Скоморох. Царёво слово

Лета 7083-го от сотворения мира, месяца октября (1575)

По неизреченной судьбе божьей и по великому земскому размышлению, царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси, оставя за себя на московском престоле крещёного татарского хана Симеона Бекбулатовича, наименовался уменьшительно князем Иваном Московским. А царь Симеон венчан был на царство со всеми чинами по древнему чину, как же и прежние государи.

Многие же люди, не разумеющие государева замысла, смущались умом и шептались в потаенных местах, чая великой смуты и междоусобной брани. Иностранные же гости и послы злорадствовали, чая ослабления Руси.

***

Сижу я, дьяк Разбойного приказа Тимофей Семёнов сын прозвищем Сухой, в келье моей приказной при свете сальной свечи, взирая на хартии раскиданные. Не на них ум мой обращается, а в оконце слюдяное, за коим осенняя мгла сырая прилегла к стенам белокаменным, как саван. И видится мне не град Москва, а вся земля Русская, что держится ныне на волоске едином. На слове крепком да на вере народной. А вера та — что лед тонкий на ноябрьской воде: смотришь, крепок, а ступишь — и в пучину.

Враг не дремлет. Не только у ворот крымских или ливонских. Он здесь. В палатах боярских, где шепчутся за кружкой меда темного; на торгу, где мужик охулки на руку не кладет; в келье инока, что забыл о смирении, помня о вотчинах.

Враг сей бьет не мечом, а словом. Слово — семя. Упадет в почву сомнения да страха — и прорастет изменой да смутой.

Царь наш, Иоанн Васильевич, мудрость свою явил, игру затеяв великую да страшную. Отступил в тень, посадив на царство Симеона Бекбулатовича. Царь-татарин на московском престоле…

Многие зубы точат, многие умы ломают, пытаясь уразуметь: безумие сие или гениальность?

А для нас, слуг государевых, — работа. Царю-иноку нужны не дружина личная, не казна отдельная. Нужны ему уста. Уста, что будут славить его в кабаках да на площадях так, чтобы чернь не бунтовала, а бояре лишний раз оглянулись. И уши. Уши, что услышат шепот крамолы прежде, нежели он в крик превратится.

И ведаю я одни уста да одни уши по всей Руси, кои справятся с сим делом. Скоморох Ивашка да жёнка его Марья. Он — слово правдивое слагать горазд, она — чутьем чует ложь, как пес дичину.

Да только как их на службу сию призвать? Отрекся он от дел наших, покой обрел, дом срубил, живет на Москве тихо, по-мещански.

А есть у меня и иная дума. О "хлопчике". О Мироне, крестнике моем. Ум его растёт остёр, сердце чисто, а душа к делу приказному тянется. Не отрок уже, но и не муж. Ему бы дорогу чистую, светлую. А дорога сия через отца его лежит. Через его добрую славу.

Ежели отец уклонится ныне от службы в час сей смутный — пятно на роду их ляжет. И Мирону ходу не будет.

А ежели послужит — и ему честь, и сыну путь открыт.

Не для царя ныне их звать надо. Не для Симеона. Для земли Русской, что на краю стоит. И для мальчишки, чью долю я, старик безродный, обустраиваю, как свою.

Поеду к ним.

Не с приказом — с прошением. Не дьяк — крёстный. Посмотрим, устоят ли пред правдой сией.

Слово — оружие. Пора его в руки взять.