Сказка о царе Долдоне

Я раскаиваюсь. В глупом детстве, поглощая сказки, я возненавидел этого царя. Ну, вы помните – сорок колов, на колах – тридцать девять голов; царь-злодей говорит претенденту на руку царевны: «И ты здесь заторчишь!». Затем царь объявлял условия: за ночь вычерпать море ведром, разобрать на составляющие смесь песка с маком (тонны три), обуздать и оседлать медведя и на нём верхом съездить в пекло – разузнать, как там поживает дедушка царя. Тридцать девять – наверное, те, что отсеялись до полуфинала включительно. Сколько принцев близко познакомились с медведем – неизвестно, но нет сомнения, что обуздавшие и оседлавшие остались в гостях у дедушки, иначе чем объяснить, что царевна – всё ещё невеста?.. У долгоиграющего медведя, очевидно, был постоянный пропуск туда-обратно, или же царь содержал питомник необъезженных медведей.

По мере взросления я догадался, что царевна была лакомым кусочком, раз за шанс надкусить это наливное яблочко царевичи и королевичи пыхтели с вёдрами, рылись в песке и седлали медведей голыми руками. Ещё немного возмужав, я задумался над формулой «полцарства в придачу» – полцарство представлялось мне насыщенным алмазными копями, золотыми россыпями и урановыми рудниками; за это тоже есть смысл рисковать. Но лишь когда у меня самого дочь из малявки превратилась в бойкого подростка, всем своим видом намекающего на девичью будущность, я осознал трагизм и эпическое величие царя Долдона, и царь стал моим любимым сказочным героем. Теперь, открывая сборник сказок, я горячо сочувствую Долдону и, пока он перечисляет принцу конкурсные задания, я шепчу: «На кол! На кол! Всех женихов – на кол!»

Утро царя начиналось с проверки – на месте ли чадо? Убедившись, что царевна Варвара-краса, Длинная Коса, досматривает десятый сон про тусовый сэйшн, царь облегчённо крестился и шёл на работу. Сидеть на троне – тяжкий труд, чреватый геморроем. Царь судил подданных, принимал заморских послов, а на уме одно крутилось: «Что сегодня отчебучит милое дитя?».

Вчера царь полдня общался через телефон с неизвестными принцами, говорившими разными голосами, но одно и то же: «А Варю можно?». Юные королевичи не знали слов приветствия и никогда себя не называли – таков этикет престолонаследников. Судя по напряжённому сопению в трубке, все принцы принадлежали к той возрастной группе, которой ясней ясного, что если рассекретить своё имя, царевнины предки нашепчут его в восковую куколку и напустят на тебя порчу. Да что там имя! порчу можно организовать, зная один твой номер телефона!

Выйдя из возраста наивности, все принцы и царевны открывают для себя ужасную, мучительную тайну. Вдруг обнаруживается, что царь-отец и мать-царица только притворяются заботливыми, любящими и родными! Все их улыбки, все подарки – лишь прикрытие зловещих замыслов. На самом деле они – страшные «родаки», чья цель – угнесть и ущемить несчастного ребёнка, сделать его жизнь невыносимой и беспросветно унылой.

«Варя, это тебя, – с каждым новым звонком всё мрачней бурчал царь, и царевна, выхватив трубку и аппарат, уединялась в опочивальне; из-за двери глухо доносились её неискренние хихиканья и бессмысленные реплики: «А чё?.. А я?.. А ты?.. Да ну нафиг! Она дебилка. Ну и пусть. Я не могу. Ну, я подумаю. Сейчас, – после чего Варвара высовывалась и спрашивала: – Можно я на пять минут погуляю?»

Потом она звонила с улицы – «Ещё десять минут». Через час просьба повторялась, словно была записана на автоответчик. Через два часа царь начинал рыться в телефонной книге. Где-то на задних страницах, будто засохший между листами выводок тараканов, обнаружился перечень друзей и подруг царевны – Упырь, Волдырь и Хмырь, Мушка, Сушка и Лягушка. Легко набрать номер, но вы представьте себя на другом конце провода, когда взрослый мужской голос говорит вам: «Позовите Лягушку, пожалуйста» или «Упырь здесь живёт?»

Царевна кое-как вернулась, но видно было, что будь её воля – блындала бы до рассвета, несмотря на ветер, дождь со снегом и шастающих по городу маньяков. Принцы толпились под балконом с томным мявом, не понять на что надеясь. Царь Долдон выкатил на балкон любимую шестистволку и начал раздачу. Всю ночь грохотал пулемёт. Под утро царь еле разогнул палец, давивший на гашетку, а царевна-ангелочек безмятежно дрыхла, не ведая (и ведать не желая), как папаша исступлённо превращает воздыхателей в кровавые лохмотья. Она и утром, позёвывая и потягиваясь у окна, не очень-то расстроилась потерям в своей свите. Погибшие из-за любви, по её мнению, были уродами, тупарями и гоблинами. Царь в этом был согласен с ней, но... бес вновь тащил её к зеркалу, рылся её лапками в маминой косметичке, наращивал ресницы и подмазывал глаза. Тусовка must go on! Значит, и завтра царю предстоит день, полный тревог.

В конце концов, патроны могут кончиться, а принцы – подрасти и осмелеть настолько, что начнут стучаться в дверь. С точки зрения любого уважающего себя принца признаться в том, что царевна нужна тебе дольше, чем на сезон – стыд и срам, но у принца – свои «родаки», которые его обыскивают и обнюхивают.

Царь Долдон пришёл к выводу, что надо вооружить дочь житейским опытом. Своего ей взять негде, значит, следует вложить долдонский, отстоявшийся и должным образом осмысленный с высоты прожитых лет при свете лысины. Изловив мятущуюся дочь и с боем заставив её сесть, Долдон запел: «В твои годы, Варвара, я носил рясу, власяницу и вериги, сидел дома и учился с наслаждением, до посинения. Я не вставлял в пупок жемчужин, не оголял свои лядвеи и не целовался с мальчиками. Я не рубился под «Арию», не плющился под «Алису». Я мыл ноги чаще, чем ты чистишь зубы...» Лекцию его сопровождал типичный сухой звук – это горох стучал об стену. Кроме того, Варвара выла от тоски и ужаса при лицезрении папаши – так вот во что превращаются девочки, которых держат на цепи!..

Должно быть, опыт предков даром никому не нужен, если они силой навязывают его подневольным детям. На днях царевне написал царь Сбрендей, праотец Долдона, и с позиции старца, много любившего в те давние года, когда у кур росли рога, подробно и со знанием дела разъяснил ей, как соблазняют юных и наивных девушек (двадцать семь способов, с картинками), каких пикантных ситуаций надо избегать (список на сорок шесть пунктов) и чем чреваты послабления напористым юнцам (с выдержками из медицинской энциклопедии). Варвара долго плакала над этим нравственным письмом и, мелко изорвав его, спустила в унитаз.

«Надо принять личное участие в проблемах дочери! – решил про себя Долдон. – Отец я или не отец? и к чёрту царское достоинство! Ради Варвары я готов на всё».

– Сегодня будем тусоваться вместе, – объявил он, скрепя сердце. – Пойдём с тобой на эту... как её... на стрелку. Собирайся, мать – одевай феньки, начёсывай хаер; вспомним молодость!

– О, нееееет!!!!! – завопила Варвара. – Только не это!!!

Пав на колени перед царственной четой, Варвара затараторила, что она сделает, только бы мумии предков не увязались за ней. Она будет трижды в день пылесосить дворец, убирать за котом, безропотно выносить помойное ведро, мыть посуду, ложиться спать в 22.00 и утром вставать без нытья. Она перестанет наваливать в чай по семь ложек сахара, обжираться вареньем и по-звериному вскрывать молочные пакеты зубками.

Наобещав им столько, сколько человек не в силах выполнить, она загробным голосом прибавила:

– К одному мальчику папа пришёл на тусовку – старый и страшный. И все теперь над мальчиком смеются.

Действительно, позор. Иметь родителей – как это стыдно!

Но не таков Долдон, чтоб отступиться! Притворно обещав дочери не приближаться к тусовке на пушечный выстрел, он выждал, пока она кубарем слетит с крыльца, и инкогнито пустился вслед за ней.

Цепляясь рукавами и карманами за сучья, запинаясь о пивные банки, царь Долдон неслышно, как вампир, приближался через заросли к сборищу неформалов. Сквозь свист леденящего ветра и шёпот дождя издалека доносились дикий гогот, визг и агрессивные гитарные аккорды. Долдон пытался вспомнить всё, что знал от дочери об этих монстрах. Они ходят в чёрном, в коже и в цепях. Они не моются, не бреются и не стригутся. Они слушают не музыку, а прямо-таки вопли грешников в аду (Варвара ставила ему для общего развития какой-то культовый альбом). Они разбиты на непримиримые кланы. Кошмар! страшно даже представить, в какой вертеп попала Варенька. И ещё страшнее, что она в него стремится каждую свободную минуту!

Правда, есть ещё какие-то страшилища, похуже неформалов – гопники. Внятно растолковать, чем они хуже, Варя не смогла – она лишь корчилась и с омерзением цедила: «Они слушают попсу!» А какой ужас объял царевну, когда царица раздобыла ей путёвку в детский санаторий! Варвару прямо судороги били: «Нет! нет! там гопЫ! Там гопские дискотеки!!..» Наверное, там сразу убивают.

Справа в кустах кто-то тихо, почти беззвучно засопел и захрустел. Долдон вгляделся – кажется, маньяк. Как полагается – в плаще, в под плащом, наверное, топор.

– Кто здесь? – оглушительно шепнул царь Долдон.

– Это я, германский спотыкайзер, – прокуренно отозвалась мокрая тень. – Наблюдаю за своим кронпринцем. С кем имею честь?..

Познакомились. Проблемы самодержцев оказались так близки, что они сошлись во мнении: «Надо согреться». Германский монарх сбегал за пивом (то-то здесь банок так много). Залив глаза, правители забыли, чем они заняты и где они, и стали хвастаться наследниками.

– Моя – и умница, и скромница, и вся отличница. Думаю отправить Варю в Оксфорд – ей, с её родословной, не к лицу плебейские университеты. Сама – вы представляете?! – из интернета реферат скачала – «Глобальное кидалово как сущность макроэкономики». Опять же, она у нас Мисс Заводской Район две тысячи пятого года, – бахвалился Долдон.

Но кайзер Дырк фон Штурмбрюк не уступал:

– Мой круче будет. На него четыре репетитора работают, не покладая головы – по ядрёной физике, по мать-и-мачехе, по орфографии и пунктуации. В сто баксов в месяц мне его учение влетело, аж государственная казна опустела, но ничего не жалко для дитяти! Не говоря уже о том, что вежлив он необычайно и по-английски в комиксах почти всё со словарём понимает. Пущу его по дипломатической части!

– А мы, Долдоны, – напирал царь-государь, – по прямой линии от царя Косаря происходим!

– А мы, Штурмбрюки, – не сдавался кайзер, – от самого Фридриха IV-го Покемона!

Чуть не подрались о том, кто знатней. Между тем будущие светила неоглобализма хрюкали, мяукали, визжали, лаяли и поминутно ржали обо всём, что вокруг происходит. В лужу кто наступит – смех, губу оттопырит или слово скажет – тоже, палец покажет – опять весело! Про содом государей в кустах они тоже смеялись: «Синяки стеклотару делят!»

– А не устроить ли им, – расхрабрился кайзер, – светский раут со взаимной презентацией? Пусть мой кронпринц покажет, что не зря он сын монарха, а твой царевна…

– А моя, – вспетушился царь Долдон, – твоему не уступит ни в чём! Корону, скипетр заложу, но всему свету докажу, что моя династия твоей не ниже!

И, как у монархов водится, скрепили договор рукопожатием.

Раут назначили в летней загородной резиденции Долдона. Она, правда, была малость недостроена, кое-где без крыши и отчасти без окон, но у кайзера и того не было – на его наследственных землях стоял обрезок товарного вагона. «С печкой», – подчёркивал кайзер. «А вмещает семь лопат, двое граблей и двух людей, – отмахивался царь. – Царевниной свите негде разместиться!»

Зато кайзер выделил со своей лейб-конюшни шестьдесят четыре лошади в одном моторе для привоза-развоза гостей. И отщепил от госбюджета – страшно сказать – сто рейхсмарок, торжественно промолвив:

– Гуляй, сын, вволю!

Чтобы раут затмил роскошью пиры в Версале, дети монархов инкогнито трудились по ночам на молочном комбинате – лепили на стаканчики с пломбиром круглые бумажки с рожицами винни-пухов и пингвинчиков. На второй день состязания в скорости с конвейером у царевны Вареньки откуда-то всплыло реликтовое пролетарское сознание, а на третьи сутки кронпринц Леопольд с изумлением понял, что готов замесить владельца комбината в ёмкости с пломбирной жижей. Еле-еле они не вступили на тропу классовой ненависти, а потом ещё месяц ходили вытрясать свои зарплаты. До кучи Варя зареклась навеки есть мороженое, ибо узнала, из чего и как его готовят.

Наконец, в пятиместные кайзеровские «жигули» набилось двадцать инфантов, дофинов, принцесс и царевен, пятнадцать кило куриных окорочков, ведро майонеза, мешок картошки, бочка пива и канистра сока. Уже почти у дачного дворца Долдона обнаружили, что в атмосфере веселья позабыли взять хлеб, соль, спички, вилки и ножи.

– Мой-то лицом в грязь не ударит! – умилился кайзер.

– А моя-то и подавно! – кивал царь.

Огонь наследники добыли просто, закоротив провода из розетки над лужей бензина. Окорочка рубили ржавым топором и нанизывали на сварочные электроды, которые Долдон когда-то реквизировал со стройки. Таз с майонезом вскипятили на том же костре, где пеклась картошка. Царевна и впрямь показала себя умелой хозяюшкой, замастырив салат из кильки в томате, сала, лапши и огурцов.

– Наверное, – мечтал Долдон, – сейчас покушали и танцуют.

– И всё чинно, благородно, – вторил ему кайзер.

А в загородном дворце те, кому предстояло унаследовать мир, прыгали чехардой друг через дружку, торопясь насытиться яркой молодостью перед тем, как стать образцом благонравия для своих чад.