Сказка о Настасье Алексеевне — богатырской дочке, Бабы Яги ученице

Здравствуйте, люди добрые! С чем пожаловали? Сказку послушать? Ну, садитесь на лавку, берите пряник, грызите да слушайте, какую я вам сказочку расскажу. Будет она про тёзку мою, про Настасьюшку.

Был на Руси-матушке богатырь такой — Алёша Попович, может, слыхали? Много он подвигов совершил, нагулялся вдоволь, а потом домой вернулся, остепенился да женился. И родились у него семеро детей, шестеро мальчишки, а седьмая — девчоночка, Настенька. Ребятишки все крепенькие, сильные, как отец их, весь день тем развлекаются, что жернова по двору катают, а Настя — слабенькая, только одно ведро воды принести и может, и то с передышками, да и в целом руки у неё росли, как говорится, не из того места — в семье не без урода, что ж поделать. Зато умненькая была, запоминала всё с первого раза, в травах разных с рождения разбиралась. Вот и решил её Алёша Попович в ученицы Бабе Яге отдать, чтоб она колдовать научилась. Рассудил так: «Будет у нас своя ведьма, которая за нас, к тому же, и горой всегда стоять будет — не придётся к Яге в чащу каждый раз на поклон ходить». А Яга тоже не промах — решила, что если Настя плохо учиться будет — отдаст её по окончании ученья родителям, а если сумеет перенять у неё искусство колдовства — оставит её у себя, будет им новая сторонница.

Так Настасья Алексеевна — богатырская дочка, в пять лет в избушку на курьих ножках и попала. В первую же неделю своего там пребывания притащила она в избушку котёнка чёрного. Назвали его Баюном, выучился он языку русскому, стал сказки сказывать да песни петь чудным голосом. Вместе с ним Настасьюшка и выросла. Дружила она с сыном Змея Горыныча, шутила, что замуж за него выйдет. «А то что ж у него одна голова огонь изрыгает, вторая — мороз, а третья ничего не может? Так-то будет одна голова дышать огнём, другая — холодом, а третья будет женатая», — говорила. А других друзей у неё почти и не было: так, погуляет порой часок-другой с русалками и мавками, может, с водяным, лешим, домовым или кем другим поболтает, на том и расстанутся.

В ученье же Настя выказывала трудолюбие и большие способности. Могла всё, да не всё хорошо. В обыденности была послушной и почтительной, днём Яге по дому помогала или поручения её выполняла, а вечером они с котом Баюном на печке или у окошка сидели да песни распевали.

Так пролетели многие лета, и вот стукнуло нашей Настасье восемнадцать годков, пришла, значит, пора Бабе Яге ученицу свою главным из нечисти показать, чтоб испытали те её да решили — отдать её Змею Горынычу в невестки, чтоб продолжить род злодейский, аль вернуть папане, и пускай разбираются сами. Настенька в назначенный день принарядилась, косу в кои-то веки без «петухов» заплела, да волненья своего не выказывала. Сидит себе в горнице, прядёт да поёт:

— В саду при долине я розу рвала, рвала-а и бросала под те ворота…

А кот Баюн лежит на печке и подпевает:

— Рвала-а и бросала под те ворота…

— Рвала и бросала под те ворота… Не сме-ейся, казачек, что я — сирота!

А кот Баюн ей с печки вторит:

— Не сме-ейся, казачек, что я — сирота…

— Ишь чего поёт! — хохочет Баба Яга, заходя в избу. — Маменька-то твоя жива? Жива! Папка жив? Жив! Где ж ты сирота?

— Что поделать, бабуленька, из песни слов не выкинешь, — пожимает наша Настенька плечами.

— Ой, ну тебя… Лучше давай, покажи мне, чему научилась да как это пользуешь!

— Это что же тебе, бабуленька, зелье сварить иль наколдовать чего?

— Покажи, какие умеешь вещицы чудесные делать, а я решу, какую из них ты испытателям своим покажешь.

Отложила Настасья Алексеевна веретено и полезла в сундук свой. Долго рылась и достала наконец ножичек — рукоять, как у меча, только маленькая, а лезвие от силы две пяди.

— Ну, вот, к примеру, — и протягивает старухе.

— А что же это? — дивится Баба Яга.

— Меч-кладенец. Куда хочешь, туда и клади — хоть на стол, хоть за пазуху.

— Не пойдёт, — мотает головой старая. — Ножен нет.

— Что же, бабуленька, — и снова наша девица в сундук свой полезла, — погляди тогда на волшебное пёрышко.

— Да ты ж его у гуся выдрала, — фыркает с печки кот Баюн.

— Выдрала-то я простое, а ты его в свёклу воткни — станет волшебное, будет узоры тебе рисовать.

— Это не волшебство, — говорит Яга. — И посох месяца ясного тоже не предлагай — коль ты Кощея им огреешь, он ни темноту, ни часты звёздочки рассмаривать не станет, а сразу, как оклемается, в камень тебя обратит. Ты лучше покажи мне клубочек свой путеводный: помнится, он у тебя хорошо вышел.

— Вышел-то хорошо, да попался Баюну в лапы загребущие, так он его размотал, искусал, и нитки теперь едва ли на две версты хватает, — вздыхает Настенька. — Так что я из этой нитки шапку-невидимку связала.

— А ну, показывай!

— Да что ж я, помню, куда дела её? — подошла Настасья Алексеевна к столу и говорит: — Серебряное блюдечко да наливное яблочко, покажите мне, где шапка-невидимка!

Поглядела она на блюдечко, полезла на печку и достала оттуда голубенькое невесть что с помпончиком.

— Что-то больше это на чулок похоже, — говорит Баба Яга.

— Так чтоб не видно было, что шапка! — отвечает Настасьюшка.

— Сунь к тряпкам, окно им протру. А блюдечко с яблочком сюда пожалуй.

— Да что с него проку, с того блюдечка! — вздыхает девица, но подаёт старухе. — Показывает кое-как, яблочко часто менять надобно, — гниёт — да менять не на первое попавшееся, а на красненькое, кругленькое да с определёнными размерами, а то или его блюдце чувствовать не будет, или станет оно картинку загораживать…

— Ой, горе луковое… Что ж у тебя всё через одно место — или криво или не работает?

— Отчего ж ты так? Полотенце-то узорчатое и сделано было славно, и в лес превращалось, как надо. А то, что обратно полотенцем не становится — так то леший виноват, не позволяет! Или, вот, давеча соткала я ковёр-самолёт — красив, мягок и летает высоко! Показать, правда, не могу — Баюн его облюбовал и на нём теперь спит.

— Так сгони его!

— Э, сгони! Что ж я, с другом единственным из-за такого пустяка ссориться буду? Пущай себе спит, сундук у меня других чудесных вещей полон. — И полезла опять в нём рыться. — О! Скатерть-самобранка!

Достала Настасьюшка на свет Божий прелестную льняную скатёрку. Узоры на ней яркие, красивые — жаль, кривые какие-то…

— Её и не упоминай! — восклицает Баба Яга. — Она ж у тебя одну только кашу горелую готовить и умеет!

— И пускай одну кашу, всё равно подспорье, — защищается Настасья Алексеевна. — Когда сама делаешь, так лишние десять минут у печки вертишься, а тут раз — и сразу горелая.

— Молвишь складно, да всё равно запихни подальше, чтоб на глаза не попадалась — её ж и людям показать стыдно.

— Ну, что ещё осталось… — говорит Настенька, в сундуке своём роясь. — Гусельки, вон, остались, самогуды которые.

— Не надо гуслей! — восклицает Яга. — Ты ж их так своим волшебным пёрышком размалевала, что хоть святых выноси! Да и гудят они всё одно — частушки…

— Так ведь частушки — это ж на века! Можно на них любые слова положить, и будет актуальная, так сказать, песня. Давай покажу! А ну, гусли-самогуды, повернитесь к бабуленьке задом, к окошку передом да заиграйте нам!

И стали гусельки играть, а Настасья Алексеевна — петь:

— Выросли у нас в уезде, ой, обро́ки-о́броки: нужен дочке воеводы полушубок новенький! Эх! — и приплясывает. — Хлеба с маслом и икрою досыта наелся царь. «Пашешь ты, народ, на славу, что же, дальше голодай!»

— Всё-всё хватит, — говорит Баба Яга, — хватит про политику петь.

— Не хочешь про политику — спою про похороны: хоронили Николая, нету больше Коленьки, глядь — он с кладбища идёт, пьяный да весёленький! И-их! — и пошла кружиться. — Или, вот, про любовь: у мого да у милого треугольна голова, что за шапку не наденет — то велика, то мала! — передохнула чуток, пока гусли играли — и снова петь: — У меня на сарафане петушок и курочка, никто замуж не берёт: говорят, что дурочка!

— Что у тебя частушки все такие обидные? Испытателям твоим не понравится.

— Да отчего же, я ж не про них… Ну, коль хочешь, и безобидные есть, — и опять запела: — Не пошла бы я плясать — надо выход показать! Вот и пляска, вот и я, вот и выходка моя! Эх-ха! — да снова в пляс пустилась.

Выскочили из сундука два сапога сафьяновых и рядом стали кренделя всякие выделывать: друг вокруг друга скачут, вертятся, каблучками постукивают.

— Видишь, бабуленька, чего сапоги-скороходы вытворяют? — смеётся Настя. — Только надень — первым плясуном леса станешь! Почему бы их не показать?

А сапожки меж тем покружили друг перед другом да с эдаким сапожным кукареканьем друг на дружку накинулись. Подбежала к ним Настасья, разняла да по разным углам бросила.

— Потому-то, — говорит Яга, — их и нельзя показывать. Решено: коль не хочешь достать ковёр — покажешь испытателям своё серебряное блюдечко да наливное яблочко.

— Да ну, провалюсь с треском: они ж того, чего надо, не показывают.

— Серебряное блюдечко да наливное яблочко, покажите мне Жар-птицу. — И возникла на блюдечке чудная картинка: Жар-птица в клетке сидит да пёрышки чистит. — Отчего ж ты говоришь, что не показывают — показывают.

— Да толку от того! Я-то хотела, чтоб коль по блюдечку вот так пальцами проведёшь, оно показывало, что вокруг, коль ещё раз проведёшь — что за место, ещё — что за город, потом — царство-государство да что вокруг того царства-государства…

— Придётся, значит, без этого — идти уж пора.

Взяла Настасья Алексеевна суму плетёную, положила туда серебряное блюдечко да наливное яблочко, на плечо её повесила, кота Баюна с печки сманила да на ручки взяла, подождала, пока Баба Яга прихорошится, — как-никак, и у неё большое событие! — и пошли они во дворец Кощеев, где назначено было Настеньке испытание.

Заклятья, какие её попросили, наслала она верно, зелье сварила правильно, а серебряное блюдечко да наливное яблочко всем так понравились, что попросили Настю ещё таких наделать — словом, проявила она себя как хорошая ведьма, оставила её нечистая сила у себя — а она и не противилась, уж привыкла к ним, как родные с ними стали. Хоть хозяюшка из Настасьи Алексеевны была неважная, выдали её замуж за Горыню Змеича (вы себе представьте — в роду у Горыныча по мужской линии только Горыни да Змеи!) — он, с одним папкой живучи, непривередливым вырос. Вот, собственно, и сказочке конец, а кто слушал — молодец, ешь солёный огурец — после пряничка самое оно.