Сказка о каменном талисмане

Далия ТРУСКИНОВСКАЯ

СКАЗКА О КАМЕННОМ ТАЛИСМАНЕ

фэнтези

Дошло до меня, о счастливый царь, что был среди островов Индии и Китая

некий остров, и назывался он Шед. И правил некогда тем островом царь по

имени Нур-ад-Дин, и был у него брат по имени Бедр-ад-Дин, от одного отца,

но от другой матери. И был этот Бедр-ад-Дин скуп, коварен и завистлив, а

Нур-ад-Дин был щедр, благороден и справедлив. И он правил своим

островом, и люди благодарили Аллаха за то, что он послал им этого царя.

А у Бедр-ад-Дина был советник, злой и лукавый, плешивый урод, подобный

пятнистой змее. Звали этого советника аш-Шаббан, и он знался со

звездочетами, и магами, и колдунами, и ворожеями.

Как-то раз призвал к себе аш-Шаббан звездочетов и магов, чтобы они

совершили гадание, и дал им кошельки, набитые динарами, и тюки тканей, и

коней, и невольников. И звездочеты и маги смотрели на звезды, и читали

гадательные книги, и раскидывали гадательные кости, а потом объявили

аш-Шаббану:

- Твоему повелителю, брату царя Бедр-ад-Дину, Аллах посылает единственную

в его жизни ночь, чтобы он мог стать властелином острова. Звезды с

заката и до рассвета будут благоприятствовать его замыслам. И если хочет

он низвергнуть брата и занять его место, то нет для этого ночи, кроме

завтрашней!

А аш-Шаббан, с ведома Бедр-ад-Дина, заранее подкупил стражу левой стороны

и стражу правой стороны, и начальника над рабами, и визирей, и городских

кади, и взял с собой отряд воинов, и пришел ночью в царский дворец, чтобы

пленить царя Нур-ад-Дина и бросить его в темницу, а потом ослепить и

оставить там до скончания его дней.

Но Нур-ад-Дин с верными ему воинами заперся в башне, а когда наступил

рассвет и власть этой ночи над его судьбой иссякла, он сумел скрыться из

башни, и убежал в горы, и поселился в пещерах на восточном берегу

острова, и жил там, и ездил на охоту, и привозил добычу, а бывшие с ним и

его воинами женщины собирали плоды.

А у царя были две жены, Умм-абд-Аллах и Кутт-аль-Кулуб. И от

Умм-абд-Аллах у него был сын, царевич Джаншах, а от Кутт-аль-Кулуб -

дочь, царевна Бади-аль-Джемаль. И жены царя разделили с ним изгнание, и

взяли детей с собой, и поселились с ними в пещерах. И дети росли вместе,

и любили друг друга, и царь брал их обоих с собой на охоту. А

Бади-аль-Джемаль была маленьким ребенком, и ей еще не закрывали лица. И

царь Нур-ад-Дин сажал девочку перед собой на седло, и учил ее различать

следы диких животных, и держать лук, и владеть ножом. И царевна в годы

изгнания была его утешением и утешением всех, кто жил с царем в пещерах.

Прошло немало лет, и царевна выросла, и научилась владеть оружием, и

скакать на конях, и погружаться в море ночного боя. А когда ей минуло

четырнадцать лет, Нур-ад-Дин дал ей воинов, и поставил ее во главе

отряда, и она вместе со старшим братом совершала набеги и привозила

добычу.

А потом царь умер, и сын его Джаншах послал гонца к родственникам своей

матери и осведомил их об этом деле и о своем изгнании. А Умм-абд-Аллах

была из царского рода, и ее братья, узнав о ее бедственном положении,

поклялись, что окажут ей помощь. Они собрали войско, и посадили его на

корабли, и прибыли на остров Шед, чтобы захватить его, и сделать Джаншаха

его повелителем, а брата царя, Бедр-ад-Дина, заключить в темницу и

ослепить.

Но когда войско, во главе которого ехали царевич Джаншах и царевна

Бади-аль-Джемаль, вошло в город, Бедр-ад-Дин вышел им навстречу в одежде

покаяния, и он плакал, и стенал, и молил, и каялся, проливая крокодиловы

слезы. Так что Джаншах помиловал его и лишь приказал ему жить в

отдалении, не показываясь ни в городе, ни в царском дворце.

И Джаншах стал царем вместо своего отца, и правил достойно, и женился на

царевнах из знатных родов. А сестра его, Бади-аль-Джемаль, жила вместе с

ним, и он любил ее сильной любовью, и исполнял каждое ее желание, а она

сопровождала его, когда он ездил на охоту. И Джаншах дал клятву, что

отдаст ее в жены лишь тому, кто придется ей по нраву. Но царевне были по

нраву лишь арабские кони, и дамасские клинки, и кольчуги, тонкие, как

сетчатая александрийская рубашечка танцовщицы, и скачки по пустыне, и

метание дротиков. И когда она выезжала со своими воинами, в парчовом

кафтане, с открытым лицом, гибкостью заставлявшая устыдиться ветвь ивы, -

она была как отрок четырнадцати лет, о котором сказано:

О, как строен он! От волос его и чела его

Свет и мрак на людей нисходят.

Не хулите же точку родинки на щеке его -

Анемоны все точка черная отмечает.

И к ней сватались цари разных стран, но она не хотела расставаться с

братом.

* * *

Когда Джаншах слетал с коня и погружал нож в горло затравленной антилопе,

а я оттаскивала за ошейник мордастого разъяренного пса, то я встречала

мгновенный торжествующий взгляд брата, взгляд победителя, и в душе

повторяла клятву, которой мы поклялись друг другу в ночь накануне похода.

Мы поклялись умереть друг за друга, и тогда же он подарил мне саблю отца

- дамасский клинок с рукоятью, украшенной шестью бадахшанскими рубинами,

с узором виноградных листьев по стали и с ножнами, которые завершала

собой золотая виноградная кисть.

Когда мы ночью вступали в город, наши кони шли рядом и наши колени

соприкасались. Мне хотелось лишь одного - чтобы вовеки не кончалась эта

ночь, чтобы мы всю жизнь ехали ночным городом, не обращая внимания на шум

коротких схваток и пляску бешеных факелов. Ведь мы возвращались в этот

город с победой! И только тогда, в седле, и было у меня подлинное

ощущение победы. А потом, когда у конских копыт раздирал свои покаянные

одежды дядюшка Бедр-ад-Дин, и когда являлись во дворец шествия горожан, и

ремесленников, и купцов, и даже метельщиков городского базара, с дарами и

подношениями, все было уже скучно и нелепо...

Очевидно, мне следовало родиться мальчиком, и быть любимым братом своего

сурового брата, а не любимой сестрой. И никто не укорял бы его за то, что

он позволяет мне появляться на людях в мужском платье.

Но он не обращал на это внимание, и я - тоже.

Вот такой сестрой наделил Джаншаха Аллах, и, как оказалось потом, в этом

была немалая мудрость. Ибо дальнейшие события показали, что и царским

дочерям не грех владеть саблей. А уж этому мастерству я была обучена с

детства! И тайная моя мечта стать мужчиной едва не осуществилась самым

неожиданным и прискорбным образом.

* * *

Так жил царь Джаншах, и люди благословляли Аллаха под его владычеством,

но все его жены и наложницы не родили ему детей, и это омрачало его дни и

угнетало его.

Но вот однажды ночью царь почувствовал стеснение в груди и встал, и велел

слугам позвать к себе начальника удальцов правой стороны Садреддина ибн

Яхью, и преданного ему евнуха Мамеда, и послал Мамеда в гарем, где вместе

с женами жила и царевна Бади-аль-Джемаль, и там ей были отведены лучшие

покои, и назначены невольницы и слуги. И Бади-аль-Джемаль пришла на зов

старшего брата, и он велел ей облачиться в мужской наряд, и все четверо

вышли из дворца и отправились на прогулку.

И они пришли в предместье за рекой, - а там жили купцы, - и пошли по

улице, на которой стояли дома купцов, пошли мимо стен их домов и оград их

садов, и вдруг видят - ворота одного сада приоткрыты. И оттуда до них

донесся голос, произносивший такие стихи:

Прекраснее месяца, глаза насурьмив, она,

Как лань, что поймала львят, расставивши сети.

Ее осенила ночь в прекрасных кудрях ее

Палаткою из волос, без кольев стоящей.

Когда бы красавицы времен ее видели,

То встали б и крикнули: "Пришедшая лучше!"

И услышав этот голос, царь Джаншах заглянул за ворота, и увидел сад,

прекраснейший из садов, в глубине которого была занавеска из красной

парчи, окаймленной жемчугом, а за занавеской - четыре невольницы, и между

ними девушка, подобная светлой луне, и у нее были черные глаза, и груди

подобные двум гранатам, и она покоряла сердца стройным станом и тяжелыми

бедрами. И Джаншах вошел в сад, следом за ним вошли Садреддин ибн Яхья,

Мамед и Бади-аль-Джемаль.

А девушка, увидела их и положила лютню, что держала в руке, и обратилась

к ним с такими словами:

- О человек, что дало тебе смелость войти в дом, тебе не принадлежащий, и

к девушкам, не принадлежащим тебе, без разрешения их обладателей?

- О госпожа, - почтительно ответил Джаншах, - я увидел этот сад, и мне

понравилась красота его зелени, благоухание его цветов и пение его птиц.

И я вошел в него, чтобы в нем погулять с часок, а потом я и мои спутники

уйдем своей дорогой.

- С любовью и охотой! - сказала на это девушка, и дала знак невольницам,

и они принесли столик, уставленный всевозможными кушаньями: перепелками,

птенцами голубей и мясом баранов.

И Джаншах с девушкой сели к столику, и ели, и пришла невольница с

кувшинами, и стала поить их вином, и Садреддин опьянел, и стал петь

песни, а евнух Мамед взял у невольниц бубен и стал бить в него. А потом

невольницы приготовили красивую комнату, и Джаншах пошел туда с той

девушкой, и было между ними то, что было.

Наутро же они простились, и царь со своими спутниками вернулся во дворец,

и послал той девушке дары, и навестил ее потом еще раза два или три. И

прошло три месяца, и она убедилась, что понесла дитя, и известила об этом

Джаншаха, и он обрадовался великой радостью, и послал той девушке дары, и

Бади-аль-Джемаль тоже обо всем узнала, и тоже обрадовалась, ибо она

горевала из-за отсутствия детей у брата. И решено было скрывать это дело

в тайне.

Но Бедр-ад-Дин, дядя царя, и его советник аш-Шаббан, которые жили в

отдалении от города, призвали магов и звездочетов, и те глядели в

гадательные книги, и сверялись со звездами, и гадали по бобам и печени

убитых птиц, и по песку. И они узнали, что в скором времени у царя

Джаншаха родится сын. И один из них, наиболее умудренный опытом,

высчитал, каково будет расположение звезд в час рождения ребенка. И тут

оказалось - жизнь этого ребенка и жизнь Бедр-ад-Дина связаны между собой,

и если будет жить ребенок, то умрет Бедр-ад-Дин, а если будет жить

Бедр-ад-Дин, то неминуема смерть ребенка. И оказалось еще, что жизнь

дитяти может спасти лишь каменный талисман, ранее принадлежавший царице

Балкис, и если при рождении сына царя Джаншаха этот талисман не будет его

охранять, то жизнь младенца повиснет на волоске.

И услышав обо всем этом, Бедр-ад-Дин задумался, а советник аш-Шаббан

сказал ему так:

- Да просветлится твой омраченный дух, да обрадует тебя Аллах, о

Бедр-ад-Дин! Разве не для того узнали мы об этом деле, чтобы вмешаться и

обратить все себе во благо? Встань, собери своих слуг, открой свои

сундуки с сокровищами! Мы непременно должны нанять на эти деньги отряд

воинов, и ворваться ночью во дворец Джаншаха, и войти в его гарем, и

отрубить головы всем его женам и наложницам! Таким образом твоя жизнь

будет спасена, и ты станешь царем этого острова, о Бедр-ад-Дин, а я стану

твоим визирем, и мы будем править по милости Аллаха долго и счастливо!

И Бедр-ад-Дин, подумав, признал, что это - единственный способ не

допустить рождения сына Джаншаха. И они пошли в сокровищницу, и открыли

сундуки, и дали слугам кошельки с динарами, и послали надежных людей

собирать отряд, и вот что с ними было.

А Джаншах ни о чем не подозревал и радовался тому, что у него наконец

появится сын.

* * *

Эту девушку в саду звали Зумруд, и, конечно, была она уже не девушкой, а

купеческой женой, которая из-за отсутствия мужа заскучала и решила

развлечься. Если ночью ворота сада в предместье открыты, и нет никого на

страже, и оттуда слышны женские голоса, и музыка, и смех, то это - словно

надпись над входом: "Вошедшему все дозволено!"

В ту ночь я даже не разглядела как следует эту Зумруд, мне после долгой

прогулки безумно хотелось спать, и я заснула на ковре в саду, когда она

усадила брата играть в шахматы. По-моему, партия в шахматы при луне,

когда уже недалеко до рассвета, - полнейшее безумие, но, говорят, это

обычная уловка женщин, желающих благовидным образом взять плату за вход в

свой сад. Разумеется, играют на определенный заклад, и мужчина поддается

из любезности. Очевидно, так оно и было, - ведь я уже спала, когда они

закончили партию, а утром меня разбудил Мамед. Вдвоем мы насилу

растолкали Садреддина ибн Яхью, привольно раскинувшегося между двумя

невольницами, и вызвали из дома моего брата, Джаншаха, который вышел

бодрый и весьма довольный.

Могла ли я подумать, что в одну из страшнейших ночей моей жизни буду

скакать на коне по улицам предместья, разыскивая ворота этого сада и дом

этой женщины!

Весь день мы с братом провели на охоте, и он поехал в город раньше,

потому что его ждали дела, а я осталась, чтобы присмотреть, как соберут и

погрузят на мулов добычу. А потом, отправив добычу во дворец, я оставила

при себе только двух воинов своей свиты и отправилась домой неторопливо,

потому что выдался чудесный вечер, и с нами была корзина султанийских

персиков и миндальных абрикосов, и вообще мне хотелось побыть одной в

тишине. Потому я ехала впереди, держа перед собой корзину, а мои воины

ехали сзади и шепотом рассказывали друг другу какие-то занимательные

истории.

Уже давно стемнело, когда мы приблизились ко дворцу. И еще издали

поняли, что там творится что-то неладное. На площади перед ним собралась

толпа, вдоль стен носились всадники, в окнах мелькали огни, словом, было

очень похоже на ту ночь, когда мы спасались отсюда бегством.

- О Маруф! - обратилась я к одному из своих воинов. - Поезжай и

разузнай, что там такое творится!

Сама же я укрылась в одном из переулков и стала ждать своего гонца.

Вернулся он очень скоро, пешком и в разодранной одежде.

- Спасайся, о госпожа! - крикнул он, хватаясь за сбрую моего коня и

разворачивая его в переулке. - Да поможет тебе Аллах, твой брат убит, и

весь его гарем убит, и воины подлого пса, твоего дяди Бедр-ад-Дина

гоняются за наложницами твоего брата и отрубают им головы!

- О Аллах, при чем тут наложницы моего брата? - воскликнула я. - Что это

за безумие? Откуда ты успел узнать все, о Маруф? Ты же еще не был во

дворце!

- Я был у самых ворот! - сказал Маруф. - Все дело в ребенке! Я слышал,

как воины кричали друг другу: "Бей! Бей этих развратниц! Теперь уже у

этого нечестивого пса, царя Джаншаха, никогда не родится сын!"

- Послушайся Маруфа, о госпожа! - вмешался тот из моих воинов, что ждал

вместе со мной в переулке. - Он не станет тебе лгать. Во имя Аллаха,

беги! И дай мне свой плащ, а сама возьми мой. Ведь если Бедр-ад-Дин и

этот шелудивый пес, аш-Шаббан, истребляют весь твой род, то они ищут и

тебя!

Я позволила ему накинуть мне на плечи белый плащ и, плохо понимая, где

нахожусь и что со мной происходит, подтолкнула коня пятками.

Но Маруф удержал меня.

- Скачи к развалинам мечети, что у источника, о госпожа, - сказал он мне,

- и жди нас там, а мы попытаемся узнать, почему погиб твой брат, царь

Джаншах, и что значит казнь его жен и наложниц!

- Но если нас не будет до рассвета, скрывайся, как знаешь, о госпожа, -

добавил второй, а звали его Данияль. - Это значит, что по воле Аллаха нас

больше нет среди живых.

И тогда Маруф отпустил моего коня, а Данияль хлестнул его плетью.

Я поскакала по переулку, и он окончился, и я поскакала по другому

переулку, и конь нес меня по ночному городу, а по моим щекам текли слезы,

ибо я лишилась всего на свете - брата, которого любила больше отца и

матери, и дома, и царских богатств, всего, всего...

У мечети я соскочила с коня, бросилась наземь и зарыдала так, как никогда

еще в жизни не рыдала. И я знала, что если Аллах будет ко мне милостив, и

я останусь в живых, это - мои последние в жизни слезы. Потому я не

жалела их, оплакивая брата, и женщин, с которыми жила под одним кровом, и

наше былое могущество.

Когда к мечети подъехал всадник, я вскочила на ноги и положила руку на

рукоятку сабли. Все, что у меня оставалось - эта сабля, подаренная

братом, да те немногие украшения, что были на мне, когда я выезжала на

охоту.

- Это я, Данияль, о госпожа, - с этими словами раненый всадник сполз с

коня.

- Я перевяжу тебе рану, о Данияль, - сказала я, опускаясь рядом с ним на

колени, - а ты расскажи, что тебе удалось узнать. И не думай, что слезы и

волнение помешают мне слушать тебя. Я дочь царей и сестра царя!

- Тогда слушай меня, о госпожа. Я не ждал от тебя иного ответа... -

прошептал Данияль. - Все дело в предсказании. Бедр-ад-Дину, да не

помилует его Аллах, было предсказано, что он умрет в тот день, когда у

твоего брата родится сын! И ему стало известно, что вскоре это случится!

Вот почему он ворвался во дворец, и убил царя Джаншаха, и расправился с

его гаремом!

Тут мы услышали стук копыт.

- Это за мной, - сказал Данияль. - Мне удалось опередить их, но

ненамного. Они узнали, что я из твоей стражи, о госпожа! Беги, беги,

Аллах да будет твоим покровом!

Я стала поднимать Данияля на ноги.

- Я не оставлю тебя этим собакам! - сказала я ему. - И если ты не в силах

держаться в седле, я перекину тебя через конскую спину и увезу!

- Я непременно умру возле этой мечети, ибо такова воля Аллаха!- отвечал

Данияль. И не успела я опомниться, как он достал кинжал и приложил его к

груди. - Беги, о госпожа! Даже если эти предатели и не станут меня

убивать, я все равно умру от раны. Беги, скрывайся!

И он вонзил в себя кинжал.

Так я осталась совсем одна. И из всего прежнего величия остались при мне

только отцовская сабля, конь Абджар, украшения и еще мужской наряд,

который стоил немалых денег.

Поправив лук и колчан со стрелами за спиной, я вскочила на коня, и

вовремя - те, кто гнался за Даниялем, были совсем близко, я уже слышала

их голоса.

Спрятавшись за развалинами мечети, я видела, как они окружили тело

Данияля, осветили его факелом, посовещались и поехали прочь.

А я поскакала в предместье за рекой - туда, где жила Зумруд, будущая мать

моего племянника.

Поскольку все это время муж Зумруд был в отъезде, мой брат не мог

заставить его дать Зумруд развод и забрать ее в свой гарем. И таким

образом обо всем этом деле знали только я, да евнух Мамед, да Садреддин

ибн Яхья, да сама Зумруд, да ее невольницы.

И вот теперь, разыскивая впотьмах дом Зумруд, где я и была-то всего

только раз, я думала - проведает ли изменник и предатель Бедр-ад-Дин о

Зумруд и ее будущем ребенке, скажет ли ему об этом Мамед, купит ли он эту

тайну у Садреддина ибн Яхьи, а, может, какая-либо из невольниц Зумруд

захочет получить свободу и приобретет ее столь недорогой ценой?

И Мамед, и Садреддин ибн Яхья при жизни моего брата Джаншаха были ему

преданы, но я уже знала, что значит преданность придворных, мне уже

приходилось однажды спасаться бегством. И я знала, что в таких случаях

следует рассчитывать только на себя.

Если бы брат, умирая, мог увидеть меня, он сказал бы мне: "Спасай моего

сына, о Бади-аль-Джемаль!". И даже если бы ребенок Зумруд не имел

никакого отношения к моему брату, довольно было бы того, что его рождение

означает смерть предателя Бедр-ад-Дина!

Двери, конечно, были заперты, Зумруд уже не расставляла сети полночным

гулякам. Я с трудом разбудила раба-привратника. Он долго не мог понять,

что перед ним посланец сестры царя, Бади-аль-Джемаль. Дом стоял в

предместье за рекой - здесь еще спали спокойно, не зная, что дворец

захвачен и что во дворе рубят головы царским женам, одна из которых может

случайно оказаться будущей матерью царевича!

Устав тратить время на уговоры, я сократила пустые речи и обнажила

кинжал. Это подействовало. Раб поднял переполох, вышли другие рабы и в

конце концов шум разбудил хозяйку, а я этого и добивалась.

Возмущенная Зумруд вышла на шум.

- Кто это врывается в дома правоверных? - сердито воскликнула она.- О

соседи, на помощь!

- Молчи, о Зумруд, - сказала я, - и взгляни на меня внимательно! Помнишь

ли ту ночь, когда двери твоего сада были открыты для царя Джаншаха? И

помнишь ли ты мальчика, который уснул на ковре в саду под звон твоей

лютни?

- Да, я узнаю тебя, - ответила Зумруд, - но почему ты врываешься в мой

дом среди ночи, и угрожаешь моим рабам, и пугаешь моих невольниц?

- Потому что я - сестра царя Джаншаха, Бади-аль-Джемаль!- воскликнула

я. - И царь убит, и во дворце хозяйничают враги и предатели, а я

примчалась сюда, чтобы спасти тебя, о Зумруд, и то дитя, которое ты

носишь во чреве! Ибо всем нам угрожает смертельная опасность!

Тут начался переполох. Крика и воплей было - как будто ветром сорвало

крышу с женской бани...

Наконец, завернутую в изар Зумруд посадили на круп моего коня, и дали ей

узелок с вещами и еще узелок с едой.

- Я отвезу вашу госпожу в надежное место и вернусь, - пообещала я

домочадцам Зумруд. - И если из дворца придут искать ее, а кто-то из вас

осведомит погоню о событиях этой ночи, - я узнаю, кто это, и проживет он

не больше времени, чем нужно сабле для замаха и удара!

* * *

И в одну из ночей Бедр-ад-Дин приказал своим воинам, и они ворвались во

дворец, и убили царя Джаншаха,и отрубили головы его женам и

наложницам. А царевны Бади-аль-Джемаль в это время не было во дворце,

и она узнала о смерти брата, и о предсказании мудрецов, и села на

спину коня, и поехала в предместье, где жила Зумруд, и взяла ее, и увезла

прочь от города.

И они ехали до рассвета, и приехали на берег моря.А там была

пристань, и чтобы добраться до нее, нужно было преодолеть перевал в

горах, и Бади-аль-Джемаль въехала на перевал, а Зумруд сидела у нее за

спиной, и они увидели, что с одной стороны у них - море и пристань, у

пристани стоят корабли, и на одни из них носят груз, а другие освобождают

от груза. А со второй стороны перевала были горы, и равнина, по

которой они прискакали сюда, и по равнине мчался отряд всадников в белых

плащах, и в руках у них были дротики и копья. И Бади-аль-Джемаль

поняла, что это Бедр-ад-Дин выслал погоню за ней и за Зумруд. И она

ударила коня пятками по бокам, и конь спустился с перевала, и

Бади-аль-Джемаль привезла Зумруд на спине своего коня к пристани, и

вдруг они видят, что один корабль уже готов к отплытию. И тогда царевна

подъехала к нему, и спросила капитана, не возьмет ли он еще двух

путников, но капитан отвечал, что свободного места на судне больше

нет, и что он ждет лишь купца, который должен привести и ввести на

корабль своих невольниц, а как только это случится, якорь будет поднят

и паруса наполнятся ветром.

Когда же оказалось, что корабль этот - единственный, готовый в путь, а

другие собираются отплыть кто - завтра, а кто через неделю, Зумруд

увидела, что положение ее безнадежно, и стала плакать, и рвать на

себе волосы, и царапать себе щеки, потому что погоня, посланная за ней

и за царевной Бади-аль-Джемаль была уже близка, и воины поднимались к

перевалу, и их кони были еще свежи и полны сил, а конь царевны устал, так

как он нес двойную ношу.

И вдруг царевна и Зумруд видят - к кораблю идет купец, и невольники

несут тюки с его имуществом, а за невольниками идут закутанные в

изары невольницы, сорок без одной.

- Утри свои слезы, - сказала тогда царевна, обращаясь к Зумруд.- Я

непременно устрою хитрость с этим купцом и с этим капитаном, чтобы

спасти тебя!

И Бади-аль-Джемаль сошла с коня, и подошла к купцу, и приветствовала

его. А он видел, что она в мужском платье, и что на поясе у нее сабля,

а за спиной лук и колчан, и лицо ее открыто, и подумал, что это - юноша,

сын четырнадцати лет.

- Послушай, что я скажу тебе, о купец,- обратилась к нему

Бади-аль-Джемаль, - и пусть это станет основой твоего благополучия! Я

сын кади из столичного города, и у него не было другой жены, кроме

моей матери, и они жили двадцать лет в любви и согласии. А потом мой

отец в один из дней проходил по базару, и увидел, что посредник

предлагает купить красивую невольницу. Он посмотрел на нее, и страсть к

невольнице запала в его душу. И он купил ее, и она вошла в наш дом,

и в короткое время овладела его чувствами, так что он целыми днями

сидит у нее в комнате и выходит лишь к молитве. И моя мать

расстроилась, и заболела, и лицо ее пожелтело. И она призвала меня к

себе и сказала: "О Хасан, нет для нас иного пути, кроме хитрости.

Возьми эту проклятую, отведи на базар и продай с тем условием, чтобы ее

увезли с нашего острова. И чем дальше купивший увезет ее, тем ниже

пусть будет цена! А твоему отцу мы скажем, что она убежала с рабом из

соседских рабов". И вот я привез невольницу, и нет здесь никого,

кроме тебя, кому бы я мог предложить ее.

- Сам Аллах поставил меня на твоем пути, о юноша! - отвечал купец.- Я

везу невольниц так далеко, что один путь займет четыре месяца. Я везу их

в Багдад, где надеюсь продать за хорошую цену во дворец

повелителя правоверных. И если ты уступишь мне эту невольницу по малой

цене, она окажется так далеко отсюда, что твоему отцу невозможно будет

найти ее, и не останется у них пути к сближению, о юноша!

И Бади-аль-Джемаль открыла перед купцом лицо Зумруд, и купец остался

доволен, и они условились о цене, и Бади-аль-Джемаль продала Зумруд

этому купцу, и он взял ее за руку и повел на корабль. Но

Бади-аль-Джемаль попросила у него разрешения сказать несколько слов

Зумруд, и отвела ее в сторону, и дала ей с собой немного денег, потому

что у царевны было их при себе мало. А потом Бади-аль-Джемаль сняла с

руки запястье, и было оно украшено камнями и серебряными листьями

тонкой работы, и тот, кто раз в жизни видел это запястье, узнал бы его

среди тысячи. И Бади-аль-Джемаль разломила его на две половины, и одну

дала Зумруд, а другую взяла себе, чтобы половинки запястья служили им

тайным знаком в превратностях времен. И тут капитан корабля закричал,

что судно готово к отплытию, и купец заторопился, и взял Зумруд, и

повел ее на корабль, и другие невольницы пошли следом.

А погоня, посланная Бедр-ад-Дином за Бади-аль-Джемаль, уже преодолела

перевал, и воины видели, как Бади-аль-Джемаль ведет беседу с купцом, и они

подтолкнули пятками коней, чтобы успеть к пристани до того, как невольницы

поднимутся на корабль.

И Бади-аль-Джемаль взяла деньги, полученные от купца за невольницу

Зумруд, и задержала одну из его невольниц, которая шла последней, и

отдала ей кошелек, чтобы та передала его Зумруд, потому что

Бади-аль-Джемаль не хотела, чтобы мать ее племянника терпела в чем-либо

нужду. И та невольница взяла кошель, и вдруг налетели всадники, и

один поразил копьем ту невольницу, и она упала к ногам

Бади-аль-Джемаль.

А Бади-аль-Джемаль знала, что погоня приближается, и она была готова

нападать и защищаться, и она вынула саблю из ножен, и ударила того,

кто убил невольницу, и поразила его в плечо. И налетел на царевну другой

воин, и она ударила его саблей по руке, и он выронил копье. А купец и

капитан корабля увидели этот бой, и испугались, что воины задержат

корабль, и капитан приказал вытаскивать якорь, и корабль отплыл от

берега.

Тогда Бади-аль-Джемаль, увидев, что Зумруд в безопасности, вскочила на

своего коня Абджара и поскакала вдоль берега моря, а погоня помчалась

за ней. И царевна призвала на помощь Аллаха, потому что раньше она

не бывала в этих краях и не знала дороги. И она оборачивалась на

скаку, и стреляла из лука, и поражала воинов стрелами. А когда они

стреляли в нее, она пригибалась к седлу, и сползала то на левый бок

коня, то на его правый бок, и быстро двигалась, и уворачивалась от стрел.

И вдруг из-за камня появилась большая черная собака, из охотничьих

собак, и посмотрела на Бади-аль-Джемаль, как будто хотела сказать: "Иди

за мной!", и побежала по дороге так быстро, как ни одна собака на

свете, а царевна поскакала за ней.

И когда дорога раздвоилась, собака обернулась и поглядела на царевну, и

потом она повернула вправо и побежала, оборачиваясь, а царевна

последовала за собакой. И всякий раз, когда приходилось выбирать

дорогу, это делала собака, а царевна ей повиновалась.

Так они скакали сперва по берегу моря, а потом между горами, и вдруг

царевна видит - они в ущелье, и проход между скалами узок, и с

обеих сторон нависают огромные камни, которые едва держатся на

вершинах. И царевна испугалась, но собака посмотрела на нее и побежала

по этому ущелью дальше. А у царевны не было выбора, она могла лишь

следовать за собакой или поворачивать назад, потому что справа и

слева были скалы. И она поскакала следом за собакой, и вдруг она

смотрит - собаки нет. И царевна остановила коня, не понимая, куда

делать собака, и стала звать ее так, как зовут охотничьих собак. А у

входа в то ущелье появились всадники, и они поскакали следом за

царевной, и она взяла лук, и положила стрелу на тетиву,

приготовившись стрелять.

Но тут с грохотом стали рушиться с вершин камни, и иные упали на

воинов Бедр-ад-Дина и убили их, а иные перегородили ущелье и тропу,

что шла по нему, так что оставшимся в живых всадникам не было больше

пути к Бади-аль-Джемаль. И они повернули назад и поехали прочь,

оплакивая своих товарищей. А царевна поехала дальше ущельем,

высматривая, где же собака, но та пропала без следа.

И царевна выбралась из горной местности на равнину и поехала куда глядят

глаза, потому что вернуться на пристань она не могла из-за обвала, а

другого пути к той пристани она не знала. И она ехала таким образом до

вечера, а вечером увидела на вершине горы полуразрушенную башню и решила,

что может там переночевать.

А в той башне жил старый мудрец, маг и звездочет, и она казалась

разрушенной лишь с виду, и всякий, кто входил в его жилище, был поражен

росписью стен, и коврами, и одеждами рабов, черных и белых. И

Бади-аль-Джемаль была крайне удивлена, когда ввела туда за повод коня, и

вдруг ей навстречу выходят слуги, и забирают коня, и ведут ее в светлую

комнату, и навстречу ей выходит почтенный старец и приветствует ее!

И Бади-аль-Джемаль тоже приветствовала старца, и на его расспросы

ответила, что была на охоте, и заблудилась в горах, и не знает дороги

домой.

Но старец понял, что перед ним не юноша, а девушка, ибо был умудрен

годами, и он усадил Бади-аль-Джемаль, и велел принести столик с ужином, и

накормил ее, и напоил, а потом велел слугам принести доску и песок. И он

раскинул песок, и вышло, что перед ним сидит царевна, сестра царя

Джаншаха. И мудрец осведомил царевну, что ему известна ее тайна. Тогда

Бади-аль-Джемаль рассказала ему, что произошло во дворце и каковы ее

обстоятельства.

Мудрец велел принести свои гадательные книги, и долго смотрел в них, и

рисовал на песке линии, прямые и изогнутые, и знаки, и буквы. А потом он

сказал Бади-аль-Джемаль так:

- Судьба Бедр-ад-Дина воистину связана с судьбой сына твоего брата, но

недостаточно спасти мать ребенка. Если в час его появления на свет его не

будет охранять могущественный талисман царицы Балкис, все твои старания

будут напрасны, о царевна. Талисман этот находится у мага по имени

аль-Мавасиф, и он живет далеко отсюда в Облачных горах. И я могу послать

к нему гонца из подвластных мне духов, и этот гонец принесет талисман, а

ты тем временем живи у меня, но только никуда не выходи из башни,

особенно по ночам, ибо здесь живет немало джиннов, подданных Cинего царя,

и это племена правоверных джиннов, и они поклоняются Аллаху великому,

могучему. Но все же я советую тебе проявить осторожность.

Но начертал калам - как судил Аллах! Три дня и три ночи провела царевна

в башне, и рабы мудреца служили ей, и она ждала возвращения гонца. А к

концу четвертого дня грудь царевны стеснилась, и она бродила по башне,

пока не вышла наружу, и прошла немного, и села на землю. А там рос куст с

ягодами, и царевна сорвала несколько ягод, и съела их, и ее потянуло в

сон, и она легла на землю и заснула.

И когда она внезапно проснулась, то не ощутила под собой земли, и открыла

глаза, и вдруг видит - ее несет по небу в объятиях джинния, и земля

далеко внизу, а звезды близко.

И царевна подумала, что это - пучки пестрых сновидений, и опять закрыла

глаза.

А эту джиннию звали Азиза, и у нее была двоюродная сестра по имени

Марджана, а в обычае джинний из этого рода было искать себе возлюбленных

среди людей. И Марджана полюбила одного купца, по имени Ильдерим, и

показала его Азизе, и Азиза стала искать юношу, который превзошел бы

красотой Ильдерима. И она под видом шейха проходила мимо пристани, и

увидела Бади-аль-Джемаль, и пленилась ее лицом и станом, и родинкой на

щеке. Но Азиза не знала, что это - девушка, потому что видела ее на коне,

и с саблей в руке, и Бади-аль-Джемаль наносила удары и отражала их, как

один из тех бойцов, которых цари приберегают на случай опасности.

И Азиза полюбила Бади-аль-Джемаль, и известила об этом свою сестру

Марджану, и вышел у них спор о том, чей возлюбленный лучше, и Марджана

предложила принести Бади-аль-Джемаль и Ильдерима в назначенное место,

чтобы сравнить их.

И это Азиза спасла Бади-аль-Джемаль от погони, обернувшись черной собакой

и сбросив камни на воинов Бедр-ад-Дина, а потом она три дня кружила

вокруг башни мудреца, но начертанные на стенах и над дверью знаки не

позволяли ей проникнуть внутрь. Но когда Бади-аль-Джемаль отведала ягод и

заснула, джинния Азиза взяла ее в объятия и полетела.

* * *

Я увидела внизу землю и поняла, что мне снится удивительный сон. То, что

во сне можно летать, я знала давно, но никогда еще этот полет не был

таким стремительным и высоким.

Тело мое было расслаблено, я ощущала, что меня держит в воздухе какая-то

сила. Но тут я стала опускаться, приблизилась к земле, и меня осторожно

положили на мягкую траву. Я сквозь ресницы посмотрела, кто это выпустил

меня из объятий, и убедилась, что сплю и грежу. Это была девушка,

красивая и прелестная, со стройным станом и лицом, подобным луне, но

только в два человеческих роста высотой. И на вид она была совсем юной.

Одновременно опустилась рядом и другая джинния, постарше, и с

перепончатыми крыльями, а моя была с оперенными. Та тоже принесла в

объятиях человека и уложила его рядом со мной.

- Крепко ли оба спят, о Азиза? - спросила вторая джинния.

- Пока мы не разбудим их, они не проснутся, о Марджана, - отвечала Азиза.

- Ну вот, они лежат рядом, и мы можем наконец сравнить их и сказать, чьи

качества превосходнее. Взгляни, мой возлюбленный подобен обрезку месяца,

и это про него сказал поэт:

Поклянусь щекою и уст улыбкой прекрасных я,

Нежной гибкостью и стрелою взоров клянусь его,

Белизной чела, чернотой волос поклянусь его

И бровями, что прогоняют сон от очей моих.

- Стихи поэтов - это стихи поэтов, и не более того! - возразила

Марджана. - Если нам они понадобятся, мой возлюбленный не станет

припоминать то, что было до него, а сам сочинит их сколько надо. Он

истинный лев пустыни, копье пророка, непобедимый боец. Он не дитя,

которое, проснувшись, плачет от страха и просится к матери. Он - мужчина,

наилучшее создание Аллаха, о Азиза. Возможно, через несколько лет и этот

мальчик милостью Аллаха тоже станет мужчиной.

- Ты ошибаешься, о злоречивая! - воскликнула тут Азиза. - Я своими

глазами видела, как этот мальчик, совершенный по утонченности и

изнеженности, поражал суровых воинов и саблей, и стрелами своего лука! Я

не стану называть его львом пустыни, но давай дадим им обоим сейчас

боевых коней, и кольчуги, и оружие, и выпустим их на ристалище, и тогда

поглядим, твой победит или мой!

- И не жаль тебе этого ребенка? - ехидно осведомилась Марджана. - Ведь

мой возлюбленный поразит его одним ударом и меч выйдет, блистая, из его

спины!

Они еще какое-то время ссорились и пререкались, а я из природного

любопытства повернула голову и незаметно поглядела, что это за лев

пустыни и образец доблестей лежит со мной рядом.

И я увидела лицо из тех лиц, что поражают женщин и девушек, подобно копью

пророка, и обладатель этого лица был воистину лев пустыни, покоряющий

доблестных и уничтожающий соперников. И у него были брови, подобные

изогнутому луку, и зубы, подобные жемчугу, и он был заметнее, чем знамя

над воинами, и глаза у него были черные, и мускусом веяло от его дыхания.

И он тоже искоса смотрел на меня.

- О Аллах, за что ты посылаешь мне такие сны? - прошептал этот человек

так, чтобы я могла услышать. - Ведь мне опять придется натягивать

кольчугу, и садиться на спину коня, и догонять, и поражать, и нет

спасения от этого бедствия!

- Кто ты, о человек, принесенный джиннией? - спросила я. - И что значат

твои слова о снах, конях и кольчугах?

- Я купец из купцов Басры, о юноша, - отвечал он мне. - И имя мне

Ильдерим. И Аллах покарал меня любовью джиннии, и она насылает на меня

диковинные сны, и приходит ко мне под видом прекрасных девушек, и я

наслаждаюсь ею, а потом вдруг просыпаюсь в своей постели, и оказывается,

что все это - пучки сновидений. Но эта безумица, джинния Азиза, еще не

приносила мне такого юного и прекрасного лицом соперника.

- Мне тоже показалось, что это сон, о Ильдерим, - сказала я ему. - А мое

имя Хасан, и я сын кади, и моя история достойна того, чтобы быть

записанной иглами в уголках глаз в назидание поучающимся!

- А знаешь ли ты, о Хасан, что эти две развратницы сейчас разведут нас по

разным концам ристалища, и дадут нам коней, и мечи, и копья, и нам

придется сражаться ради того, чтобы Марджана одержала верх в

соперничестве с Азизой? - спросил меня Ильдерим.

- Клянусь Аллахом, я не подниму против тебя меча, - ответила я ему. -

Аллах покарает меня, если я лишу жизни обладателя таких совершенств.

- И я тоже не подниму против тебя меча, о Хасан, - прошептал Ильдерим. -

Ибо впервые я вижу юношу, чья красота затмевает четырнадцатидневную луну!

А судя по разговору, ты из благородных, и твоя жизнь теперь для меня

драгоценна.

Но тут обе джиннии прекратили свой спор и воистину, как предсказал

Ильдерим, взяли нас в объятия и разнесли по разным концам непонятно

откуда взявшегося ристалища.

Но поскольку в снах все берется непонятно откуда, я уже не удивилась. И

лишь загляделась на остатки сидений, и колонны, и развалины храма вдали,

на холме, ибо все это, посеребренное лунным светом, видела я вокруг

ристалища. И это было место, выбранное древними царями, где тысячи лет

назад состязались воины колесниц, место овальное по форме, в тысячу

локтей длиной.

А на другом конце ристалища Ильдерим уже стоял возле коня, и поверх

кольчуги на нем был белый плащ, и кольчуга сияла из-под него как солнце,

и в руке Ильдерима было копье, и сам он был стройнее самхарского копья.

- Торопись, о Хасан! - протягивая мне кольчугу, говорила Азиза.-

Торопись, ибо скоро взойдет солнце, а мы, джинны, даже из рода

правоверных джиннов, не можем летать при дневном свете, ибо ангелы Аллаха

имеют власть поражать нас днем огненными стрелами. Порази этого

нечестивого, и ты получишь столько сокровищ, сколько не унесут сто

верблюдов, и ты станешь моим возлюбленным, и я поселю тебя во дворце из

чистого золота!

Я натянула кольчугу, и она облегла меня так, что стали видны все

округлости и выпуклости моего тела, но джинния Азиза была слишком

увлечена приготовлениями к поединку, и вывела из мрака коня, и достала

из-за своей спины копье, и протянула мне копье и поводья.А я уже успела

накинуть белый плащ, такой же, как у Ильдерима, и мы стояли на разных

концах ристалища, сжимая копья, и глядели друг на друга. И я тогда дала

себе клятву, что не отобью его копья, даже если оно будет нацелено прямо

мне в грудь, чтобы не причинять вреда обладателю черных глаз и сходящихся

бровей. И тем легче было мне давать клятвы, что я знала - еще немного, и

наступит миг пробуждения, и я встану, и пойду в башню, где ждет меня

старый маг, и узнаю, не принесен ли талисман царицы Балкис от

аль-Мавасифа.

- Сейчас ты сядешь на коня, и мы подадим сигнал, и вы начнете съезжаться,

- сказала Азиза.

И я положила руку на холку коня, желая сесть в седло, и точно так же

коснулся своего коня Ильдерим, так что мы были как бы отражения друг

друга, совсем одинаковые в этих белых плащах, в ослепительных кольчугах,

только он был выше ростом и лицо его было обрамлено черной бородкой,

какие носят молодые купцы. Но кони у нас были похожи как родные братья, и

это были боевые кони с сильными ногами, и о них сказал поэт:

Вот кровный конь, со взором он гоняется,

Как будто бы судьбу догнать стремится он.

Своим он ржаньем всех волнует слышащих,

Как гром оно гремит в разгаре бури.

Мы сели на коней и начали по приказу съезжаться. Но когда уже следовало

метнуть копья и обнажить мечи, Ильдерим остановил своего коня и коснулся

копьем песка. Я, не зная, что он задумал, поступила так же.

А задумал он состязание в стихах, которое могло продлиться до самого

рассвета, и обе джиннии были бы бессильны ему помешать, ибо обмен стихами

- достоинство беседы благородных, и даже смертельные враги могут в беседе

излить друг другу свою ярость стихами древних поэтов, и это будет ко

всеобщему одобрению.

И тогда Ильдерим произнес стихи, которых я никогда прежде не слыхала:

Сказал я ему, когда он меч себе подвязал:

"Довольно ведь лезвий глаз, и острый не нужен меч".

Он молвил: "Клинки очей влюбленным назначены,

А меч предназначен тем, кто счастья в любви не знал!"

Очевидно, он только что сочинил эти стихи, и я обрадовалась, что среди

его достоинств и совершенств есть дар поэта. Но ответить я ему могла лишь

чужими стихами:

Прекрасны кудри длинные лишь тогда,

Когда их пряди падают в битвы день

На плечи юных с копьями у бедра,

Что длинноусых кровью напоены!

- Превосходно, о Хасан! - воскликнула Азиза. - Прибавь еще, и да воздаст

тебе Аллах!

Ильдерим прочел два новых бейта, а я, к стыду своему, ответила ему

бейтами древних поэтов. И так мы перекликались, стоя в сотне локтей друг

от друга, а джиннии хлопали от радости в ладоши и требовали все новых

стихов. Только и звучало: "Прибавь, о Ильдерим! Прибавь, о Хасан!"

Но вдруг Азиза, что стояла лицом к востоку, увидела, как начало светлеть

небо.

- А как же поединок, о храбрецы, о неустрашимые?! - воскликнула она.-

Довольно с нас стихов, они нас утомили! Вам непременно нужно померяться

силами и поразить друг друга!

Ильдерим ударил коня пятками по бокам, я - тоже. И мы мгновенно

оказались рядом, и скрестили сабли, и эти два клинка, занесенные над

нашими головами замерли, словно спаянные навеки, ибо мы глядели в глаза

друг другу.

И вдруг оба клинка разлетелись в разные стороны, ибо мы одновременно

выпустили их из рук, и они упали на песок ристалища.

- Торопитесь, о бойцы! - приказала Марджана. - У нас совсем мало времени

до восхода!

- Проснуться бы поскорее, о Ильдерим! - сказала я.

- А мне этот сон начинает нравиться, о Хасан, - усмехнулся Ильдерим. - И

я обязательно одержу в нем победу, но не над тобой, а над этими упрямыми

джинниями, покарай их Аллах!

Он отъехал, нагнулся с седла и поднял саблю. И я тоже отъехала и подняла

клинок, но это был не подарок моего брата Джаншаха, а изделие индийских

мастеров. Я хотела было предложить Ильдериму обменяться оружием, но то,

что сказал он, привело меня в ярость.

- Послушайте меня, о джиннии! - обратился Ильдерим к Азизе и к Марджане.

- Мы, я и этот юноша, волей Аллаха - сильные бойцы, мы хотим сразиться и

на копьях, и на мечах, и в борьбе с подножками, и в стрельбе из лука.

Сейчас мы померялись силами в поэзии, и победа мне далась нелегко, ведь

Хасан начитан в древних поэтах, но последнее слово осталось за мной. И

пусть это служит тебе утешением, о Марджана, а ты, Азиза, будь уверена,

что Хасан наверняка победил бы меня в поединке на мечах и...

- Да оторвет шайтан твой гнусный язык! - воскликнула я, обращаясь к

Ильдериму. - И да засунет он его тебе в... живот! Как это ты одержал

победу и последнее слово осталось за тобой? Последними стихами были мои

стихи!

- Ты ошибаешься, о Хасан! - отвечал Ильдерим. - Последний бейт перед

нашей схваткой на саблях прочитал я! Так что последнее слово и победа

остались за мной!

- Аллах видит, что последнее слово было за мной, ибо мой последний бейт

был бейтом несравненного Антара! - возразила я. - И тебе нечего было

сказать в ответ, о Ильдерим!

Вот такую склоку завела я сгоряча, ибо я все же была дочерью царей и

сестрой царя, и я не привыкла, что в моем присутствии последнее слово

оставалось за кем-то другим. Возможно, меня избаловали наши придворные

поэты и мудрецы - Аллах лучше знает... Но важно то, что я не могла

вынести слов Ильдерима. И в самом деле, почему это купец из Басры должен

побеждать в состязаниях царских дочерей? Это был явный непорядок.

- Аллах наделил тебя красотой, но покарал лишением разума, о Хасан! -

сердито рявкнул Ильдерим. И тут только мне стало ясно, что он пустил в

ход ловкость и чуть было не помирил двух джинний, а я со своей царской

гордостью все испортила.

- И все же последний бейт был моим, - негромко, так, чтобы он не

расслышал, пробормотала я.

Но он расслышал.

- Ты не только красив, как женщина, ты еще и упрям, как женщина, о Хасан!

- начал перечислять мои грехи Ильдерим. - Ты и бестолков как женщина! Ты

и сообразительности лишен, как женщина! Ты только помнишь наизусть

свитки стихов, как женщина, и ты не в состоянии сочинить хоть один бейт,

как мужчина!

Я онемела.

С помощью наших придворных поэтов я составляла бейты не хуже, чем у них.

Были у брата невольницы, писавшие стихи, но это были женские стихи, о

разлуке с возлюбленным. Ильдерим же явственно требовал от меня мужских

стихов - о божественном, или о конях, или о сечах между воинами. Но я не

могла...

- Вот видишь! - подождав моего ответа и не дождавшись, воскликнул этот

безумный поэт. - Немало воды утечет, прежде чем мальчики станут мужчинами

и освоят мужское ремесло! А теперь прощая, о побежденный мною Хасан, ибо

уже утро!

- Мы еще встретимся, о Ильдерим! - грозно пообещала я. - И как сегодня

последнее слово на самом деле осталось за мной, так и в будущий раз

последний удар саблей останется за мной!

И мне отчаянно захотелось проснуться, чтобы он не ответил мне и не

продолжил нашей свары.

- Это превосходно, клянусь Аллахом! - воскликнула Марджана.- И вы оба

непременно встретитесь следующей ночью! А теперь пора нам расставаться.

Бери Хасана, о Азиза, а я возьму Ильдерима. Ведь солнечный свет уже

заливает всю землю, и мы сильно рискуем.

Пропал куда-то конь, пропало копье, а я оказалась в объятиях Азизы, и она

понесла меня по воздуху прочь, и я обрадовалась, что этот нелепый сон

вот-вот кончится.

Но Азиза сделала круг над ристалищем, и я увидела сверху, что Марджана

поставила среди развалин разноцветный шатер, и невольницы несут к нему

кувшины с вином и столики с едой, а самой Марджаны уже и в помине не

было, зато из шатра выглядывала женщина вполне человеческого роста и

сказочной красоты, и ее распущенные волосы были чернее ночи, и от ее чела

исходил свет, и на ней была только зеленая рубашка и еще драгоценные

ожерелья и запястья.

А Ильдерим, тоже лишившийся коня и копья, шел к шатру, но при этом

отчаянно тер кулаком глаза. Очевидно, тоже хотел поскорее проснуться.

Или проверял - а не проснется ли не вовремя?

И Азиза понесла меня с неслыханной скоростью, и я закрыла глаза, и,

кажется, провалилась в сон, но когда я их опять открыла, то поняла, что

сон и не кончался.

Мы были в подземелье - я и она. Только подземелье это оказалось не меньше

того ристалища. Мраморные колонны поддерживали потолок, расписанный

цветами и птицами. У самых моих ног начинались ступеньки, ведущие в

огромный бассейн, и вода в нем переливалась радужным блеском, и в золотых

сосудах лежали пальмовые листья и бобовая мука, чтобы как следует

вымыться, и стояли сосуды с благовониями, и лежала одежда, расшитая

золотом и драгоценными камнями. А джинния Азиза, с трудом умещаясь под

этим потолком, сидела по ту сторону бассейна и глядела на меня.

Откуда шел свет, я не понимала. Но здесь было светло, как если бы горела

тысяча светильников.

- Привет, простор и уют тебе, о Хасан! - сказала Азиза. - Ты можешь

освежиться после этой ночи, сменить одежду, а потом нам принесут еду и

питье. Смелее, о возлюбленный, о услада моей души! Все здесь принадлежит

тебе!

- Что это за подземелье, о Азиза? И зачем мы здесь? - спросила я.

- Это мой подземный дворец. А принесла я тебя сюда для того, чтобы ты

стал моим мужем. Когда мы поедим и попьем, сюда придет кади со

свидетелями, чтобы составить нашу брачную запись! - решительно сказала

Азиза. - А если ты вздумаешь мне возражать, то узнаешь, какие у джинний

когти!

* * *