привиделась ему высокая гора, да спускающиеся по ней старцы с невероятно пронзительными взглядами чистых глаз, словно жгущих Аксаку душу. Старцы грозили эмиру золотыми посохами, а над их головами он увидел парящую в небе Женщину – и о чудо, он узнал в лике Ее запретное изображение, увиденное днем! Вот только сейчас Она казалась ему живой и очень суровой… Неожиданно за спиной Ее в небе появились крылатые воины с пылающими мечами – и бросились они все на Темира. Последним, что он запомнил во сне, был небесный ратник, замахнувшийся на него огненным клинком – и в нем Аксак узнал казненного днем Елецкого князя…

Проснувшись, хромец еще ночью приказал созвать мудрецов, старейшин и гадальщиков, желая растолковать увиденное. Но прежде, чем они явились в шатер его со всех концов великого лагеря, принесли эмиру две важные новости. Первая пришла с севера: разведчики доложили, что округа опустела на многие верста во все стороны, что много дней его воины провели в седле, так и не встретив обжитого человеческого жилья. Когда же наконец, достигли они реки могучей, то увидели на том берегу ее готовое к бою многочисленное войско урусов. Дрогнуло сердце эмира при этой новости, подтвердились слова пленника, хоть и не подал он виду.

Другая весть пришла с юга: запылала в тылу степь, отрезая дорогу домой, в Самарканд. Вроде бы сокрушил и Аксак Золотую Орду, но вольные воины из числа издавна живших по Дону христиан и ставших подданными ханов, решили отомстить за разорение некоторых своих поселений. Зажженная казаками*3 степь – это прежде всего пропавший для лошадей и скотины подножный корм, и чем быстрее и сильнее ширились пожары, тем опаснее было оставаться Темиру на Руси. Решив однако не спешить с обращением к войску, хромец дождался толкования гадальщиков и мудрецов, в один голос заявивших, что явилась к нему Матерь одного из величайших исламских пророков и христианского Бога Исы – Марьям. Они сказали, что Марьям – величайшая заступница урусов, что ее явление – это важное предостережение, которым нельзя пренебрегать! Что же, Темир поверил толкованию сердцем, разумом же понимая, что смертельная опасность действительно нависла над ним и его воинством. Многотысячному войску было объявлено о небесном заступничестве Матери пророка Исы ибн Марьям аль-Масиха и о предательском ударе золотоордынских казаков в спину. Потратив три дня на сбор всей рати, часть отрядов которой уже разоряли рязанские земли, Темир увел ее на юг, к великой реке Дон, мстить неверным, осмелившихся противостоять «железному хромцу»!

26 августа 1395 года, в день встречи в Москве чудотворного образа Владимирской иконы Божьей Матери, перенесенной в столицу по приказу великого князя Василия, и позже прозванного «Сретением», Тимур Тамерлан неожиданно покинул пределы Руси. Он оставил за спиной лишь единственный разоренный град Елец. Дань уважения подвигу его защитников я попытался отдать в этом рассказе.

Глоссарий.

1. Река существует и поныне, но теперь она носит название Ельчик. В «былинные» же времена она была полноводнее и омывая с востока «Кошкину гору» (возвышенность, на которой стоял город в эпоху Тамерлана), создавала естественный оборонительный рубеж при впадении в Быструю Сосну. В тоже время в своем устье Елец создавал наносы и формировал удобный для степной конницы брод на Сосне, который и прикрывала Елецкая крепость.

2. Тюфяки, они же тюфенги или туфанги – первый образец артиллерии, появившийся на Руси после походов Дмитрия Донского на волжских булгар в 1376 году. Трофеи, захваченные русскими дружинниками, приняли участие в обороне Москвы от Тохтамыша в 1382 году, но бытует мнение, что русские и сами научились отливать тюфяки у захваченного ими булгарского мастера Аса. Как бы то ни было, в 1840 году елецкий городничий Холодович упоминал о 6 чугунных пушках, по преданию примененных против Тамерлана. Орудийная обслуга тюфяков называлась на Руси тюфянчеями.

3. Термин казак произошел от тюркского «вольный человек», хотя в сами тюркские наречия попал от сарматов. Существуют как предания, так и исторические версии того, что первые казаки сформировались из донских бродников и влившихся в их среду разбитых Батыем касогов. Выступив против половцев еще перед Калкой, бродники надолго разорвали свою связь с Русью, став воинским сословием на службе Золотой Орды. Однако по преданиям, связанным с Донской иконой Божьей Матери, казаки, преподнеся сам образ Дмитрию Ивановичу, приняли участие в битве на Куликовом поле в составе русского войска. Версия о зажженной в тылу Тамерлана степи также бытует как в отечественной историографии (в частности в работах Валерия Шамбарова), так и в преданиях казаков о разорении Дона «железным хромцом» и спасении уцелевших на Руси. К слову, эта версия находит свое подтверждение в том, что при сравнительной малочисленности казаков на Дону уже в 16 веке, гораздо большее число «вольных воинов» служило на южных украинах в качестве так называемых городовых казаков.