Складыш

Шахта лифта тянулась вниз, словно бездонная глотка. Оттуда шёл запах машинного масла и ржавчины - одновременно сухой и затхлый, как старая тряпка и выгоревший кабель. Стены изъедены временем; на бетоне чернели пятна, похожие на засохшую кровь. Лампочки ритмично моргали: одна почти не горела, другая вспыхивала и гасла, третья была выбита. Свет дрожал и растягивал тени так, что казалось: кто-то идёт за ними и замирает едва они оборачиваются.

- Чую, нас слили, - пробормотал Славка и сунул руки в карманы. - В ордере хоть написано зачем?

- "Осмотр после жалобы жильцов на шум", - ответил Жора и выхватил бумагу из папки.

Жора был новеньким. Слово "шахта" в нём пробуждало тупую тревогу - память о стройке, о треске металла и крике. В руках он невольно вертел обручальное кольцо: жест, который всегда выручал, когда хотелось вернуть себе контроль. С тех пор он ощущал свое тело предметом, который однажды уже сложили и затем разложили снова.

Спуск по узкой лестнице занял несколько минут. Чем ниже они оказывались, тем гуще становился воздух. Лампы из светлых колец превращались в тусклые пятна. Внизу стоял складной стул. На нём лежало что-то, похожее сначала на свёрнутый брезент, но при свете фонаря оказавшееся телом.

Тело было сжато: колени подогнуты к грудной клетке, руки обвиты как петли, голова запрятана в складке. Кожа бледная, туго натянутая, как у человека, которого долго сушили. Фигура занимала треть стула, словно её примяли до условного стандартного формата.

- Живой? - крикнул Славка. Эхо вернуло его голос сухим лаем.

Тишину нарушил щелчок, словно линейка перегнулась. Фигура дрогнула: плечо вздёрнулось, грудная клетка сжалась на миллиметр. Славка привычно щёлкнул пальцами - маленький рефлекс, которым он отгонял от себя тревогу; теперь это прозвучало как чужая реплика. Жора ощутил странный сдвиг в себе: не боль, а смещение, как будто суставы запомнили новое положение.

- Чёрт возьми, давай отсюда, - скомандовал Славка, отступая к лестнице. - Ну его, мне хватит.

Жора замер. Он хотел уйти, но что-то удержало шаг - обещание, или просто упрямство.

Они вышли на поверхность. У подъезда толпились жильцы и обсуждали тарифы. Председательница фыркнула:

- Лифта у нас нет. Шахта есть, а лифта нет.

Бумага - подписи - печать. Акт: "Претензий к лифтовому хозяйству нет". Формальность закрыла вопрос для большинства.

Ночью Жора проснулся от звука, как будто кто-то аккуратно складывал газетный лист. На стуле лежала рубашка, сложенная вчетверо. Он точно помнил, что оставлял её расправленной. Во сне он видел себя на том стуле; Славка, в какой-то белой одежде, щёлкал его суставы и говорил: "Скоро привыкнешь. Так компактнее". Запах ржавчины и бумаги не ушёл с рассветом.

Утром Славка выглядел разбитым. Глаза красные, руки дрожали. Он признался, что ночью слышал в шахте шуршание бумаги:

- Понимаешь? По-живому! Как будто кто-то рвал и складывал…

Жора понял: если они сами не вернуться, гадать будет некому. Решение не было героическим; это была обязанность, надетая на плечи так же естественно как униформа.

Возвращения стали регулярными, но не однообразными. Первый визит - открытие; второй - доказательство; третий - принятие. В остальное время они вели наблюдение: фиксировали и вслушивались в монотонные щелчки из глубины.

В четвертый раз фигура на стуле распрямилась сильнее: колени разогнулись, стопы коснулись пола, пальцы выгнулись под неестественными углами. Лицо оставалось перекошенным, подбородок вдавлен в глазницу, рот дергался. Существо переставляло пространство вокруг себя - потолок уходил выше, свет становился резче и холоднее. Жора почувствовал как плечо заныло, приспосабливаясь к новой геометрии. Славка говорил мало, но с уверенностью. Его голос не столько боялся, сколько принимал положение дел:

- Слишком большое, чтоб пролезть, его складывают и прячут. А мы сидим рядом и охраняем.

В квартире всё менялось по тем же законам: стол начал как бы загибаться ножками внутрь, диван сжимался и терял глубину, шкаф будто врастал в стену. Комнаты не пустели; они складывались, аккуратно и плотно, как документы в папке.

По мере визитов у фигуры проступали ровные линии, как печатные штампы; в них угадывались лица соседей: дворничиха, учитель, бухгалтер. Складки кожи превращались в столбцы, в них собирались имена и даты. Его пальцы чернели, и с каждым их движением на бетон падали капли - выстраивая ровные колонки текста.

И вот однажды стул треснул: фигура развернулась. Какая-то её часть, выскользнув из складки, протолкнула тяжёлый свёрток вверх по ступеням - он вывалился и оказался у дверного проёма.

Ранним вечером они нашли первую жертву - женщину с шестого этажа, аккуратно уложенную у дверного проёма: тело было согнуто, руки прижаты к груди, всё подогнано под формат, как стопка бумаги. На её лице сперва застыла неловкая улыбка, но через мгновение она распрямилась и стала уверенной.

Соседи обнаружили её молча, но паника прорывалась в жестах. Клим накинул на неё пальто, его руки дрожали так, что он еле застегнул пуговицу; молодой человек отступил на шаг и поджал губы. Женщина с телефоном судорожно записывала номер, губы её тарахтели, взгляд убегал в сторону. Реакция была не прагматичной - она была похожа на страх, до смерти сдерживаемый привычкой.

Через пару часов, будто по расписанию, в шахту спустилась инспекция. Казалось, архив уже был готов принять гостей. Инженер с фонарём щупал стены и качал головой:

- Так не бывает.

Секретарь, не поднимая глаз от планшета, вносил в протокол: "Объект отсутствует. Жалоба необоснованна".

- По регламенту, - добавил один из жильцов тихо, и бумага снова прикрыла реальность.

Люди шептались: кто-то слышал сверху шаги, кто-то - шелест страниц снизу. Ответов не последовало.

После инспекции архив стал почти человеком: он выпрямлялся медленно, не торопясь; между складками появлялись номера дел и фамилии. Он не нападал - он сортировал. Жора и Славка стали приходить чаще. То, что сначала было любопытством, превратилось в служебный долг. Они сидели у шахты и слушали монотонное чтение: "Фамилия… хруст… дата… хруст… срок хранения… хруст".

Славка сдался первым. Его походка сузилась; плечи втянулись в грудь - тело подстраивалось к формату. Жора заметил на его ладони тонкую белую полоску, как вдавленный штамп. Славка пожал плечами и тихо сказал:

- Так удобнее.

В тот день он не ушёл домой: просто сел и смотрел.

Жора боролся дольше. Он пытался отказаться от визитов. Пока в это же время внутри него всё переставлялось по календарю: суставы щёлкали, рёбра складывались, положение тела менялось. Однажды он проснулся с ощущением, что в горле застрял лист. Попытка прокричаться вышла ровной строкой, лишённой интонации:

- Принять к сведению.

Потом он закашлялся. Изо рта, между судорогами, выскользнула тонкая белая полоска бумаги - заключение. На ладони вспыхнула печать: УТВЕРЖДЕНО. Щелчок прошёл по костям. Мир сомкнулся, как прошитая папка.

Через неделю вход в шахту заварили листами металла; на них прибили табличку: "Опасно. Не прислоняться". Сверху всё выглядело решённым. Бумажная формальность прикрыла отверстие ровно так же, как акт и печать закрывали прежние вопросы. Но по ночам люди всё равно прикладывали уши к сварным швам. Сквозь металл шёл монотонный голос: фамилия… хруст… дата… хруст… срок хранения хруст…