Сила Музыки [Зарисовка]

Хаз нашли в бедном районе Мексики, с белыми волосами и ушами, которых обычные дети в Мексике не имели. Вскоре поползли слухи о ‘беловолосой девочке’. Приёмная семья сначала проявляла заботу, но позже решила сдать её наркокартелю, который уже знал о ней: ‘инопланетная девочка’ могла дорого стоить.

Хаз успела сбежать, завидев неладное. Она бежала, не зная дороги, пока все вокруг не стало чужим. Чтобы как-то сбить всех со следа — она покрасила волосы в черный и ходила в больших нерабочих наушниках.

В крови, поте и страхе, она оказалась в приюте для сирот — выброшенных, потерянных, ненужных. Тех, чьи родители стали жертвами картелей.

В приюте не было ни телевизора, ни игрушек, ни даже нормальных кроватей. Дети сами искали, как развлечь себя и чем заполнить вечера. Среди мусора Хаз нашла сломанную гитару с тремя оставшимися струнами, будто та ждала только ее, и училась играть на ней. Сначала получалось не очень, а потом лучше и лучше, пока Хаз тоже не стала играть в такие вечера, где ее любили слушать. Кто-то помогал ей, и бил ложкой в кастрюли или топал в ритм, кто то сделал маракасы, положив камушки в бутылки.

Был и худой мальчик — Хосе, он не имел в приюте друзей, кроме Хаз, которая со всеми успела познакомиться. Хосе изображал клоуна, чтобы развеселить всех, надеясь, что это поможет ему найти новых друзей. Но все обернулось немного иначе.

На следующий день трое мальчиков, постоянно ходивших бандой, стали цепляться к Хосе, и смеяться над ним. Но это был уже не смех от вечерних ужимок Хосе, а травля. Отводили в угол и заставляли Хосе кривляться. Если не нравилось — подколачивали.

Все это видели, но делали вид, что ничего не происходит. Хаз — тоже, и она пробовала вмешаться, но ей говорили, что так играют. А Хосе смотрел на нее беспомощными потерянными глазами, которые, казалось, вот-вот выпрыгнут из его орбит. Каждый вечер, когда Хаз слышала сипения в дыхании Хосе от боли — это разъедало Хаз изнутри, она не могла больше выступать по вечерам.

Она понимала: эти трое не были настоящими чудовищами. Они делали это не потому что их искренне это веселило, а просто хотели заполнить свою проевшую отчаянием пустоту, так как не знали, как иначе. Их тоже кто-то бил. Где-то в глубине они были такие же потерянные, как Хосе.

Однажды вечером, когда все снова собрались, Хаз вышла, решив выступить. Все обрадовались. Хаз сказала, что учится петь, и придумала песню. Это взволновало всех еще больше. Но ей нужно помочь держать ритм, она подошла к тем трем задирам и сказала:

— Вы классно стучите. Поможете мне с ритмом? Мне нужна сила, чтобы задать бит, который я услышу, пока буду играть.

Им это польстило. Взяли в руки крышки, вёдра, самодельные маракасы, стали отбивать ритм. И тогда Хаз начала петь.

Это была не обычная песня. Она не была весёлой. В ней прозвучали строчки, но от них стало неуютно:

Тяжело сопя под подушкой,

Я пытаюсь заглушить боль смехом,

Который больше не могу из себя выдавить

Я хочу плакать и кричать,

Но от этого мне станет только хуже

Ты хочешь делать больно,

чтобы заглушить свою боль...

Но разве ты сам не страдаешь?

Один из мальчиков сбился, стук попал не в такт. Хаз посмотрела на него, от отвел взгляд в пол. Хаз пела дальше. Она пела о том, как чувствует себя тот, над кем издеваются. О том, как каждый делает вид, что ничего не происходит. Каждый, кто был там и слушал, понимал, что в этой песне есть строчки о нем.

Припев стал вирусным: «Разве ты сам не страдаешь?»

Уже следующий день дети стали напевать его. Сначала несмело. Потом подхватывая друг за другом. И каждый раз, когда те трое хотели снова подойти к Хосе — кто-то в стороне напевал припев громче обычного. Первый, второй, третий раз они останавливались, отходили, смеялись неуверенно, смотря на Хосе. А потом — просто перестали.

Песню все запомнили. Как будто кто-то включил свет в тёмной комнате, где все давно привыкли к темноте. А Хаз, наконец, за столь долгое время смогла спокойно спать на своей койке из старых курток, осознав, что ее сила может быть сильнее любого кулака.