Сибирский некромант

Снег покрывал крыши роскошных особняков Новосибирска, сверкая под светом магических кристаллов, питающих уличные фонари. Январь 1918 года выдался особенно морозным. Даже закутавшись в шинель, Гаврила Петрович чувствовал, как холод проникает до костей. Впрочем, с недавних пор это беспокоило его меньше.

Труп, следовавший за ним по пустынной улице, холода вовсе не ощущал.

— Стой здесь, — приказал Гаврила мертвецу, остановившись у перекрёстка.

Бледное создание, бывшее когда-то зажиточным купцом по фамилии Маркелов, застыло, как верный пёс. Гаврила прижался к стене дома, вглядываясь в пространство между особняками. На той стороне улицы располагалась резиденция Никиты Аскольдовича де Гиля — здание, подавляющее своим великолепием даже среди роскоши дворянского квартала.

«Габриэль», — мысленно поправил себя Гаврила. С того дня, когда его сердце остановилось на двенадцать минут, он предпочитал это имя. Оно казалось более подходящим некроманту.

Охранные руны мерцали по периметру здания де Гиля. Их сеть была достаточно плотной, чтобы остановить неопытного мага, но Габриэль уже не был таковым. За последние месяцы он научился многому.

— Тени не боятся света, — прошептал он себе под нос, вспоминая слова из древней книги, найденной в заброшенном склепе. — Они просто ждут своего часа.

Из переулка напротив вышел человек, кутаясь в меховое пальто. Габриэль узнал его мгновенно — Яков Моисеевич, бывший гробовщик, а ныне его самый преданный помощник.

— Всё готово? — спросил Габриэль, когда Яков присоединился к нему.

— Да, Гаврила Петрович, — ответил Яков, поправляя шапку. — Трупы доставлены в подвал, как вы просили. Восемь штук, все из семей, пострадавших от декретов де Гиля.

Габриэль кивнул.

— Хорошо. Сегодня ночью мы преподадим ему урок. Пусть знает, что не все маги подчиняются царскому указу о регистрации.

Яков Моисеевич нервно взглянул на мертвеца, замершего в нескольких шагах от них.

— Вы уверены, что это разумно? — тихо спросил он. — Говорят, де Гиль нанял Ликвидатора. Человека, который убивает таких, как вы.

Габриэль холодно усмехнулся.

— Ликвидатор? Виктор Крид? Полагаю, это всего лишь городская легенда, которой де Гиль пугает тех, кто осмеливается противостоять аристократии.

— Тела находят, — настаивал Яков. — Я сам подготавливал двух магов к погребению. Без единой внешней раны, но с полностью выжженными магическими каналами.

Габриэль на мгновение задумался. Тревога Якова была не беспочвенна, но отступать было некуда. С тех пор как де Гиль обвинил Габриэля в государственной измене, они находились в постоянном движении, скрываясь от властей.

— Если Ликвидатор существует, — ответил он наконец, — это лишь подтверждает, что аристократия боится. Они боятся таких, как я — магов, получивших свой дар не по праву рождения.

В этот момент в окнах особняка де Гиля вспыхнул яркий свет. Габриэль осторожно выглянул из-за угла и увидел подъезжающий экипаж. Из него вышла женская фигура, закутанная в богатую шубу.

— Лиана, — прошептал он, узнав изящную осанку балерины.

— Она снова у де Гиля? — удивлённо спросил Яков.

— Он намерен сделать её своей женой, — мрачно ответил Габриэль. — Для него она — трофей, подтверждение его власти. Для меня...

Он не закончил фразу. Габриэль никогда не рассказывал Якову, что впервые увидел Лиану Тиберию-Грас за неделю до своей клинической смерти. Её танец в «Лебедином озере» произвёл на него такое сильное впечатление. Так он и стал ходить на все её спектакли. Теперь она была частью мира, к которому он больше не принадлежал.

— Нам пора, — резко сказал Габриэль, отворачиваясь от особняка. — Приготовления займут несколько часов, а мертвецы должны появиться у порога де Гиля до рассвета.

Яков Моисеевич кивнул и двинулся вслед за некромантом. Труп купца Маркелова последовал за ними, оставляя едва заметные следы на свежевыпавшем снегу.

Ни один из них не заметил тёмную фигуру, наблюдавшую за ними с крыши дома напротив. Человек в глубоком капюшоне оставался неподвижным, словно часть ночи, но его глаза не отрывались от Габриэля. Ликвидатор нашёл свою новую цель.

В эту ночь тени действительно ждали своего часа. Но этого часа с нетерпением ждали не только они.

Осень 1917 года. Западный фронт.

Грязь подо Псковом была особой — вязкой, жирной, смешанной с кровью и частицами человеческих тел. Она засасывала сапоги, проникала под одежду, забивалась под ногти. Гаврила Петрович ненавидел эту грязь. Она напоминала, что человеческая жизнь так же легко смешивается с землёй, как капли дождя с чернозёмом.

Залп артиллерии разорвал тишину, прервав его размышления. Молодой учитель истории вжался в стенку окопа, механически проверяя винтовку — оружие, которое всё ещё оставалось для него чужим.

— Петрович, ты живой? — окликнул его сосед по окопу, пожилой солдат с сединой в усах.

— Живее всех живых, Фомич, — ответил Гаврила, пытаясь унять дрожь в руках. — Как думаешь, они пойдут в атаку?

Фомич сплюнул в грязь и покачал головой.

— Куда денутся. Третий день нас обстреливают. Патроны не бесконечные.

Гаврила поправил шапку и снова выглянул из окопа. Линия фронта проходила через небольшую деревню, половина которой была захвачена противником. Между позициями — зона разрушенных домов, обгоревших деревьев и изуродованной земли. И тела. Много тел, которые никто не мог забрать из-за постоянного обстрела.

— Эх, учитель, — вздохнул Фомич, доставая из кармана фотографию семьи, — говорят, ты в прошлой жизни историю детям преподавал.

— Не в прошлой, — возразил Гаврила. — Как всё закончится, вернусь в школу. Дети меня ждут.

Фомич усмехнулся, но в его глазах мелькнула зависть.

— Тебе есть куда вернуться. Это хорошо.

Неожиданно свист артиллерийского снаряда прорезал воздух.

***

Очередной день осени 1917 года выдался ясным, почти безоблачным, словно природа решила подарить последнее тепло перед наступлением холодов. Для 216-го пехотного полка, удерживавшего позиции под Псковом, этот день начался как обычно — с артиллерийской перестрелки и редких выстрелов снайперов.

Гаврила Петрович, прижавшись спиной к стенке окопа, перечитывал письмо от коллеги из школы. Бумага истрепалась от частого чтения, но слова о том, что ученики ждут его возвращения, придавали сил.

— Опять свои бумажки читаешь, учитель? — добродушно проворчал Фомич, пожилой солдат с пшеничными усами, заляпанными грязью. — Лучше бы картишки с нами перекинул.

Гаврила сложил письмо и улыбнулся.

— Не обижайся, Фомич, но в картах мне везёт ещё меньше, чем на войне.

— А тебе и не нужно везение, — Фомич подмигнул. — Тебе голова дана. Вернёшься после войны в свою школу, будешь ребятишек уму-разуму учить. А мне, старому, только и остаётся, что в карты играть да медовуху пить.

Их разговор прервал звук горна — тревожный сигнал.

— По местам! — раздался крик командира. — Готовьсь к обороне!

Солдаты заняли позиции вдоль бруствера окопа. Гаврила, сжимая трёхлинейку, вглядывался в нейтральную полосу. Сквозь редеющую дымку утреннего тумана он различил движение — неприятель шёл в атаку крупными силами.

— Хоть бы до зимы дотянуть, — пробормотал Фомич, передёргивая затвор. — Жена пишет, что внук родился. Хочу хоть одним глазком взглянуть.

— Увидишь, — уверенно сказал Гаврила. — Всех их увидишь.

Через минуту началась стрельба. Гаврила, как и все, палил по приближающимся силуэтам. Атакующие падали, но на смену каждому поверженному появлялись двое новых. Они шли волнами, не останавливаясь, не обращая внимания на потери.

— Много их слишком, — прохрипел Фомич, перезаряжая винтовку. — Прорвутся.

Он оказался прав. Вскоре атакующие достигли первой линии заграждений из колючей проволоки. Начали рваться ручные гранаты. Воздух наполнился свистом осколков, грохотом взрывов и стонами раненых.

— Петрович, слева! — внезапно крикнул Фомич.

Гаврила обернулся и увидел группу солдат противника, прорвавшихся через брешь в заграждениях. Они бежали к окопам, зажав в руках штыковые винтовки.

— Держи фланг! — голос командира потонул в общем шуме.

Гаврила выстрелил, уложив одного из атакующих. Передёрнул затвор, но выстрелить снова не успел. Фигура в серой шинели возникла перед ним, словно из ниоткуда. Гаврила увидел перекошенное от ярости лицо, белёсые брови, голубые глаза, полные смертельной решимости.

Всё произошло за долю секунды. Штык вражеской винтовки вошёл ему в грудь, пробив лёгкое. Удар был такой силы, что Гаврила отлетел назад, упираясь спиной в земляную стенку окопа. Он ощутил странный холод, расползающийся от груди по всему телу.

— Петрович! — услышал он крик Фомича, странно растянутый, словно время замедлилось.

Гаврила попытался поднять руку, но тело не слушалось. Он видел, как Фомич бросился на его обидчика, вонзая штык в горло белобрысому солдату. Видел, как упали они оба — Фомич и враг, сцепившись в последней смертельной схватке.

Боль отступала, сменяясь онемением. Гаврила пытался дышать, но каждый вдох давался с трудом. Он чувствовал, как внутри что-то булькает и хрипит — лёгкие наполнялись кровью.

"Так вот как умирают", — подумал он с удивительным спокойствием. Страха не было. Только сожаление — о недочитанных книгах, о недописанной статье по истории Сибири, о несбывшихся планах.

Звуки боя доносились всё тише, словно издалека. Зрение затуманивалось, мир вокруг терял краски. Последним усилием Гаврила посмотрел на небо — голубое, чистое, с редкими перьевыми облаками.
Такое живое. Такое далёкое.

"Это мой последний урок истории", — мелькнула мысль перед тем, как тьма поглотила его сознание.

В тьме было странное ощущение — не покоя, не страха, а скорее отстранённого наблюдения. Гаврила видел, но не глазами; слышал, но не ушами. Он воспринимал мир вокруг как-то иначе, на более глубоком уровне.

Он видел своё тело, лежащее в окопе среди других тел. Видел, как санитары обходят убитых, проверяя, нет ли живых. Один из них склонился над ним, положил пальцы на шею, проверяя пульс, потом покачал головой и двинулся дальше.

"Я действительно мёртв", — понял Гаврила, но эта мысль не вызвала ни удивления, ни печали.

Время текло странно — то ускоряясь, то замедляясь. Гаврила видел, как тела погибших складывают на повозки и увозят. Видел, как его собственное тело перекладывают на носилки. Один из санитаров достал из его нагрудного кармана документы и записал что-то в маленький блокнот.

А потом появился он — высокая фигура в чёрном одеянии с глубоким капюшоном. Гаврила не мог видеть его лица, но чувствовал, что незнакомец смотрит прямо на него — не на тело, а на его бестелесную сущность, зависшую над полем боя.

— Гаврила Петрович, — голос незнакомца был глубоким, как сама тьма, — ваш путь не окончен.

— Кто вы? — Гаврила обнаружил, что может говорить, хотя у него не было ни рта, ни лёгких.

— Я тот, кто стоит между мирами, — ответил незнакомец, зеленоглазый брюнет. — Страж границы, хранитель равновесия.

— Я умер? — спросил Гаврила.

— Да. Ваше сердце остановилось семнадцать минут назад. Но смерть не всегда означает конец.

Фигура приблизилась к носилкам, на которых лежало тело Гаврилы, и глаза незнакомца пылали шартрезом.

— Грядут перемены, Гаврила Петрович. Великие перемены. Империя рушится, старый порядок уходит в прошлое. Но есть те, кто попытается сохранить свою власть любой ценой.

— Аристократы, — сказал Гаврила, внезапно понимая.

— Да. Веками они скрывали свой дар — магию, дарованную им древней силой. Теперь, когда их власть под угрозой, они используют эту силу открыто. Но магия не должна быть привилегией избранных. Она принадлежит всем.

Незнакомец протянул руку к груди Гаврилы, туда, где была смертельная рана.

— Я предлагаю вам выбор, Гаврила Петрович. Вы можете уйти за грань и обрести покой. Или вернуться и стать проводником перемен.

— Вернуться? — переспросил Гаврила. — Как?

— С даром некромантии, — ответил незнакомец. — Древнейшей магией, искусством говорить с мёртвыми и призывать их на службу. Это непростой путь. Вы станете ни живым, ни мёртвым — существом между мирами.

Гаврила задумался. Покой манил его, обещая конец боли и страданиям. Но мысль о том, что аристократы используют магию для сохранения своей власти, воскресила в нём гнев. Всю жизнь он учил, что все люди равны, что знания и справедливость важнее происхождения.

— Я согласен, — сказал он наконец. — Но с одним условием: я не стану убивать невинных.

Под капюшоном незнакомца мелькнула странная улыбка.

— Мёртвым нет нужды убивать, Гаврила Петрович. Они уже познали высшую истину.

С этими словами он коснулся раны на груди Гаврилы. Из его пальцев заструился тёмный свет, похожий на жидкое обсидиановое стекло. Он проникал в плоть, соединяя разорванные ткани, восстанавливая кровеносные сосуды.

— Помните, — произнёс незнакомец, отступая, — с великой силой приходит великая ответственность. Используйте свой дар мудро, учитель.

Гаврила хотел ответить, но внезапно его сознание рвануло вниз, обратно в тело. Он ощутил страшную боль, словно тысячи игл вонзились одновременно в каждую частицу его существа. А потом пришла тьма — не пустая, как прежде, а наполненная образами и шёпотом мёртвых.

Он очнулся в братской могиле. Вокруг лежали десятки тел, накрытые известью. Запах смерти был невыносимым, но, странным образом, он не вызывал отвращения. Скорее, это был запах, который Гаврила просто узнавал, как узнают запах дома.

Дышать было трудно — не из-за раны, которая, как он обнаружил, полностью затянулась, оставив лишь уродливый шрам, а из-за тяжести земли, которой частично присыпали братскую могилу.

Гаврила пошевелился, медленно высвобождая руки, ноги. Тела вокруг сдвигались, поддаваясь его движениям. Он ощущал каждое из них не только физически, но и каким-то иным, новым чувством. Он воспринимал их как продолжение себя.

"Встаньте", — подумал Гаврила, не зная, почему эта мысль пришла ему в голову.

И они встали. Сначала один труп — молодой солдат с оторванной челюстью, потом другой — пожилой мужчина с пулевым отверстием во лбу. Один за другим мертвецы поднимались, подчиняясь его безмолвному приказу.

Гаврила смотрел на них с ужасом и восхищением. Он чувствовал связь с каждым телом, ощущал, как его воля течёт по невидимым нитям, заставляя мёртвые мышцы сокращаться, мёртвые кости двигаться.

— Боже мой, — прошептал он, глядя на свои руки. — Что со мной стало?

Его кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок, вены проступали синими линиями. Он прикоснулся к груди, где должно было биться сердце, и ощутил не ровное биение, а странные, неритмичные толчки, словно сердце работало через силу, подчиняясь не природе, а чьей-то воле.

В этот момент Гаврила заметил знакомое лицо среди восставших трупов — Фомич. Его старый товарищ стоял, неловко изогнувшись, с пустыми глазами, в которых не было ни мысли, ни души.

— Фомич, — позвал Гаврила, подходя ближе. — Ты меня слышишь?

Труп не ответил, но повернул голову в его сторону, следуя за звуком голоса.

Гаврила почувствовал, как к горлу подступает ком. Это был не Фомич — лишь его оболочка, лишённая всего, что делало его человеком. Остаток, не более.

— Прости меня, — сказал Гаврила, закрывая глаза мёртвого товарища ладонью. — Я не знал.

Он сосредоточился, пытаясь понять, как управлять своим новым даром. Как отпустить мертвецов, вернуть их к покою.

— Упокойтесь, — прошептал Гаврила, вкладывая в слова всю силу воли. — Вернитесь к вечному сну.

К его удивлению, тела начали опускаться на землю. Один за другим мертвецы падали, как марионетки с обрезанными нитями. Фомич был последним — его тело медленно осело на колени, а затем завалилось набок, глаза закрылись, словно он просто уснул.

Гаврила остался один среди мёртвых — единственный стоящий в братской могиле. Он осмотрелся, пытаясь понять, где находится. Судя по всему, его привезли недалеко от линии фронта — временное захоронение для последующего перезахоронения с почестями, когда закончится война.

Ночное небо усыпали звёзды. Лунный свет придавал телам вокруг него сюрреалистический вид, словно они были вылеплены из бледного воска. Гаврила поднял голову к небу и глубоко вдохнул. Воздух пах сырой землёй и разложением, но также — свободой.

"Мир изменился", — подумал он, выбираясь из братской могилы. Его шинель была порвана и пропитана кровью, но холода он не чувствовал. На груди зияла дыра от штыкового удара, но боли не было. Что-то в нём умерло безвозвратно, но что-то другое родилось взамен.

Он оглянулся в последний раз на братскую могилу, мысленно прощаясь с теми, кто остался лежать в ней. С Фомичем, который никогда не увидит своего внука. С Гаврилой Петровичем, учителем истории, который верил в справедливость и лучшее будущее.

— Меня зовут Габриэль, — произнёс он, словно представляясь невидимому собеседнику. Это имя пришло к нему внезапно, но казалось правильным. Новое имя для новой сущности, которой он стал.

Повернувшись спиной к могиле, Габриэль зашагал прочь. Его ждала долгая дорога домой — в Новосибирск, где аристократы уже начали открыто использовать свою магию, чтобы удержать власть.

Война закончилась для Гаврилы Петровича, но для Габриэля она только начиналась.