Синдром ныряльщика

«Чай стынет», — резкий голос. «Чай стынет», — монотонное повторение. А я уже забыл о нём, о чае, разумеется. Голос принадлежал мне самому и звучал внутри — я научился строить перед ним стену из губ и зубов. Я часто разговариваю сам с собой; это способствует быстрому решению задач, создаёт ощущение чьего-то присутствия. Так уж вышло, что люди — животные социальные, а моё общение уже много лет ограничивается словами «спасибо» и «до свидания», обращёнными к абсолютно безразличным и незнакомым мне людям. Разговоры внутри постепенно становились всё более оформленными, сложными. Но это только во время рассуждений; в остальное же время я слышал такие назойливые, острые замечания или напоминания. «Чай стынет», — повторился всё тот же резкий голос. Я никогда не думал, кому принадлежит этот голос, — точнее, как именно он звучит. Он кажется заботливым, но строгим, по-женски заботливым, даже тёплым, направляющим. Как будто некто или нечто внутри меня всегда знает правильный ответ, но никогда его не даёт. Но стоит мне попытаться «перехватить» звучание этого голоса — он предательски молчит. Чтобы не сходить с ума, свои фразы я обычно проговаривал. Шёпотом, чтобы никто случайно не услышал; это меня успокаивало. Чай тем временем остыл.

«А я хотел горячий…» — прошептал я. Досадно, конечно: горячий чай отлично успокаивал больное горло, и я долгое время не кашлял. Взяв кружку, я осмотрел комнату — вдруг забыл чего? Недавно делал уборку. На стеклянной балконной двери взгляд остановился; сквозь неё я увидел развешанное постельное бельё. «Высохло», — снова голос. Слишком коротко, опять не успел прислушаться. «Высохло, высохло…», — тихонько пробормотал я, притворяясь раздражённым. Притворяясь перед кем?

Бельё оказалось ещё влажным. Погода была замечательная: полуденное солнце освещало ноябрьский день, и ни одна тучка не намекала на вообще-то глубокую осень. Я приоткрыл окно, и свежий, почти морозный воздух проник на балкон, парадоксально снизив боль в горле. Подо мной росла берёза, с неё давно облетели все листья. «Осень», — подумал я. — «Люблю осень». Настроение неизбежно улучшалось, и я погрузился в размышления.
«Я живу на третьем этаже, это довольно высоко… Но и довольно невысоко. Смотря для чего…» — начал я. «Для чего…», — отозвался внутри голос.
«Когда я был маленький, я часто гостил у дяди Бори. Однажды таким же морозным осенним днём он возвращался домой, поскользнулся на льду и упал. Упал на руку и сломал её», — пришло мне на ум. «Упал…», — откликнулся голос.
«Фактически, его рука упала примерно с метра восьмидесяти и сломалась. Да, сверху на неё обрушилась ещё примерно половина массы тела, но всё же. Упала менее чем с двух метров — и сломалась», — вёл я свой безмолвный диалог. «Упала и сломалась», — согласился голос.
«Если я прыгну с третьего этажа… Вниз головой! Хватит ли силы удара, чтобы всё закончилось?» — замер я в раздумье.
«Чтобы всё закончилось», — безразлично констатировал голос.

В детстве мы ходили купаться на пруд. Пруд появился в результате работы нефтяников. Так и называли его — нефтеловушка. Родники наполнили яму; там даже поселились рыбы, а ближе к устьям — всякие лягушки и бобры. Природная идиллия. Пруд был неглубокий, но местами с обрывистыми берегами. Там мы и любили плавать летом. Мой одноклассник любил нырять с таких берегов. Он вставал во весь рост, направлял руки вперёд и прыгал головой вниз, позже всплывая далеко от берега. Помню, я завидовал тому, как он плавал. Он делал это легко и непринуждённо, быстро пересекая весь пруд, даже не запыхавшись. Однажды он даже успел доплыть до его середины за один нырок с берега. Зависть была, как это называется, белая и превратилась в мотивацию. Вскоре я нырял вместе с ним. Неравномерное течение, дожди, новые родники или высыхание старых постоянно меняли глубину пруда, отчего приходилось постоянно учиться нырять заново, чтобы не удариться о дно. Оно было илистое; ноги в нём тонули глубоко. Неприятное чувство, особенно если туда зарывалась голова. Одним летом сильное течение из-за обильных дождей пробило трубы, по которым вода из пруда уходила дальше, и пруд как будто очистился, обнажив твёрдое каменистое или глинистое дно. Уровень воды тогда тоже упал, и, по роковому совпадению, обрушился берег, с которого мы так любили нырять. Разумеется, детей это не остановило. Мой одноклассник всегда прыгал первым, как главный пловец, и то лето не было исключением. Он прыгнул, ушёл под воду, но так и не вышел обратно. Мы ждали пару минут, пока холодящее осознание не породило панику. Мы стали прыгать в воду, искать пропавшего, но безуспешно. Кто-то сообразил позвать взрослых; нам повезло — мимо проходила женщина с коляской. Услышав наши крики, она окликнула мужа; с ним был его брат, и они присоединились к поискам. Одноклассника нашли примерно спустя полчаса. Оказалось, он ударился головой о твёрдое дно и потерял сознание; потом его засосало в трубы и выкинуло на берег в кустах, где он и лежал, не успев наглотаться воды.

Очнулся он только в больнице, не способный двигать ничем, кроме головы. В палату пускали только родственников, а нам лишь строго запретили ходить на пруд. Спустя, наверное, две недели мы узнали, что бедолага уже дома, но в школу не ходит, потому что ещё лечится. Классная руководительница сказала нам об этом и предупредила его не беспокоить. «Синдром ныряльщика», — ещё добавила она, причитая. Я всё же решился навестить его пятничным вечером. Двери в дом были открыты, и я вошёл, затаив дыхание. Дом, который теперь скорее напоминал больничную палату, был полон тишины, пыли и серости. Только стук ножа доносился с кухни. Я прокрался дальше, в его комнату. Увидел, что почти на всю комнату стоит новая кровать, большая и какая-то странная, а он лежит в ней, повернув голову к стене, и смотрит в телевизор. Там шли какие-то мультфильмы, что-то супергеройское. Я сбежал, резко испытав стыд и страх.

Ещё спустя два года нам сказали, что он погиб. Захлебнулся слюной, как я выяснил позднее. Тогда я снова прокрался в их дом, где теперь оставалась только его мать. Я часто видел её за эти два года; я видел, как угасала жизнь в её глазах, и понимал это, даже будучи ребёнком. Но в тот день я увидел, что, наедине с собой, она улыбалась.

«Всё равно вкусный чай», — сказал я сам себе. Сегодня я закрыл окно и отошёл.