Сибирский катарсис

Был у нас охотник один… Охотник, что сказать? Странный такой. С приветом, короче.

Придёт, бывало, сядет, вздыхает и молчит. А потом как ляпнет такое…, не к месту, короче.

Я ему: "Чего с мужиками не идешь на охоту ? Брезгуешь, после Африки своей?

А он и говорит мне: «Понимашь, Миша… После серьёзных трофеев — планку не понизишь. Я оленя четыре года ищу, чтоб прежнего переплюнул. Да уж не найду, знать. А просто так… палить не буду. По тайге брожу, – понимаю — дело не в выстреле. Дело — в поиске. След. Ветка шелохнулась. Зверь за деревом. Выстрел. И не могу, плачу и жалею».

Вот так-то. Я отвернулся от него. Охотники жалеют, что охота кончилась. А он — что на курок нажал. Ну кому такое в голову придёт? Только ему. Он же ш не по нашим угодьям шастал. Мы — на болото, за утицей. А он — в Африку. Мы — на кабана в засидке. Он — опять в Африку. Собрал «трофейную пятёрку». Слон, буйвол, лев, леопард, носорог… Звери, которые самого охотника завалить могут.

Забирался он и в Памирские горы, на границу с Афганистаном, на баранов горных. Опосля зовём его: «Пошли на озёра, утку постреляем, мастерство покажешь!» — «Нет, — говорит, — отстрелялся я». И рассказал историю свою…

Один раз, говорит, прицелился в барана, да спугнули его невзначай. Я с досады курок нажал — думал, мимо. Ан нет, попал. А темнота наступила — ищи свищи. Утром пошли — нашли быстро, в пятистах шагах. Да снег по пояс, проваливаешься на каждом шагу. Лыжи, с собой не взяли — тяжело. В горах каждый лишний патрон в размышление вгоняет: нести или нет? Потому как каждый грамм пудом кажется.

А самый-то случай был потом. Стрельнул в барана, когда тот вверх по скале, как коза, скакал. Упал. Егерь, шустрый малый, за ним полез, на самый пик забрался, зовёт его. Еле-еле он туда вскарабкался — скала гладкая, обледенелая, а ну, полезь на вертикаль такую. Руки-ноги отказывают. Пополз сбоку, по отлогому скату. До вершины осталось метра три. «Где, — спрашивает, — баран-то?» А егерь спокойно так: «Ушёл».

Часами ходили. Они видели его, а он видел их. Но уходил на высоту, на скалы. Решил он тогда не гоняться за раненым зверем, а с соседней вершины стрелять. Мороз, ветрило, пальцы не гнутся. Выстрелил раз — баран стоит. Второй — всё на месте! Уж он на карабин ругаться начал, думал, прицел сбился, пока по горам лазил. Третьим патроном выстрелил — баран хоть бы хны!

Тут егерь говорит: «Всё, готов». Глянул он — а баран-то осел тихонько и кубарем вниз покатился. Потом нашли его внизу. Оказалось, все четыре пули — в цель. Первая — почти в сердце. И с этой раной зверь несколько часов ходил, на ногах держался. А когда он второй раз стрелял — баран уже мёртвый был, просто на камень опёрся и стоял, как живой.

Вот после этого, – говорит он, – внутри что-то надломилось. Перевернулось. По-другому все увидел. Будто пелена с глаз упала.

И всё. Завязал. Дорогое, фирменное ружье пошел на озеро и утопил. Прямо как Григорий в «Тихом Доне». Подарил бы ружье кому, зачем топить-то. Совсем с дубу рухнул.

Жалко его, вот что. Охотник-то был знатный… Но душа у него была не на месте. Широкая, мятущаяся. До самого дна дошёл в энтом деле, а там — пустота оказалась. И не смог с этим жить. Ушел в леса. Да как ушел... не ушел. А уехал. сел на велосипед и в тайгу махнул.

Больше его не видели. Правда, теперь каждый, кто за клюквой отправится, говорит, что видел избушку в лесу, но никто в ней не был. Привиделось им. А охотника, может, волки загрызли или утоп. Короче, ни слуху-ни духу. Был охотник, да сплыл. Странный он, чего там говорить. На велосипеде в тайгу...