СИНДЕСМОЗ Ланцелотти.

Воздух Ренвиля всегда висел плотным одеялом: смесь угольной сажи, выдыхаемой тысячами примитивных "паффов" - паровых машин, напоминавших астматичных железных чудовищ; сладковато-трупного смрада с городских боен, расположенных ниже по течению Черной Речки; и вездесущего, въедливого запаха человеческих экскрементов из открытых клоак, что зияли меж булыжников Квартала Разрезов, как инфицированные раны. Здесь, под сенью нависающих друг на друга фахверковых домов, чьи темные балки напоминали обнаженные ребра гигантского скелета, царила своя религия – религия ножа, пилы и отчаяния.

Тоби Крессен сжался в узком промежутке между стеной мастерской гравёра Мэллори и ржавым желобом для стока нечистот. Волна боли накатила внезапно, как всегда, не спрашивая разрешения. Сначала - тупая тяжесть в коленях, будто суставы налились свинцом. Потом - знакомый хруст. Не громкий, а внутренний, резонирующий где-то глубоко в костной ткани, словно кто-то ломал сухой лед под кожей. Он впился ногтями в шершавую древесину стены, пытаясь удержать стон. Бесполезно. Воздух вырвался из его легких шипящим шепотом.

Боль. Она была живой, умной, хищной. Она не просто сверлила - она плелась. Она пульсировала внутри коленных чашечек, как ядовитый паук, ткущий паутину из огня по хрящам. Она спускалась по голеням, цепляясь за надкостницу острыми когтями, заставляя икроножные мышцы судорожно дергаться. Но хуже всего были запястья и пальцы. Каждый сустав - фаланга, пястно-фаланговое сочленение, лучезапястный - горел изнутри. Ощущение было таким, будто в костяные футляры вставили раскаленные угли, а сверху залили едкой кислотой, разъедающей связки и синовиальные сумки.

Синовиит. Слово, вычитанное в украденном фолианте по патологической анатомии, всплыло в сознании, отягощенном болью. Воспаление синовиальной оболочки. Та самая оболочка, что должна омывать сустав живительной смазкой, теперь продуцировала нечто иное - мутный, вязкий экссудат, переполненный лейкоцитами-мучениками и нитями фибрина, который давил изнутри, распирал, превращал руку в тяжелую, непослушную колоду плоти и кости.

Тоби зажмурился. За веками вспыхнули галлюцинации, порожденные болью и лихорадочным голодом. Он "видел" свои суставы. Не рентгеновским взором, а кошмарно-преувеличенным. Колени - не гладкие мыщелки бедренной кости, скользящие в чашечках, а изъеденные язвами, шершавые поверхности, усыпанные мельчайшими костяными щепками, как морской берег после шторма. Между ними - не эластичный мениск, а кровавая каша из разволокненного хряща и густой, желтоватой синовиальной жидкости, похожей на прогорклый рыбий жир. В запястьях шевелились не сухожилия, а спутанные клубки воспаленных нервов, похожих на розовых червей, и крошечные, острые, как бритва, осколки кости, впивающиеся в окружающие ткани. А внутри - не пустота, а лабиринт из крошечных латунных шестеренок и поршней, забитых черной, запекшейся кровью и гноем, которые с жутким скрежетом пытались провернуться, ломая и без того хрупкую структуру. Артрит. Его личный демон, его невидимый тюремщик. Ювенильный идиопатический. Диагноз, поставленный шарлатаном-эскулапом за два серебряных гроша, звучал как приговор: медленное превращение в живую развалину, в "изысканный труп" еще до смерти.

Он открыл глаза. Мир плыл. Запахи Квартала Разрезов - металлической стружки, масла для ламп, гниющих овощей и вездесущей вони открытой канализации - смешались в тошнотворный коктейль. Его взгляд упал на вывеску напротив. Не просто вывеска - символ. Знак. На темной, покрытой копотью доске белел вырезанный из слоновой кости черепок, удивительно анатомически точный. Над глазницей черепа был изящно выгравирован скальпель, перекрещенный с циркулем. А ниже, витиеватым шрифтом: "Д-р А. Ланцелотти. Цирульник-Хирург. Антропотомия. Механика Плоти".

Дверь под вывеской была приоткрыта. Из щели лился тусклый, маслянистый свет и доносился… звук. Не стон, не крик. Скорее, влажное бульканье, перемежающееся тихим скрежетом металла по металлу. И еще - сладковатый, приторно-гнилостный запах, перебивающий все остальные. Запах некроза. Запах плоти, проигрывающей битву.

Тоби сделал шаг. Колени подкосились, послав в мозг новый шквал боли. Он ухватился за желоб, почувствовав под пальцами липкую, холодную слизь. Отчаяние, горькое, как желчь, подкатило к горлу. Мэллори уже смотрел на него с немым укором - руки юноши отказывались держать резец с прежней точностью. Скоро его выгонят. А что тогда? Нищенство? Смерть в канаве, когда суставы окончательно окостенеют?

Влажное бульканье из-за двери Ланцелотти снова донеслось до него. Оно звучало как… призыв? Облизнув пересохшие губы, ощущая каждый воспаленный сустав челюсти, Тобиас оттолкнулся от стены и, шатаясь, перешел узкую, грязную улочку. Каждый шаг отдавался молоточным ударом в коленях и бедрах. Он толкнул тяжелую дубовую дверь.

Теплый, насыщенный миазмами воздух лавки обволок его, как саван. Запахи ударили по сознанию волной: резкая карболка, пытающаяся, но не способная заглушить сладковатую вонь гниющей плоти; медь крови; озон от искрящих где-то проводов; старое дерево; пыль; и что-то еще… химическое, чуждое, напоминающее формалин, но более едкое. Глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к полумраку. Масляные лампы, подвешенные к низкому потолку, отбрасывали дрожащие тени на стены, превращая помещение в пещеру кошмаров.

Стены. "О, стены". Они не были просто стенами. Это был паноптикум патологии, галерея ужасающей красоты. Ряды стеклянных сосудов, больших и малых, стояли на полках, погруженные в мутную желтоватую жидкость. В них плавали, как диковинные морские твари: изолированный человеческий глаз с перерезанным зрительным нервом, похожим на серую нитку; кисть руки, искусно рассеченная, демонстрирующая слои мышц, сухожилий и костей, причем суставы были слегка воспалены, синовиальная оболочка набухшей, розовой; сплетение нервов, напоминающее бледного спрута; кусок легкого, пронизанный черными точками угольной пыли, как заплесневевший сыр. Между банками висели инсталляции: высушенное и растянутое на латунной раме сухожилие; череп, в чьи глазницы были вставлены крошечные, сложные часовые механизмы, тикающие с жуткой регулярностью; позвоночник, где несколько позвонков были заменены полированными стальными цилиндрами, соединенными пружинами.

В центре этого святилища патологии стоял человек. Высокий, сутуловатый, в кожаном фартуке, запятнанном бурыми и ржавыми подтеками. Его длинные, тонкие пальцы, необычайно ловкие, работали над чем-то, скрытым частично его телом и высоким столом. Тобиас увидел блеск инструментов: скальпеля, костных щипцов, зонда с загнутым концом. И услышал снова то бульканье и скрежет.

- ...именно здесь, милая Элжбета, биология проявляет свое убогое упрямство, - прозвучал голос. Низкий, бархатистый, с легкой хрипотцой, он звучал удивительно спокойно, почти ласково, контрастируя с ужасом происходящего. - Остеомиелит. Поэтично, не правда ли? Кость, восстающая против благородного вторжения металла. Гной - эта белесая, вязкая субстанция, пахнущая нектаром перезрелого персика, смешанным с землей свежей могилы - это ее оружие. Ее слабость. Мы должны… перенаправить энергию распада. Создать дренаж для поэзии гноя.

Ланцелотти слегка отодвинулся, и Тоби увидел. Увидел и почувствовал, как желудок судорожно сжался.

На столе, закрепленная ремнями, лежала молодая женщина. Ее лицо, бледное и покрытое испариной страдания, было искажено немой гримасой боли. Глаза, огромные и лихорадочно блестящие, смотрели в потолок, не видя. Но ужас был не в лице. Он был в спине. Одежда срезана, обнажая позвоночник. Вернее, то, что от него осталось. На месте нескольких позвонков сиял сложный агрегат из полированной стали, латуни и темного, похожего на эбонит материала. Трубки, вживленные в плоть, соединяли конструкцию с кожей. По ним медленно, с тем самым булькающим звуком, циркулировала мутная, желтовато-зеленая жидкость - лимфа, смешанная с гноем и, возможно, чем-то еще. Кожа вокруг металла была воспалена до ярко-багрового цвета, отечна, блестела от влаги. В нескольких местах зияли маленькие отверстия - свищевые ходы. Из них сочился густой, кремовый гной, местами с вкраплениями крошечных белых хлопьев некротизированной ткани и прожилками темной крови. Запах от ран был ошеломляющим: сладковато-гнилостный, с оттенком испорченных консервов и металла. Это был запах живого разложения.

Ланцелотти аккуратно ввел зонд в один из свищей. Девушка - Элжбета - издала сдавленный хрип. Доктор внимательно наблюдал за выделениями на зонде.

- Фибрин, - пробормотал он с оттенком профессионального интереса. - И обильная гнойная экссудация. Грануляции вялые, анемичные. Необходимо стимулировать… - Он поднял взгляд и заметил Тоби, застывшего в дверях, как призрак. Темные, глубоко посаженные глаза Доктора, казалось, не просто смотрели - они сканировали. Прошли по его сгорбленной позе, задержались на руках, бессознательно сжатых в кулаки, чтобы хоть как-то усмирить боль в суставах пальцев, на его бледном, осунувшемся лице с лихорадочным румянцем на скулах.

- А, - произнес Ланцелотти, и в его голосе появилась нотка чего-то… живого. Не сострадания. Скорее, интереса коллекционера, нашедшего редкий экземпляр. Он отложил зонд. - Входи, юноша. Не стой на пороге, как грешная душа у врат чистилища. Воздух с улицы - скверна для стерильности мысли.

Тоби сделал шаг, потом еще один. Каждый - пытка. Он остановился в нескольких шагах от стола, не в силах оторвать взгляд от ужасающей конструкции в спине Элжбеты и сочащегося гноя.

- Я… я слышал, - начал он, голос предательски дрожал, - что вы… помогаете. При… болях. В суставах.

Ланцелотти медленно снял окровавленные перчатки, обнажив длинные, бледные пальцы с тонкими, почти изящными суставами. Он подошел ближе. Его запах - смесь карболки, старой крови и чего-то пряного, вроде гвоздики - перебил на мгновение запах гниющей плоти.

- "Боли в суставах", - повторил он мягко, как бы пробуя слова на вкус. Его взгляд впился в колени Тобиаса, потом в его руки. - Какое жалкое, немощное слово для описания… апокалипсиса, творящегося внутри тебя, мальчик. Я чувствую его. Синовиит. Гипертрофия ворсин синовиальной оболочки, пропитанная воспалительным экссудатом. Надкостница, изъеденная, как молью. Хрящ… - Он внезапно протянул руку и легонько, почти нежно, коснулся указательным пальцем тыльной стороны кисти Тобиаса, чуть ниже пястно-фалангового сустава. Тот вскрикнул от неожиданной, острой боли, будто в это место вогнали раскаленную иглу. - ...хрящ истерт до субхондральной кости, которая теперь, обнаженная, шершавая, как пемза, трется о такую же, порождая музыку твоего личного ада. Слышишь? - Ланцелотти приложил палец к своей височной кости. - Хруст. Сухой, мелкий. Костяная пыль, сыплющаяся в синовиальную жидкость, превращая ее в абразивную взвесь. Прелестно.

Тоби задрожал. От страха? От боли? От чего-то другого? Доктор говорил о его агонии как о… явлении. Как о произведении искусства. Это было чудовищно. И необъяснимо завораживающе.

- Вы… вы можете помочь? - прошептал он.

Ланцелотти улыбнулся. Улыбка не дошла до его темных глаз.

- Помочь? - Он повернулся и жестом показал на Элжбету, на ее латунно-стальную спину, сочащуюся гноем. - Я не лечу, юноша. Я преображаю. Я нахожу красоту в распаде, форму - в хаосе боли. Твой артрит… - Он снова посмотрел на Тоби, и в его взгляде вспыхнул огонь фанатичной убежденности. - Это не болезнь. Это зов. Зов плоти, уставшей от хрупкости биологии. Зов стать… больше. Прочнее. Пусть и через страдание. Это плата за бессмертие движения.

Он подошел к другому столу, накрытому белой, но местами прожженной и заляпанной тканью. Сдернул ее. Под ней лежал предмет, заставивший Тоби забыть на мгновение о собственной боли. Это был… протез? Скульптура? Часть какого-то механизма? Искусно выточенная из слоновой кости и темного дерева конструкция, напоминавшая сложный сустав. В нее были вделаны миниатюрные латунные шестерни, пружины, шарниры. Но самое жуткое - там, где конструкция должна была соединяться с живой тканью, были видны титановые штифты, а вокруг них… наросты. Розовая, влажная, нежная ткань, пронизанная тончайшими сосудами. Грануляции. Живая плоть, пытающаяся срастись с мертвым материалом.

- "Синдесмоз», - произнес Ланцелотти с благоговением, проводя пальцем по холодной слоновой кости рядом с розовым живым наплывом. - Искусственное сочленение. Мост между тленом и вечностью. Представь, юноша… Твои больные суставы. Вместо тлеющего костра воспаления - прохлада полированного металла. Вместо хрупкого, крошащегося хряща - вечная прочность шестерен и шарниров. Боль? Да, она будет. Прекрасная, очищающая боль трансформации. Но ты обретешь… функциональность. Форму. Станешь Шедевром.

Он обернулся к Тоби, его тень, удлиненная дрожащим светом лампы, накрыла юношу, как крыло хищной птицы.

- Ты слышишь зов своей плоти, Тоби Крессен? - спросил он, и Тобиас понял, что Доктор знает его имя. Как? - Или ты предпочтешь сгнить заживо в нищете, как ветхая тряпичная кукла, кости которой медленно превращаются в пыль?

Боль в колене ударила с новой силой, заставив Тоби схватиться за край стола. В ушах зазвенело. Он увидел перед собой не лавку, а пропасть. С одной стороны - медленная, унизительная смерть в нищете и агонии. С другой - Доктор Ланцелотти, его святилище боли, его металлический рай, построенный на костях и гное. И шестеренки "Синдесмоза", холодные и совершенные, рядом с розовой, пульсирующей живой тканью.

Элжбета на столе тихо захныкала. Из свища на ее спине вытекла новая капля густого, кремового гноя. Она упала на каменный пол с тихим, липким звуком.

Тоби закрыл глаза. И увидел не тьму, а внутренний пейзаж своих суставов: крошащиеся кости, воспаленные оболочки, мутную синовиальную жидкость и латунные шестеренки, забитые черной кровью. Зов плоти.

Он открыл глаза. Голос, когда он заговорил, был чужим, хриплым:

- Что… что нужно сделать?

Улыбка Ланцелотти стала шире. В ней не было тепла. Только холодный блеск скальпеля в полумраке.

- Всего лишь… довериться Художнику, - прошепелявил он, протягивая бледную, длиннопалую руку. - И разрешить мне написать твою агонию… на вечном холсте металла и кости. Начинаем сейчас. Боль - это лишь краска, мальчик. Самая яркая краска.

И в тот момент, когда кончики пальцев Ланцелотти коснулись его воспаленного запястья, Тоби понял, что переступил порог. Обратного пути не было. Только вниз. В мастерскую боли. В сияющий ад "Синдесмоза".