Синдром приличия

Белые стены светились ровно и неестественно, будто внутри них где-то проходил скрытый кабель с холодным током. Свет от потолочных панелей ложился плоскими полосами, без теней, и от этого кабинет казался глубже, чем был на самом деле — как будто пространство вытягивало само себя в длину.

Анна коснулась сенсора у дверной панели. Пластина коротко мигнула, и створка разъехалась в стороны абсолютно бесшумно, так что движение ощущалось только по лёгкому толчку воздуха. В нос сразу ударил запах антисептика — резкий, чистый, с металлической нотой, напоминающей ей о ночных сменах и пересушенной коже на ладонях. Воздух внутри был сухим, почти стерильным, будто из помещения выжали всё живое вместе с пылью.

Голограммы уже активировались: полупрозрачные столбцы ЭЭГ дрожали над столом, наборы данных перелистывались сами, подстраиваясь под её шаг. На отдельной панели висел перечень пациентов — густая колонка имён, диагнозов, временных меток. Выше — жёлтая пометка о вчерашних стенограммах, ещё не проверенных.

Голосовой помощник тихо шелестел, собирая её биометрию, фиксируя отклонения в походке после бессонной ночи и помечая это в журнал.

— Доброе утро, — пробормотала Анна, ставя на стол чашку с остывающим чаем, хотя знала, что кабинет не ответит.

Голограмма ЭЭГ расплылась, словно размазываясь, и тут же собралась в чёткую схему. Тонкие линии ритмов, цифры, пики — всё металось в спокойном хаосе.

— Что-то виснет, — сказала она вслух и коснулась панели. — Да не зависай ты опять.

Из-за угла послышались шаги. Техник появился в дверях, как всегда без стука. Молодой, бледный, с вечно усталым видом.

— Вызывали меня? — спросил он без выражения.

— Я не вызывала, — Анна повернулась к нему. — Оно само решило, видимо. ЭЭГ опять глючит. Линии плывут.

Техник подошёл ближе и щёлкнул чем-то на запястье. В воздухе загорелась вторая голограмма — сервисная.

— Ну… да, — протянул он. — Здесь ошибка по каналу. Я уже третий раз этот блок перенастраиваю. Менять надо.

— Так поменяйте, — сказала она чуть резче, чем планировала. — У меня через двадцать минут пациент.

Техник пожал плечами.

— Я не решаю, что менять. Мне сказали — калибруй пока. Я и калибрую.

— Прекрасно, — Анна выдохнула коротко. — Значит, я опять буду объяснять пациенту, что техника умнее нас, но всё равно ломается.

— Хотите, я вам скажу, что сказать? — техник хмыкнул. — Типа: простите, система перегружена, мы работаем над этим.

— Очень помогает, спасибо, — Анна наклонилась к панели и поджала губы. — У вас там что? Получается?

— Сейчас проверю, — он ткнул пальцем в голограмму. — Ага. Вот. Канал три. Он то появляется, то пропадает. Я даже не понимаю, почему. Такое чувство, что кто-то лазил в настройки.

— Я не трогаю настройки, — она чуть подняла брови. — Мне хватает того, что тут каждый день что-то ломается без моего участия.

— Я не про вас. Я вообще говорю. Тут все лазят. Начальство тоже.

— Они-то зачем? — Анна повернулась к нему, глядя чуть внимательнее. — Им что, делать нечего?

— Они думают, что понимают, — техник пожал плечами. — Они любят трогать то, что работает. А когда перестаёт — зовут меня.

— Сочувствую, — мрачно сказала Анна.

На стеклянной поверхности стола коротко мигнуло уведомление — прямоугольник с алым краем, словно кто-то оставил отпечаток пальца. Анна скользнула взглядом, не поворачивая головы: Петров. Пациент из списка. Стенограмма. Запрос на подтверждение анализа.

Пальцы автоматически нажали на всплывающее поле. Воздух над столом зашевелился, как поверхность воды: строки текста выстроились в столбец, одни поверх других. Голоса в этих строчках были слышны даже без звука — слова шли рваными, с неуверенными оборотами, где-то мелькал нервный смех, будто человек пытался шутить, чтобы заполнить тишину между жалобами. Его дыхание угадывалось между строк — тяжёлое, оборванное, как шаги по мокрому асфальту.

В самом конце стенограммы выделялась её ремарка: «Эмпатия — ключ». Слова вспыхивали мягким жёлтым, будто подсвеченные изнутри. Это была не просто запись, а почти напоминание самой себе.

У боковой стены стоял техник. Он повернулся, задержал взгляд на голограммах, будто почувствовал перемену ритма в кабинете. Его рука замерла над планшетом, и по лицу скользнула тень профессионального интереса.

— Это что? — спросил он, показывая подбородком на заметку.

— Напоминание себе, — отозвалась Анна. — Чтобы не превращаться в такой же кусок пластика, как это всё вокруг.

Он фыркнул, но без злобы.

— Лишнее, по-моему. Техника всё равно сделает половину работы лучше. Я вообще не понимаю, зачем вы столько разговариваете с пациентами. Данные же есть.

Анна резко повернулась к нему.

— Потому что данные — это не всё. Вы видите цифры, я вижу людей.

— Ну люди… они же врут, — он поднял руки. — Всегда. И сами себе, и вам. Так что цифры точнее.

— Цифры без человека — мусор, — сказала Анна. — И если вы это не понимаете, вы слишком долго работаете среди машин.

Техник хмыкнул, но спорить не стал. Он уткнулся в голограмму.

— Ладно. Готово. Калибровка прошла. Но я не гарантирую, что оно не ляжет снова. Лучше напишите заведующему.

— Писала, — Анна прижала пальцы к переносице. — Он сказал: «Всё в порядке». Наверное, данные соврали.

Техник усмехнулся.

— Данные не врут. Люди — да. Он просто не хочет менять оборудование.

— Спасибо, я и сама догадывалась, — отозвалась Анна. — Ладно. Оставьте. Я проверю сама.

Он уже развернулся, но вдруг остановился:

— Если снова зависнет, просто перезапустите канал. Две секунды задержки. Пациент не заметит.

— Они замечают, — тихо сказала Анна. — Они всегда замечают.

Техник не произнёс ни слова — просто кивнул, почти неуловимо, и вышел, скользнув по полосе света у двери так тихо, что даже датчики не уловили бы шагов. За ним осталась только тонкая линия тепла в воздухе, быстро растворившаяся в холодном антисептическом запахе.

Анна осталась одна. Пространство сразу стало больше, пустота будто развернулась, подчёркивая ровный ритм голографического интерфейса. Стол мягко светился, цифры ЭЭГ медленно пульсировали — в глубине будто дышала невидимая машина. Из окна кабинета — широкий, стеклянный фрагмент стены — была видна Москва: мутные башни отражали розовый свет, между ними скользили дроны, по видам линиям транспорта тянулись светящиеся потоки. Всё движение казалось отдалённым, плоским, как в замедленном ролике.

Анна положила ладонь на панель, слегка нажала — пластик тут же отреагировал легким подрагиванием. В интерфейсе открылся раздел голосовой стенографии. Она медленно набрала:

— Заметка. Утро шестого. Ещё один сбой. Пациенты приходят нервные, техника — тоже нервная. Мне…

Она сделала паузу. Пальцы зависли в воздухе, а в горле сдавило знакомым чувством усталости.

— Мне нужно больше времени на разговоры. И меньше этих бесконечных ошибок в системе.

Слова всплывали в воздухе — ровные, аккуратные, будто их собирал кто-то чужой. Она смотрела на эти строки долго, морщась, как будто искала в них что-то невидимое. Потом резко добавила:

— Технологии видят всё, но не чувствуют. А мне приходится чувствовать за них.

Голограмма на мгновение приглушила свет, хрустнула цифровым обновлением — звук был тихим, но ощутимым, как вздох.

Кофейный автомат, встроенный в стену рядом с панелью, коротко всхлипнул — внутри что-то дернулось, загудело, и откуда-то из глубины вырвалась тугая струя пара. Машина выплюнула воронёную каплю кофе, и запах горячей горечи пополз по кабинету, растворяя остатки антисептика. Анна смотрела, как черная жидкость медленно набирается в тонкий пластиковый стакан. Пальцы застыли над кнопкой, пока процесс не завершился — только тогда она забрала стакан, и за секунду до этого уловила отражение собственного лица в глянцевой панели автомата: усталые глаза, серая кожа, волосы, туго стянутые назад.

Кресло, в которое она опустилась, встретило её сухим, длинным скрипом. Звук был настолько выразительным, будто само кресло собиралось пожаловаться на жизнь, перебивая даже самых говорливых пациентов за дверью приёмной. Анна на секунду закрыла глаза, прислушиваясь к тому, как жар кофе распространяется по ладони.

Она только поднесла стакан к губам, когда в кабинет громко щёлкнула дверь. Вошёл Игорь — плечистый, с хищной уверенностью в каждом движении. Его вечная ухмылка будто приросла к лицу; казалось, что он так родился, с этим слегка насмешливым изгибом губ. За ним шагал Михаил — чуть сутулый, двигается мягко, в каждом жесте — намёк на настороженность. Он был тише, но во взгляде скользило хорошо знакомое выражение: «Ну давай, удиви нас, мы готовы».

— О, Смирнова, — протянул Игорь, наливая себе кофе. — Ты рано сегодня. Или тебя техника опять бесит?

Анна сделала глоток, стараясь не реагировать.

— Я просто работаю, — сказала она спокойно. — В отличие от некоторых.

Михаил присвистнул.

— Слушай, Игорь, — сказал он. — Она сегодня настроена. Осторожнее.

— Да я всегда осторожен, — ухмыльнулся Игорь. — Особенно когда рядом специалисты по… — он махнул рукой. — Ну, этим вашим деликатным темам.

Анна поставила стакан на стол.

— По каким, Игорь? Ты можешь сказать нормально?

— Да по урологии, — он развёл руками. — Ну правда, Ань. Женщина-уролог — это как… ну, не знаю. Как мужик-гинеколог. Все делают вид, что привыкли, но внутри — ну ты понимаешь.

— Нет, не понимаю, — сказала Анна, и голос прозвучал твёрже. — Я выполняю операции лучше, чем половина хирургов в отделении.

Игорь хмыкнул.

— Это тебе пациенты говорят?

— Это статистика говорит, — резко ответила Анна. — И отчёты. И результаты. Ты можешь их открыть, если они у тебя не вызывают аллергии.

Михаил поднял руки, словно пытаясь разрядить ситуацию.

— Да ладно вам. Мы же просто… обсуждаем. Никто ж не хочет тебя задеть.

— Ты только что меня попытался задеть, — Анна посмотрела прямо на него. — Прямым текстом.

— Это не прямым текстом было, — возразил Игорь. — Это был… ну, юмор. Профессиональный. Мы же все тут свои.

— Нет, Игорь, — она покачала головой. — Мы тут не свои. Мы коллеги. Это разные вещи.

Игорь прислонился к кофейному автомату, скрестил руки.

— Да брось. Ты же сама знаешь, как это выглядит. Руководство вас берёт, потому что сейчас модно. PR, картинка, разнообразие и всё такое. А когда доходит до настоящей работы…

Анна перебила его:

— Я вчера закрыла три операции. Ты — одну. Какой PR, Игорь? Я пахала вчера больше тебя.

Михаил флегматично вздохнул.

— Ну правда, Игорь. Она же работает. Ты видел её график?

— Да видел, — пробурчал Игорь. — Но график — это одно. А… ну ты понимаешь. Есть области, где мужчины чувствуют себя увереннее. Это как… естественно.

Анна поставила стакан чуть сильнее, чем нужно, и кофе плеснулся по краю.

— Естественно? — повторила она. — Игорь, откуда в тебе этот пещерный набор аргументов? Ты серьёзно считаешь, что пол определяет компетентность?

Он пожал плечами.

— В некоторых областях — да. Это же биология. Ничего личного.

— Биология у нас в операционной одинаковая, — сказала Анна. — Руки, голова и навыки. Всё. Всё остальное — твои комплексы.

Михаил тихо хмыкнул, но не в её сторону — скорее в ту, где стоял Игорь.

— Ладно, ладно, — сказал он. — Давайте не будем устраивать утренний батл. У всех пациентов хватает.

— Ты просто не привыкла, — сказал Игорь уже мягче, но без извинений. — У нас коллектив прямой. Все подкалывают всех.

— Но почему-то подкалывают всегда в одну сторону, — сказала Анна. — И всегда одинаково.

Он вздохнул, как будто хотел закрыть тему.

— Ладно. Я пойду. У меня через пять минут консультация. И да, Ань… не воспринимай так остро. Мы же… ну…

— Коллеги? — подсказала она.

— Ну… да.

Игорь задержался у стола только на мгновение — метнул короткий взгляд на голографический интерфейс, сделал вид, что прочёл что-то важное, и ушёл, хлопнув дверью так, что пластик чуть задрожал в косяке. Звук вышел резче, чем требовалось для обычной спешки, будто он хотел оставить за собой след.

В кабинете остался только Михаил. Он стоял у порога, переминаясь с ноги на ногу, пальцы сжаты в кулак, плечи напряжены. Казалось, ему стало неловко от внезапной тишины — или, может быть, от того, что теперь он был здесь один. Его взгляд скользнул по столу, потом по креслу, будто он искал, куда поставить вопрос или хотя бы ненужную реплику. Несколько секунд он потоптался на месте, чуть покашлял, будто надеясь, что это заполнит паузу между ним и Анной.

— Слушай, — тихо сказал он. — Он иногда перегибает. Но… он правда не со зла.

— Я знаю, — ответила Анна устало. — Но от этого не легче.

— Ну… если что, — Михаил чуть улыбнулся. — Я на твоей стороне. Я видел твои отчёты. Ты правда вытягиваешь больше, чем он.

Она подняла глаза.

— Тогда скажи это ему, Михаил. А не мне.

Михаил коротко кивнул, словно извиняясь, не глядя в глаза, и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Щелчок был почти неслышен — только лёгкая вибрация в стене напомнила о его присутствии.

Анна потянулась за планшетом, откинула крышку. Интерфейс сразу высветил пустую строку в заметках — ровный курсор ждал, не мигая. Она быстро набрала:

— Доказать делом.

Слова тут же вспыхнули на панели ровным белым светом, будто чеканили её мысль прямо в пластик.

Она допила остывший кофе, терпкий и уже не такой бодрящий. Поставила стакан на край стола, слыша, как пластик стукнулся о поверхность с глухим, бесстрастным звуком. Привычным движением сгладила складки халата, провела пальцем по столу — будто выравнивала не только бумаги, но и мысли.

Вышла из кабинета уверенно, шаг за шагом, чувствуя, как знакомое ощущение решимости становится крепче — внутри разгорается ровная, устойчивая тяга работать лучше других. Не ради оценок, не ради слов, а просто потому, что иначе не получается. В глубине груди затаилась привычная, чуть тянущая злость — та самая, что всплывает всякий раз, когда кто-то пытается объяснить ей, что она здесь «неподходящий тип».

Голографический экран висел в воздухе почти незаметно, словно плёнка воды, натянутая на свет. Он искривлял линии ламп и отражал в себе тонкие тени от её пальцев, когда Анна провела ладонью по панели, прокручивая список данных. Каждый жест был точным, отработанным: панель коротко мигнула, затем снова застыла, показывая свежий файл пациента.

В кресле напротив устроился мужчина — лет сорока пяти, не больше, но уставший так, будто за плечами был не один десяток. Его плечи были опущены, словно тянулись к полу, и в каждом движении угадывалась внутренняя скованность. Руки он то прятал под бедро, сжимая ладонь в кулак, то — неуверенным жестом — выкладывал обратно на подлокотники, будто сам не знал, что делать с собой в этом чужом, ярко освещённом пространстве.

Ткань его брюк местами измята, на левой штанине потёрто серое пятно. На лице — серая щетина и тень недосыпа под глазами. Мужчина избегал смотреть прямо, взгляд то и дело соскальзывал на пол или на стену, где шли пульсирующие световые полосы. Внутри кресла он словно съёживался, становился меньше, как человек, которому неловко занимать чужое место.

— Давайте ещё раз, — сказала Анна мягко. — Вы говорили, что боли возникают преимущественно утром?

Пациент дёрнул подбородком, не совсем кивок, не совсем отрицание.

— Ну… да. Не всегда. Иногда… по-разному.

— По-разному — это как? — она чуть наклонилась вперёд. — Часто? Редко? Через день?

Он медленно втянул воздух.

— Слушайте, я… я не знаю. Я не веду там… записи. Просто когда просыпаюсь… иногда вот… ну… неприятно.

Кресло под ним тихо скрипнуло, будто тоже нервничало.

— Неприятно где именно? — Анна открыла следующую вкладку на голограмме. — Нижняя часть живота? Мочевой пузырь? Уретра?

Пациент сжал руки в кулак.

— Да я знаю, где… — он отвёл взгляд к окну. — Ну вы понимаете. Там.

Анна чуть опустила голос.

— Мне важно, чтобы вы сказали конкретно. Я не читаю мысли.

— Ну… — он замялся. — В области… ну… мочеиспускательного канала. Иногда жжёт, иногда давит. Но это… — он резко поднял глаза. — Это не то, что вы думаете. У меня всё… нормальная, ну… функция.

— Я вас ни в чём не обвиняю, — спокойно сказала Анна. — Я пытаюсь понять симптоматику.

Он снова отвёл взгляд.

— Это… стыдно как-то. Говорить вот так.

Голографический экран зарегистрировал повышение пульса. Анна мельком посмотрела на цифры — ровная тревога.

— Стыд — это нормально, — сказала она. — Но он мешает мне помочь вам. Давайте попробуем без оценок. Опишите ощущения. Как есть.

Пациент провёл рукой по лицу, будто стирал что-то невидимое.

— Ладно. Ладно. Жжёт. Бывает, что как будто… ну… что-то застряло внутри. Хотя там ничего нет. Это же понятно.

— Не всегда, — ответила Анна. — Это мог быть воспалительный процесс. Или спазм. Или… нет, не гадайте, давайте дальше. Есть ли выделения?

Он резко мотнул головой.

— Нет. Ну… может… пару раз. Но совсем чуть-чуть. И это точно… ну… от холода. Я же не болен. Не так.

— Как «не так»? — она подняла глаза.

Он замолчал на пару секунд, потом буркнул:

— Ну вы понимаете. Вот эти все… инфекции. У меня их нет. Не может быть.

Анна выдохнула тихо. «Опять одно и то же».

— Мы не можем ничего исключать, пока не сделаем анализы, — сказала она ровно. — Это стандарт. Не повод для паники.

Он слегка поднял плечи, словно пытаясь спрятаться в себе.

— Слушайте… я вообще не хотел идти. Если бы… — он запнулся. — Если бы жена… ну… если бы не настояли… я бы сам как-нибудь. Но раз уж пришёл…

Анна перебила:

— Я здесь, чтобы помочь. Не чтобы оценивать. Вы понимаете это?

— Понимаю, но… — он покачал головой. — Всё равно ощущение, что я… ну… что это позорно. Мужику приходить с таким.

Анна чуть наклонила голову, внимательно следя за выражением его лица.

— Болезнь не выбирает пол. Она просто есть. И ваша задача — описать симптомы. Моя — лечить.

Пациент провёл пальцем по подлокотнику, оставляя невидимую линию.

— Я… постараюсь. Просто… трудно.

— Хорошо. Тогда скажите: когда впервые появилось жжение?

Он сглотнул.

— Месяца два назад. Может больше. Я… думал, само пройдёт. Потом стало хуже. Утром особенно.

— Такое часто бывает при хроническом воспалении. Или стрессовых нарушениях, — Анна сделала пометку. — Есть ли проблемы с мочеиспусканием? Поток слабее?

Он чуть нахмурился.

— Иногда… да. Не всегда. Иногда нормально, иногда… ну… приходится ждать. Как будто тело тормозит.

— Это важно, — сказала Анна. — Я назначу обследование. Но мне нужно ещё пару вопросов. У вас есть сексуальная активность?

Пациент вздрогнул.

— Ну… да. Иногда. Но это… нормально всё. Не жалуются же.

Анна сдержала раздражение, которое поднималось изнутри.

«Жаловаться должен он, а не кто-то там».

— Хорошо. Тогда так. Я сейчас пройду по списку. Отвечайте коротко, ладно?

Он кивнул, но взгляд снова уполз к окну, будто там было безопаснее.

— Боль при эякуляции?

— Иногда. Ну… пару раз было.

— Кровь?

— Нет. Наверно. Не замечал.

— Тянущие боли в промежности?

— Да. Бывает.

— Температура? Озноб?

— Не знаю. Может, было. Я… не отслеживаю.

Анна закрыла список.

— Хорошо. Смотрите. Я назначу анализы, УЗИ, и мы посмотрим. Сейчас главное — не избегать информации. Это не стыдно. Это ваша физиология.

Он поднял голову, и в глазах мелькнула короткая благодарность, но тут же исчезла.

— Спасибо… доктор. Я… попробую.

Он встал, и кресло снова коротко скрипнуло.

— Ладно. Я тогда… пойду.

— Подождите, — сказала Анна. — Я распечатаю направление.

Пока голограмма обрабатывала документ, мужчина стоял неловко, переступая с ноги на ногу.

— Я просто… — он вдруг сказал, тихо. — Вы не подумайте. Я не какой-то…

Он затих, будто в нём кончились слова или воздух. В кабинете на миг стало совсем тихо — только голографический экран гудел едва слышно.

Анна подняла взгляд, встречая его глаза спокойно, не моргая.

— Я ничего не думаю о вашей личности. Я думаю о ваших симптомах.

Голос её был ровным, почти нейтральным, как у человека, который столько раз повторял это, что слова превратились в действие.

Мужчина кивнул, тяжело, с коротким выдохом, будто из него вынули напряжение. В плечах его стало чуть меньше зажима, руки перестали теребить ткань подлокотников.

Он поднялся неспешно, огляделся на секунду — взглядом, в котором мелькнула усталость, неуверенность и маленькая благодарность, которую трудно назвать вслух. Потом вышел, аккуратно закрыв за собой дверь, и кабинет наполнила ровная, почти лабораторная тишина.

Анна не сразу встала. Медленно опустилась обратно в кресло, будто проверяя, не изменилось ли что-то за последние минуты. Ладонь легла на панель, скользнула к разделу заметок. Она набрала:

— Стыд сильнее машины.

Ещё секунду подумала и добавила:

— Технологии лечат органы, но не стыд.

Экран мягко мерцал, а запах антисептика снова стал единственным — ровным, пустым и холодным.