Сказка о козле

– Маменька, чево вы Груньку балуете?

– Молчи, не твоего ума это дело.

– Ага… Каши ей, вон, сколько навалили и ватрушки кусок из самой середины, где творога побольше, и изюма. Я бы тоже такой съела.

– Я ж тебе давала, Липочка.

– Я бы ещё съела, а ты лучший кусок Груньке стравила.

– Не стравила, Липочка, не стравила, а от судьбы откупилась. Ты, вот, не знаешь ничего, а намедни Чёрный Козёл приходил и такое промекал, что жуть! Отдавайте, говорит, любимую девочку.

– Маменька, вы меня Козлу не отдавайте. Как он придёт, вы его хворостиной гоните!

– Ишь, умная какая! Я его хворостиной, а он меня на рога подденет и к чёрту снесёт. Кто тогда тебя беречь станет?

Груньку пошлите с хворостиной. Пусть Козёл Груньку забирает.

– Тоже хорошо придумала. Козёл Груньку утащит, а потом за тобой вернётся. Он привязчивый и абы какую девчонку ему не надо, а только любимую девочку.

– А-а-а!!! Не хочу к Козлу!

– Не ори ты, Груньку разбудишь.

– Да, Грунька спит-почивает, а меня вы Козлу отдать норовите!

– Успокойся, Липочка, никому я тебя не отдам. Я Груньку отдам, только к этому делу по-умному подходить надо, чтобы Козёл думал, будто не ты, а она самая любимая, и за тобой больше не пришёл. Для того я ей и ватрушки дала…

– Да, с изюмом, будто праздник какой!..

– Не хочешь, чтобы Козёл тебя унёс, так не жалей ватрушки.

– Мне изюму жалко. Он скусный, а вы Груньке!

– Будет тебе изюм. Сейчас главное, чтобы Козёл не тебя, а Груньку забрал. Для того ей ватрушку не просто творожную, но и с изюмом испекла, и платье нарядное на Груньку надену…

– Вы, маменька, совсем сдурели? Мой сарафанчик с горохами Груньке отдать?

– Окстись, Липочка! Я Груньке твой старенький сарафан отдам. Всё равно, ты в него уже не влезаешь.

– Голу-бень-ка-ай!..

– Да не реви ты! Отец с заработков вернётся, поедем на ярманку, купим отрез самолучшей набойки и сошьём тебе сарафан такой, что вся деревня иззавидуется. И чулочки купим фильдеперсовые.

– Маменька, а куда Козёл Груньку утащит?

– Ой, и не говори! Стоит среди пущи, в самой гуще Чёртова изба, никем не строена, не ухожена. А в ней всякой нечисти, что мышей в амбаре. Один – Пещур-людоед. Каков собой – никто не знает, а кто видал, тех он съедал. Другой – злой Василиск. Бают, будто это петух со змеиной головой, а то – зубастая жаба, но, наверное, сказать не могут. Один глаз у василиска красный, другой – голубой. На кого красным глазом глянет, того сожрёт, а на кого голубым, то в камень обратит.

– Ой, маменька, какие вы страсти рассказываете!

– Это ещё не страх, а полстраха. Главный ужас чёртовой избы – ейный хозяин. Чёрт рогатый, копыта каменны, борода железна. Кого Козёл в избу принесёт, того Чёрт хватает, а что сделает, я и загадывать боюсь.

– Маменька, не отдавайте меня ему!

– Не бойся, Липочка, я тебя Чёрту не выдам, я Груньку отдам.

– А она часом не сбежит?

– Куда? Она каши налопалась, творожной ватрушки с изюмом нажралась, так её разморило, и дрыхнет теперь без задних ног. Да и нам с тобой спать пора.

Ошибались Липа с маменькой, сна у Груни ни в одном глазу. Лежала в своём закуточке и всё как есть слышала.

Закуточек у Груни был славный и, к тому же, в полном её владении. Вообще-то, в полном её владении была вся изба, только кто об этом помнил? Груня была сиротой, родители её умерли в одночасье от моровой болезни, близкой родни не нашлось, и дом со всемхозяйством мир отдал дальним свойственникам, с тем, чтобы и сиротинку они взяли в семью и растили, как свою. Только ведь, должны, да не обязаны, сиротский кусок завсегда горький. В скором времени своего у Груни оставался закуток позади печи.

Печка в Груниной избе была знатная, не на столбах, а на каменном основании. Челом, как и полагается, выходила в кутный угол, зеркалом в горницы, правой стеной в угол столовый, а левой примыкала к наружной стене дома, но не вплотную, а отступя на две пяди, так что получался тот закуток, где обитала Груня. Взрослому человеку в такой пронорок не втиснуться, а Груньке в самый раз. Шесток там смыкался со стеной, а сверху на шесток брошена ветошка: ещё бабушкин, никак шушунок, на котором Грунька спала. Зимой от брёвен тянуло стылостью, а от печки – теплом. Озябнет один бок, повертайся к печи и грей его, а мёрзнет пусть другой, тот, что прежде грелся. Но это зимой, а летом на любом боку хорошо.

Дождавшись, когда Липа и ейная маменька, дружно засопят; Липочка в горнице на перинке, а маменька Степанида по неизбывной привычке – на печи, Груня тихонько выползла из закутка, вышла в сени, а там и из дома. Бежать она не собиралась, куда бежать одинокой? – только чёрту навстречу. А на такое свидание торопиться не следует.

Груня вышла в проулок. Под крыльцом завозилась Тяфа, выползла навстречу хозяюшке. Своей будки у Тяфы не было, так она под крыльцом спасалась. Хотя, по всему судя, спасаться Тяфе оставалось недолго. В раннем щенячестве Тяфка потеряла один глаз, а кому нужна кривая собака, в которой ни зычного лая, ни свирепости? К тому же, позавчера Липочка, осерчав ни за что, саданула Тяфу палкой и переломила переднюю лапу. Лапка бы зажила, но без Груни никто Тяфу беречь не станет.

Груня присела на корточки, протянула Тяфе недоеденный кусок ватрушки.

– Тяфочка, милая, меня завтра Чёрному Козлу отдадут, в дремучий лес, в Чёртову избу, на верную погибель.

Тяфа заскулила тихонько и лизнула Грушину руку.

Груня погладила собачонку и пошла в избу, досыпать под родимым кровом последнюю ночь.

Полночи Груня проплакала, а под утро уснула, да так крепко, что не слыхала, как Степанида встала обряжаться по хозяйству. И Груню она, против обыкновения, не растолкала, сама и коров доила, и козу. Лишь потом к закутку подошла и пропела голосом таким ландринным, что удивительно, как губы не слиплись:

– Грушечка, вставать пора, солнышко уж высоко поднялось. На-ко, молочка парного откушай.

Давненько Груше не доводилось парного молока пробовать. Козу доить, так это Груня, а молоко пить – Липочка.

– И что же ты в этакой обдергайке красуешься? Вот, примерь сарафанчик.

– Га-лу-бень-ка-ай!.. – проныла из горницы Липа. Вообще-то она по утрам спать здорова была, но ради такого дела проснулась. Ныть да выть Липочка была мастерица, и хныкать любила с подвывом, но сейчас разогнаться не успела, потому что раздался громкий стук в дверь. Липа мгновенно зарылась под перину, горло у неё перехватило, что ременным недоуздком. Стук резкий, сухой, рукой так не постучишь, костяшки пальцев отбить можно, тут копыто потребно.

– Эй, хозяйка, отпирай-ка! – раздался скрежещущий нечеловеческий голос. – Идёт козёл рогатый, за малыми ребятами! Слышишь, баба, отворяй дверь, отдавай любимую девочку, а то я бородой затрясу, всю избу разнесу!

Дверь Липина маменька приоткрыла на четверть скрипа, вытолкнула Груню на крыльцо.

– Вот девочка любимая, ватрушкою вскормленная, молоком вспоенная, в красивое платье наряженная. Забирай, проклятущий!

Груня и смотреть боялась, что её ждёт, однако, зажмурившись, глянула сквозь ресницы. А уж козлина был всем козлищам козёл! Такого повстречаешь, так со страху помереть можно, а то остаться навсегда заикой. Сам огромный, каких и не бывает, вдвое против простых козлов, чёрный-пречёрный, шерсть клоками свисает, рога длиннющие да острые, глаза жёлтые с вертикальным зрачком, как у всех бесовских тварей.

– Ме-е!.. – задребезжал козёл. – Посмотрим, какая она любименькая… Ежели горчить будет, хозяин меня за новой пошлёт!

В горнице утробно завыла Липочка. Знать, хоть и зарылась в перину, а вполуха подслушивала.

– За другой девочкой в другую семью иди! – отрезала Степанида. – У нас, что было, я тебе вручила. Забирай девчонку, да проваливай!

Из-под крыльца выползла Тяфа и тонко, неубедительно залаяла.

– Ме-мека, – попросила Груня, – ты меня на рога не коли. Я, лучше, сама пойду.

– Ты, что, заика? – строго спросил козёл.

– Н-нет… – заикаясь, ответила Груня.

– Ага, боишься! Это хорошо. У трусишек мясо вкуснее.

– Ты людоед?

– Вот ещё… Я зелёные ветки уважаю, особенно рябину. Вот хозяин, Чёрт страшенный, тот людоед, а я девочков не ем. Я тебя за бока, да на рога. Чёрт ждёт в лесу, к нему и снесу!

Козёл поддел Груню рогами, по счастью, не пронзив её, а только забросив себе на спину. И пошёл шаговитый, вроде бы не торопясь, а из глаз скрылся быстрей, чем представить можно. Тяфка потрусила следом, да куда ей, хромоногой, за козлом угнаться.

– Слава те, господи! – воскликнула маменька. – Разом два несчастья избыли: и козёл убрался, и нахлебницы не стало.

– А-а-а!.. – на крыльце появилась встрёпанная Липа.

– Чего ещё?

– А-а!.. – Грунька на козле уехала, а завтрашние уроки для меня не сделала! В понедельник в школу идти, меня там Локтионыч за несделанные уроки на горох поставит! А всё Грунька…

– Мы скажем, что ты приболела, и не пойдёшь в школу.

– Правильно! Я эту школу ненавижу! И читать ненавижу, и писать, а арифметику всего сильнее ненавижу! Локтионыч совсем дурной: «Буки-аз, буки-аз, счастье в грамоте для нас!». Не-на-ви-жу!

– Вот и хорошо. Что тебе в той грамоте? Ты у меня умница и красавица, тебе глазки за книгами портить не придётся. Ты замуж выйдешь за богатого купца. Будешь нарядная у окошка сидеть, чаёк попивать в накладку. А Локтионыч пусть дур уму-разуму учит!

– Маменька, а козёл больше не придёт?

– Нет, – соврала маменька. – Хватит, находился. Раз взял Груньку, то взял. Будет с него.

– Вы тогда ватрушку затворяйте. И, чтобы изюму в твороге побольше.

Козёл тем временем переступал копытами по лесу. Вроде бы и гор лбом не раздвигал, и след хвостом не заметал, а ушагал в такую даль несусветную, что и подумать страшновато. Остановился на лесной прогалине, заросшей молодой снытью. Прямо перед ним стояло чудо бревенчатое: ни окошек, ни дверей, хоть снизу подлезай, хоть через крышу забирайся.

– Эй, ты сама слезай. Что мне тебя со спины стряхивать?

Груня на землю сползла, оглянулась.

– Ме-мека, куда ж ты меня завёз?

– Не, ты точно заика! Какой я тебе Ме-мека? Меня просто Мека зовут.

– Прости, я не знала…

– Прощать тебя в другом месте будут, а я – нечисть зловредная, и сам не прощаю, и вашего прощения мне не нужно. Поняла, де-деваха? Тогда давай, в избу заходи.

– Как? Дверей-то нет.

– Как люди добрые заходят, да и недобрые тоже? Подойди, да постучи. А то взяли моду французскую: «Поворотись, мол, к лесу задом, а ко мне фасадом!» Тут со всех сторон лес, с фасада у правильной избы окошки, а двери в проулок выходят, которого тут в заводе нет…

Козёл ещё что-то мекал, видать, сильно соскучился по болтовне, но Груня подошла к стене и постучала.

Стучаться пальчиками в бревенчатую стену – дело неумное, всё равно на той стороне не услышат, тут клюкой лупить надо, однако стена чуткая попалась, услышала. Открылся то ли проход, то ли пролаз, и Груня шагнула внутрь.

В избе оказалось светло, утреннее солнце в окошко заглядывает, а за окошком, сколько пузырь видеть позволяет, не лес вовсе, а зелёный лужок. В самой избе – две лавки, да стол, да кросна к окну придвинуты. В красном углу желтоглазое чучело: сова или филин; Груня не умела различить. Печь здоровущая, с лежанкой, расселась на четверть избы. И вдруг эта громада зашевелилась, зашамкала во всю топку:

– Ишь ты, девицей разжились. Иди сюда, мякотная, щас я тебя обогрею.

– Ты кто? – Груняпопятилась и, не удержавшись, села на лавку.

– Пещуром меня кличут.

– Ты людоед?

– Ишь, что придумала. Ежели я тебя съем, хозяин меня по кирпичику разнесёт. Он тут один людишек кушает, а мне и косточек жалеет. Так ты иди сюда, я тебя зажарю хозяину на обед.

Лавка под Груней зашевелилась, понесла её к раззявленной пещуровой пасти. Груня живо спрыгнула, забилась в угол.

– Не надо меня жарить, что тебе в том прибытку?

– Если я тебя как следует зажарю, хозяин мне книжечку почитает. Может быть… А может, и не почитает, он обманывать любит.

– Часто он тебе читал?

­– Да ни разу… Чёртов мошенник… Так и мне никого жарить не приходилось. Хозяин, кого поймает, живьём глотает. Жаден чересчур.

– Давай я тебе почитаю, а ты меня жарить не станешь.

– А ты умеешь?

– Азы разбираю. Меня Михаил Галактионыч хвалит.

– Если так, то читай.

– Книги у вас где?

– А книг и нет. Может быть… Хозяин хвастал, что есть книга на полке под совой; мне там не видно, не знаю, врёт он или нет. Хозяин любит врать.

– Кто таков хозяин? – спросила Груня, не осмеливаясь подойти к сове. Чучело чучелом, а вдруг клюнет?

Открылась дыра в стене, в избу всунулся чёрный козёл.

– Хозяин – Чёрт рогатый, я ему навроде брата. У меня борода, что у чёрта, и копыта не хуже чёртовых, а рога, так ещё длиннее.

– А василиск преужасный где?

– Василисы у нас нет, ни премудрой, ни преглупой. Разве, что ты Василиса.

– Не, меня Груней кличут. А василиск это зверь такой: один глаз красный, второй – изголубый. На кого голубым глянет – в камень обращает.

– Такого у нас нет. Хозяину зачем? Василиск всю добычу перепортит, об камни только зубы ломать. Вот у меня оба глаза жёлтые.

– А у меня их и вовсе нету. Без глаз гляжу.

– Нет, так нет… – Груня, решившись, шагнула в красный угол и разглядела наконец, что чучело усажено не на кирпич и не доску, а на книжищу с руку толщиной.

– Совушка, дозволь книжку взять.

– Чего с ней разговоры разговаривать? – замекал козёл. – У неё труха внутри.

Сова захлопала крыльями и дико завращала глазами. Груня живо отпрыгнула в сторону.

– Хе-хе! – возликовал козёл. – Больше-то она ничего не может. И не мечтай, дура набитая!

Внутренне зажмурившись, Груня обхватила ладошками сухие птичьи бока и пересадила сову на печь.

– Щекотно, – сообщил Пещур.

– Терпи, – козёл рассмеялся дребезжащим смехом. – Это тебе не девочков жарить.

– Что ты привозил, то мне и жарить приказывали.

– Да… Работа скотская. Но прежде я только скверных девчонок притаскивал, которых мать прокляла: «Чёрт бы тебя побрал!» – а теперь хозяин велел: вези милашку, любимушку!.. Эх, так бы и будланул его штека…

Козёл, не договорив, отпрыгнул в сторону, словно это его штека будланули, и завопил вовсе непригоже:

– Это ещё зачем? Брысь отсюдова!

В избу впрыгнула подоспевшая Тяфа, неведомыми тропами прохромавшая тьму вёрст. Потёрлась о Грунину ногу, забилась в угол.

Груня тем временем попыталась снять с полки книгу и чуть не уронила её. Не книга была, а книжища. Переплёт дощатый, обитый тиснёной кожей. Страницы заперты на медную защёлку. Тяжеленная книга оказалась, как не знаю что.

– На обложку, небось, дуб пошёл… – пробормотала Груня, пытаясь совладать с замком.

– Самшит, – прошелестела книга.

– У нас такого дерева не растёт.

– Так и я тут не расту. Положили, и лежу без дела.

Груня, наконец, справилась с замочком и распахнула том.

– Ой, а это что за буковки? Я таких и не видала доселе. Хотя, кое-что знаю. Вот это – аз, это ер, тут мыслете. А это, никак оу?

– Оу, – неслышно подтвердила книга.

– Ты читай! – заканючил Пещур.

– Господие и братие, простите нас худых, еже убо зде написахом вкратце учителем, – медленно начала Груня, где угадывая и узнавая изузорчатые буквы и целые слова, но чаще следуя книжной подсказке, – иже учат отрочат грамоте, како им подобает искусство имети в словесех и в речех и в пословицах, что бы учеником их было в научение и во извещение разума, а не в срам и понос, паче же да не в грех.

– Ах, как хорошо! – вздохнул Пещур, выпустив клуб сажи.

– Эй вы, читатели! – взмекнул козёл. – Хозяин идёт. Вот он вам задаст на орехи за самоуправство!

Первому досталось козлу. Сильный пинок отшвырнул его в сторону, Мека отлетел с дурным воплем. Лаз в стене рассадило на пол-избы, и внутрь ввалился злой Чёрт, каменны копыта, железна борода.

– Это что за конклав? – взревел он. – Почему девка не изжарена?

– Не даётся – просипел Пещур. – Да и дров нет.

– С дровами всякий зажарить может, а ты без дров зажарь. И вообще, чует моё нюхло, девка не любимая. Балованная любимушка давно бы румяной корочкой запеклась. Смотри, бородатый, завтра за новой девчонкой пойдёшь, и хоть я не Сидор, но ежели что, быть тебе сидоровым козлом.

Тут Чёрт заметил раскрытую книгу, и его ажно затрясло.

– Это ты мою книгу хапнула? Она тут триста лет лежит, и никто её никогда не трогал. Ты что же, не знаешь, что самый вред от книг не читанных, ни разу не раскрытых, которых ничей глаз не касался? Ты мне половину злодейств перепортила. Ну, тебе это даром не пройдёт, я тебя отучу книжки читать!

– Дяденька Чёрт, – спросила Груня, – ты чего на всех злобствуешь? Так у добрых людей не полагается.

– Видали? Она меня поучать взялась. Прелестно! Жареную девчонку есть вкуснее, а живую – веселее. Иди сюда, девочка. Я тебя буду жевать, а ты будешь визжать.

Чёрт плотоядно облизнулся и разинул пасть. Груня попятилась, а Тяфа выскочила из-под лавки и попыталась кусить Чёрта за каменное копыто.

– Это что за чудо одноглазое? Ни на минуту дом оставить нельзя, непременно заведётся чёрт не знает что. Раз так, начну с тебя.

Чёрт задрал хвост и щёлкнул им словно бичом. Тяфа отлетела к стене. Но сдаваться она не собиралась. Вечно зажмуренный слепенький глаз широко распахнулся и полыхнул изголубым светом.

– А? Что?! – закричал Чёрт.

Он вывалился сквозь дыру на полянку и, кажется, пытался бежать, но каменные копыта не понесли его, потому как уже все ноги превратились в камень, и толстое брюхо, и загребущие лапы, а следом и рогатая башка. С железной бороды посыпалась ржавая пыль.

– Ждорово ты его, – прошамкал Пещур. – А меня не можешь. Сыромятного в камень не обратишь.

– А ты, сыромятный, чтобы не смел детишек жарить! – закричала Груня. – Даже неслухов нельзя. Постращал маленько – и будет с них.

– Я и не жарил никого. Дров-то у меня нет. Были бы дровишки, напёк бы пирожков с малиной. Малины, правда, тоже нет.

– В лесу да дров не найти? – попеняла Груня. – Я хворосту насобираю, а Мека притащит.

– Вот ещё! – взвился козёл. – Что я, верблюд вьючный? – Козёл ещё раз взбекнул возмущённо и добавил потише: – А и притащу. Ты теперь тут хозяйка. Зато ада мне больше не надо. Отпустил меня ад, и теперь я козёл отпущения.

– Коли так, – повеселела Груня, – то давай в избе порядок наводить. Паутину пообмету, пыль повытираю, дом проветрю, чтобы духа Чёртова не оставалось.

– Ты смотри, сор из избы не выноси! – всполошился козёл.

– Сор я на костре сожгу. Пещур, ты ведь дашь огня?

– Будет хворост, будет и огонь.

– Так за чем дело стоит? Пошли за вицами на веник, за сушняком для печи. – Груня подбежала в окну, глянула: – Ой, а там-то красота какая! Вот бы туда попасть…

– Попасть не трудно, – проблеял козёл, – только там скукотища. Красота сама по себе, только пустая: птички лают, собачки поют, но жить никто не живёт. А без компании даже сладкая травка не естся. В лесу я хотя бы волков погонять могу в отместку за то, что они козлиному племени творят, а там, как есть, заняться нечем.

– Это не беда, а полбедушки, – протянула Груня. – Я её руками разведу.