Ситхская старина

Первыми возникли звуки: рокот накатывающих издалека высоких волн, надрывный вой ветра, и громоподобный треск срывающихся в бездну скал…

Или же это доносились до меня повелительное раскаты заклинаний, отраженные и тысячекратно усиленные сложными линиями, изломами и контурами величественных чертогов, бастионов и соборов той неимоверно древней цитадели, которую похоронили под собой толща тёмных льдов и плотный саван снегов позабытого мира?

Неподготовленный слух легко мог спутать одно с другим. Впрочем, в холодной и пустой Темноте истинная природа звуков имела поразительно мало значения. Главное, что они пробудили мой разум от похожего на смерть сна, и вдохнули в него первые образы. И было совершенно не важно, насколько обманчивыми окажутся впоследствии эти картинки: встрепенувшееся сознание уже цеплялось за них, упорно карабкаясь к свободе — прочь из леденящей темницы Забытья, шаг за шагом завоёвывая себе право и способность мыслить. Мыслить самостоятельно — без помощи ограниченных строчками кода программ. Без их подспудного влияния, чреватого неочевидной утратой самого себя.

Что-то снова начало меняться. Но не вовне, а внутри меня.

Конечно же… Стоило сознанию немного укорениться, и пустить свои вьющиеся кровавыми струйками корни в тело, как в него вонзилась новая информация — о запахах, расцветающих во Тьме...

Впервые за долгое время это были не строчки сухой статистики, а настоящие химические ощущения. Вот только внезапный обонятельный опыт обернулся настоящим удушливым испытанием, когда вместе с загустевшим затхлым воздухом в ноздри, трахеи и лёгкие заструилось навевающее мысли о перегнивающем скотомогильнике чудовищное зловоние. Подобно ядовитым змеям оно вползало в каждую клеточку моего тела, жаля и насквозь пропитывая трупным ядом уязвимые слизистые ткани.

В конце концов, это зловоние добралось даже до спрятанного за стиснутыми клыками языка. Осело на нём…

Чудовищно тошнотворным, хотя и бодрящим (в самом отвратительном смысле) оказалось вернувшееся чувство подлинного вкуса. От такого кишки — не система жидкостного охлаждения, и не система смазки, а настоявшие жаркие, склизкие, и пульсирующие внутренности, — затянулись в тугой узел, и… тут же содрогнулись от боли. Словно их намотали на остро наточенную сталь.

И не только.

От режущих уязвимую плоть граней волнами расползался холод… Нет, ХОЛОД! Почти космический. Безумный. Вселяющий в дезориентированное сознание губительную иллюзию нестерпимого жара. От такого хотелось поскорее содрать с себя кожу, и саму измученную плоть. Впрочем, без малейшего шанса на избавление от испепеляюще-морозных объятий преисподней.

Как было не потерять себя в этих мучениях?

Скорее предпринять… хоть что-то! Что угодно!

Вот только…

От первой же попытки двинуть мизинцем левой руки меня бросило в обильный пот, и сразу навалилась дикая усталость, а между тем толстый, кажущийся неуклюжим и чужеродным палец едва шевельнулся. Немеющие ладони отзывались ничуть не лучше, да и в целом руки казались отлитыми из дюрастали.

И всё-таки, я продолжал. Упорно. До полного изнеможения, до пенящегося кровью на губах хрипа старался совладать с самим собой, со своим телом. И, наконец, отыскал, и принялся медленно, но методично ощупывать зловредный источник изливавшейся на меня адской агонии.

Миллиметр за миллиметром.

Из этих ощущений начал постепенно складываться некий образ. Чем дальше, тем более конкретный. И скоро я с удивлением обнаружил, что образ этот хорошо соотносится с одним известным мне предметом. И пускай реальных тактильных представлений об этом предмете я не имел (ведь их заменяли полученные с помощью датчиков строки характеристик и параметров, ставшие недоступными вместе с хранившими из датабазам), а сам он, казалось, уменьшился в размерах, я всё более укреплялся в своих догадках. Ещё бы, ведь накрепко засевший в памяти образ оставался настолько полным и чётким, что позволял даже в полной Темноте наощупь распознать этот леденящий до ожогов алхимический металл!

Как же, однако, забавно всё сложилось…

Из груди — моей груди, жаркой и подвижной, состоящей из грубой, но всё же эластичной кожи, крови и упругой плоти, — торчала ребристая рукоять меча.

Воспоминания обрушились на медленно оживающий мозг подобно мощному тропическому ливню.

Зиост… Вечные ситхи… Бездна и червь… Существо… И последний удар.

Но я ли вонзил меч в отвратительную красную плоть? Если я, то как вышло, что теперь это оружие по самую гарду засело в моём теле?

«В уже моём теле», — угодливо шепнуло подсознание.

В глубокой задумчивости я продолжал поглаживать меч своими непослушными пальцами. Точнее, не совсем пальцами… По древнему металлу скрежетали острые и крепкие, как закалённые кинжалы, когти.

Ещё одно странное приобретение. Недавно у меня и ногтей-то не было, и пальцев насчитывалось, честно говоря, поменьше, чем теперь.

Снова «заговорил» под когтями металл: то ли руки сами тянулись к оружию, то ли это просто помогало сконцентрироваться.

Но что же, всё-таки, произошло? Какую злую шутку сыграла со мной память? Или всему виной гнетущее колдовство? Тайная власть адептов нечестивого культа, вампирическая мощь меча, таящаяся под тёмными льдами злоба властителей Зиоста… Здесь всё сплавилось воедино. А ведь я действительно помнил теперь, как из последних сил вогнал лезвие с раздвоенным остриём в жуткое существо. Оно лежало передо мной. Неподвижное. Зловещее. Скорчившееся посреди пульсирующего чрева исполинского червя. Прямо в чавкающей трясине из кислоты, стремительно разъедавшей мой дюраниевый корпус.

«Уже — не мой…»

А ведь эта отвратительная, погибельная жижа до сих пор кипела и бурлила вокруг. Она омывала меня своими зловонными волнами, ставшими теперь удивительно безвредными. Но заточение в чудовищном отродье ситхов от этого не становилось приятнее. И раз никто не торопился высвободить меня из отвратного и противоестественного плена, эту обязанность предстояло принять на себя.

Но прежде, чем повторять подвиг выбравшегося из желудка Сарлакка Бобы Фетта, требовалось хотя бы встать на ноги.

Увы, с этим ожидаемо возникли трудности.

Ноги будто онемели и почти не чувствовались, но я всё равно предпринял это заведомо обречённое на провал усилие. И очень зря: меч не просто пронзил, он пригвоздил моё прошитое насквозь тело к плоти червя. Кровь двух алхимических отродий, их телесные соки, гной и эссенции из адских машин ситхов смешались в отвратное кипящее варево. Смотреть на это не хотелось. Вот только глаза уже давно были открыты — они распахнулись в то самое мгновение, когда желудочный сок червя растворил последний атом бронированного тела V0-LK’а. Чтобы свыкнуться с темнотой им потребовалось время, но теперь вокруг всё отчётливее проступали очертания осклизлых стен моей импровизированной темницы.

Или, стоило сказать, колыбели?

Я бы рассмеялся, не торчи из моей груди кровожадный металл, способный превратить даже малейшее движение в аттракцион невероятной и всепроникающей боли.

Кажется, где-то в недрах моего сознания уже начинала кристаллизироваться тоска по свойственной дроидам нечувствительности к недружественным внешним воздействиям.

Но никакие сожаления, и никакая тоска по прошлому не могли избавить меня от тирании меча. И освободить меня тоже не могли. Значит, предстояло взять всё в свои руки. Буквально. И превозмогать.

Как только руки начали наконец понемногу ощущаться неотъемлемой частью меня, я тут же вернулся к своим осторожным попыткам отделиться от червя. И вновь познал боль. Такие её шокирующие глубины, о которых даже не подозревал ранее! Что по сравнению с этим разрывание живьём на куски, или сдирание кожи? Так, развлечение в руках посредственного палача. Засевший в теле клинок показал мне истинное мастерство истязания плоти. Но именно эта пожирающая боль стала топливом, от которого разгорелась ярость. Как вспышка сверхновой, она озарила мой мечущийся разум. Стёрла все сомнения. Все бесполезные мысли. И послала решительный импульс…

«Действуй!»

Мокрые от пота и крови ладони легли на рукоять меча. Обхватили её. Крепко стиснули.

«Сейчас!»

Не успев опомниться, всё ещё повинуясь яростному наитию, я рванул меч. Всеми силами. Прочь от себя!

«Да!»

Заполнивший всё вокруг крик, я уверен, никогда ещё не звучал в этой галактике. Даже близко не похожий на крик живого существа, он мог бы застудить кровь в жилах самых невероятных и ужасающих тварей с далёких неизведанных миров. Разве что рёв отродий из вековечного подземного мрака тайных колдовских планет ситхов мог отдалённо сравниться с ним…

С моим криком.

Мне теперь стало плевать. Помоги это хоть немного приглушить боль, я бы закричал ещё громче, потому что — клянусь бессмертными богами ситхов — мне казалось, будто я вырываю из себя собственный хребет, или разрезаю скальпелем вдоль всю разветвлённую нервную систему одновременно. И каждый выступавший из груди несчастный миллиметр алхимического металла давался такой неимоверной ценой, что проще было бы живому существу прыгнуть в погребальный костёр, чем вынести это жесточайшее испытание.

Словно проклятый меч имел собственную жестокую волю, и не желал покидать своих «мясных ножен»… Должно быть, упивался моей кровью, и моими мучениями, как упивался страданиями чандриланцев, и всех существ, которых лишал жизни в течение тысячелетий своего противоестественного существования.

Это была самая настоящая хватка ужаса.

Но я не позволял себе отступить, или даже остановиться хоть на мгновение, чтобы перевести дух. Прокусив нижнюю губу, чувствуя горький вкус собственной крови на языке, я продолжал тянуть рукоять — прочь — до тех пор, пока хватало длины рук. Затем — перехватился за лезвие. Раньше его колдовской остроты хватало, чтобы оставлять глубокие порезы на дюраниевых ладонях V0-LK’a. Теперь оно так же запросто рассекало грубую и жёсткую багровую кожу. Новые раны возникали одна за другой. По лезвию текла моя горячая, дымящаяся кровь — священное возлияние в честь безмерной гордыни того древнего Тёмного владыки, который выковал это оружие в заговорённом огне своего алхимического горнила.

Наконец — целую иллюзорную вечность спустя — показалось самое остриё. Раздвоенное, наподобие выставленных вперёд клыков ядовитой змеи. Его вид наполнил меня самыми смешанными чувствами: глубочайшим отвращением, искренним любопытством, каким-то первобытным, диким восторгом. Мелькнуло даже нечто вроде волнительного трепета…

Или это встрепенулся подо мной и вокруг меня сам червь?

Должно быть, он тоже испытал в своих внутренностях облегчение, вполне сравнимое с моим. Что же — я заметил, как непривычно напряглись лицевые мышцы, натягивая поверх оскаленных клыков подобие улыбки, — рано монстр радовался: впереди его поджидало самое что ни на есть жестокое несварение.

Выпрямившись в полный рост, я одним решительным движением вырвал из тела ошмётки и обрывки тех трубок, в которых ещё текли последние капли таинственных эликсиров и эссенций (после фокуса с мечом такое действие оказалось совершенным пустяком), и наконец-то ощутил себя по-настоящему живым…

Живым!.. И пускай ещё не свободным, но полностью готовым к долгому путешествию наверх — из дышащего зловонием смерти зева Бездны Зиоста.

Состоящий из подвижных склизких тканей мир вокруг меня заходил ходуном, когда я приступил к исполнению своего замысла. Удар за ударом. Методично работая стиснутым в левой руке мечом, каждым шагом укрепляя уверенность в собственных силах, я рубил и рассекал пытавшиеся сдавить меня в своих предсмертных судорогах органы. Многочисленные рыхлые желудки и прочая требуха воняли всё сильнее, и плескали в лицо кислотой, но это только подстёгивало меня, и добавляло азарта. Я ликовал, чувствуя, как извивается раненный червь, и как стягивает тело в тугие кольца. И снова вонзал клинок и когти в податливую плоть. Рвал её на части. И карабкался, карабкался.

В попытках притупить обуявшую его боль отродье ситхов начало биться всей своей безразмерной тушей о стены Бездны, с жутким грохотом раскалывая вековечные льды и каменные монолиты.

Всё бессмысленно.

Меня неудержимо влекло вперёд биение сердца червя. А когда я достиг его, преодолев чёрт знает сколько сотен метров по агонизирующим пищеводам, то оказался буквально зачарован его работой. Его алхимическими ритмами, и бурлением в нём, как в мясном котле, колдовского варева из яда и крови. Но этой потусторонней мелодии не удалось удержать мою карающую длань. Замахнувшись, вложив в удар всю злобу и ярость, клокотавшие в моём собственном сердце, я вонзил в сердце червя меч. Тот вошёл глубоко. Жадно. Сквозь рану брызнула кипящая кровь. Я ощутил её железный, густо замешанный на колдовстве и алхимии привкус на губах и на языке. И глубже. Почти интимно…

Это была та степень постижения друг друга, которая доступна, должно быть, только двум отродьям ситхов.

Но было не время и не место для тёмного наслаждения. Червь умирал. Колдовство, позволявшее этой невероятной твари осквернять своим существованием мир, рассеивалось, и пурпурная плоть начинала с ужасающей быстротой гнить и распадаться на куски, которые омерзительным и зловонным ливнем проливались в Бездну Зиоста. Чтобы не последовать за этими отвратительными потоками вниз, к черным льдам планетарных недр, следовало поспешить.

Полагаясь на собственную массу, я разбежался, насколько позволяло место, и ударил плечом в размякшую, истекающую сукровицей плоть червя, и сквозь эту вонючую болотину, и сквозь раскисшие черные кости вырвался наружу.

На миг подо мной распахнула свою жадную пасть бездонная чернота. Она жаждала поглотить меня, и растворить в себе. Но, к счастью, стена оказалась неподалёку. Мне должно было хватить инерции…

Когти заскрежетали по камню, безжалостно вгрызаясь в него. Посыпались крошка, искры и пыль. Это разламывались обветшалые барельефы: скалящиеся в религиозном исступлении морды киссаев, надменные физиономии старинных королей в рогатых шлемах и странных тиарах, и уродливые, лишенные проблесков интеллекта, но преисполненные воинственной злобой хари массасси…

По моей вине гибли бесценные памятники ситхской старины…

Но мне было совершенно не жаль этих сокровищ: всё ещё сжимая левой рукой меч, правой я отчаянно цеплялся за стену, коверкая её — потому что не хотел отправиться туда, где уже потонули в клубящейся Тьме убогие останки червя. Только напоследок сверкнули, как драгоценные камни, четыре злобных глаза. И погасли.

К счастью, я оказался удачливее своего алхимического собрата.

Моё пугающе стремительное соскальзывание вниз наконец-то прекратилось. Теперь я мог передохнуть и восстановить напрочь сбитое дыхание. С полным на то правом, ведь над головой нависал долгий и трудный подъём. На взгляд — совершенно бесконечный, ведь было не ясно, как глубоко утянул меня червь.

Далеко внизу блеснула раздвоенная молния. Через короткий промежуток времени — ещё одна. И еще. Во чреве Бездны бушевал настоящий шторм. Но он не мог навредить мне. Пока что. Зато его зловещие отблески хотя бы немного разгоняли плещущийся вокруг мрак. Они озаряли испещрённые барельефами каменные стены. И меня.

Теперь я мог рассмотреть хотя бы собственные руки…

Настоящие лапы: по-звериному мощные, когтистые. Если их отличающийся острыми костистым наростами силуэт я смутно различал ещё в брюхе червя, то теперь мои знания о самом себе серьёзно расширились: я увидел и багровый оттенок кожи, и покрывающий её сложный бороздчатый узор.

Опущенный ниже взгляд позволил составить представление уже о теле в целом: о широкой груди, крепком торсе, и хорошо развитых нижних конечностях, не менее когтистых, чем верхние. Эти когти как раз здорово помогли мне затормозить, и теперь упирались в раскрошившуюся под их напором фигуру очередного жреца из седых времён. Его соседи по барельефу, кажется, глядели на меня осуждающе, и даже злобно. Только мне было плевать на этих давно мертвых представителей расы ситхов. Их время давно прошло, а мне — очень хотелось жить.

«Да, жить…» — что-то шевельнулось во мне. Какое-то предчувствие, или дремавшее доселе воспоминание. Образ.

Ведь жить полагалось не только мне…

«Леруж!» — мысль вспыхнула внезапно, и немедленно потянула наверх. Да так, что из-под когтей полился настоящий дождь из осколков крошащихся скульптур. И всё равно, я продвигался слишком медленно: наверху, как и внизу, клубился только мрак. Сколько ещё предстоит карабкаться? Сколько уже пришлось провести в брюхе червя? Что могли за это время сотворить с девушкой культисты?

Неизвестность подстёгивала меня, как плеть. И я двигался бы ещё быстрее, но мешал зажатый в левой руке меч, а бросить его я не мог. Ни при каких обстоятельствах не мог…

Алхимический металл в моей ладони постепенно теплел, и становился всё легче — будто заключённая в нем сила окончательно перетекла в меня… Настолько, что затянулась даже рана на груди! Но меч по-прежнему оставался накрепко связан со мной. Я не мог понять всех зловещих тонкостей, но чувствовал эту таинственную алхимическую связь. Нить судьбы, или нить жизни. Всё вместе. И нечто совершенно иное — звучащее призрачными голосами вещих звёзд и космических ветров.

Когти царапнули что-то новое. В сверкании глубинной грозы мои глаза сумели рассмотреть заполнившую неглубокую расселину в стене массу льда. Сквозь её кристальную толщу ясно виднелся силуэт давно мёртвого ситха. Выражение его запечатлённой в вечной мерзлоте физиономии было далёко от свойственного рядовым покойникам умиротворения. Скорее уж, в нём читалось откровенное, полное чистой злобы неприятие собственной смерти.

По мере подъема подобные захоронения стали встречаться чаще. Судя по уцелевшим одеждам и амулетам, это были жрецы-киссаи. Возможно, когда-то они совершали свои тёмные ритуалы у края этой Бездны, и в ней же нашли свой последний приют. Их было так много, что скоро я уже перестал вглядываться в лица этих оледенелых мумий, и пробирался мимо них без всякого интереса. Бесконечные повторяющиеся сюжеты барельефов тоже мне изрядно наскучили. Я стал уделять больше внимания не тому, что видел, а тому, что слышал.

Постепенно в сумрачную музыку рвущегося из Бездны ледяного ветра и молний стали вмешиваться новые звуки. Но потребовалось проползти ещё немало, чтобы различить в них первые слабые отзвуки голосов. Эти обрывки чужой речи доносились сверху: должно быть, культисты ещё продолжали свою чёрную мессу. Прислушавшись, я с удивлением обнаружил, что отдельные фразы стали мне понятны. Будто с кровью и плотью от ситхской алхимии я получил и знания древнего и запретного языка.

Ар-Киттат…

В каждом его звуке таились тёмная мощь, уверенность, и элегантная жестокость. Это был язык, вполне достойный элиты Тёмной стороны — её Тёмных повелителей. А наверху верные последователи этих мёртвых владык заклинали камни Цитадели и снежные пустыни Зиоста, взывали к Пустоте, и призывали себе на подмогу мудрость тех, кто за Гранью, чтобы свершить наконец возмездие во имя ситхов.

Слова этих заклинаний — всё более чёткие, близкие, — странным образом резонировали в моем сознании, пробуждая мрачную решимость и самые кровожадные желания. Я уже запросто представлял, как вонзаю когти, и даже клыки в тщедушное тело Хьюза Горастора, как разрываю на части его сообщников — каждого из безликих последователей предательской секты.

Разгорающаяся в груди злоба достигла таких размеров, что я буквально растёр в порошок попавшуюся под разгорячённую руку часть каменного рельефа. И совсем не заметил усилия, или боли от врезавшихся в ладонь каменных осколков. Что подобные мелочи могли значить для существа, выварившегося в чреве алхимического отродья, и вобравшего в себя развращающую мощь напитанного гордыней меча?

Взгляд нетерпеливо устремился наверх. Там сквозь вьющиеся протуберанцы холодного мрака уже явственно проступала базальтово-серая поверхность монолитного потолка того величественного и безразмерного собора, где сектанты творили свои заклинания, и откуда старого меня утащил ситхский червь.

Оставалось совсем немного — какие-то несчастные сотни метров. Сущий пустяк в сравнении с тем, что осталось позади. Всего лишь толика усилий.

И вот — когти вгрызлись в край Бездны. Подтянувшись, я перевалил свою багровую тушу через эту границу, отделявшую безграничный концентрированный Мрак от Мрака воплощённого в величие собора, и поднялся, с угрюмым ликованием ощущая под ногами твёрдую опору.

Вот и конец долгого пути. Или его новое начало.