Скорая

На фельдшерской станции было тихо, только старый холодильник гудел в углу, а из комнаты дежурных доносился запах дешёвого кофе и хлорки. На стене тикали часы –медленно и нарочито громко.

Водитель Палыч сидел у окна и смотрел, как дождь размазывает по стеклу редкие огни улицы. Лет пятьдесят пять, уставшие глаза, толстая куртка с оторванной пуговицей. Он перекатывал в пальцах зажигалку и бормотал себе под нос:

– Опять пустая смена, говорили они… «Ночью тихо будет». Ха.

Санитар Валя, здоровяк лет двадцати пяти, развалился на кушетке и листал телефон, хрустя сухариками.
– А ты что хотел, Палыч? Адреналина? Ну дождись, будет тебе – поедем маргинала какого-нибудь из унитаза выковыривать.

За столом, склонившись над журналом, сидела доктор Дарья Дмитриевна. Молодая, лет тридцати, аккуратная и собранная. Она делала вид, что не слушает их, но сами звуки разговоров этой ночью раздражали её.

– Лучше бы не звать беду, Валь, – сказала она, не поднимая головы. – Не буди лихо.

Тут хрипнула рация. Палыч сразу поднялся, привычно поправив воротник.
Голос диспетчера звучал гулко, будто издалека:
– Бригада двадцать третья, приём. Вызов. Частный сектор, улица Яблочная, дом двадцать. Женщина-прохожая сообщает: мужчина, укус собаки, сильное кровотечение, ушёл в дом.

– Принято, – Дарья уже вставала, натягивая куртку. – Собираемся.

Палыч выругался, глядя в окно.
– Опять этот частный сектор… Там дороги как у нас после войны.

Валя ухмыльнулся:
– Ну хоть собаку посмотрим. Может, породистая – заведём себе маскот.

– Замолчи, – коротко бросила доктор.

Во дворе было сыро и темно. Дождь мелко, зло барабанил по крыше гаража. Воздух пах мокрой листвой, сыростью и гарью города.

Палыч открыл дверцу «Газели» и привычно выругался – стартер крутил вяло, будто нехотя. С третьего раза двигатель заурчал, дрожа на холостых.

– Поехали, пока не передумала, – сказал он и хлопнул дверью.

Валя устроился на переднем сиденье, врубил печку, которая сразу начала гнать влажный, тёплый воздух с запахом масла.
– Вот люблю я эти вызовы. Полночь, дождь, частный сектор, бешеная собака. Смотрел я один фильм, который начинался точно так же.

Даша сидела сзади, проверяя сумку с медикаментами.
– Это не фильм, Валя, – сказала она тихо. – Это люди.

Палыч хмыкнул, включил фары, и «Газель» медленно выкатилась со двора.
Фары рассекали дождь, и мокрый асфальт тянулся вперёд, пустой и холодный, как будто город уже давно вымер, но всё ещё дышал и жил, хотя и в совсем иной плоскости бытия.

Дорога свернула с асфальта почти незаметно – узкий съезд между двух бетонных стен, за которыми начинался частный сектор. Город остался позади, растворяясь в темноте.

Фары выхватили из мрака несколько покосившихся домов и тонкие, перекошенные заборы. Грунтовка сразу стала вязкой: под колёсами – сплошная грязь, мокрая и блестящая, с глубокими колеями. Вода в них отражала тусклые огоньки домов, будто кто-то смотрел снизу.

– Мать честная, да тут не проехать, – пробормотал Палыч, сбрасывая скорость. – Мы тут увязнем, как миленькие.

Колёса «Газели» заскрежетали, мотор заурчал. Машина пошла юзом, бросилась в сторону.
– Всё, приехали, – выругался он, заглушая двигатель. – Дальше пешком, я тут сижу, если что.

Даша кивнула.
– Нам на Яблочную, дом двадцать. Не так далеко. Возьми носилки и аптечку, Валентин.

Валя открыл заднюю дверь – дождь сразу врезался в лицо. Воздух здесь был другой: тяжёлый, влажный, будто с привкусом земли. Пахло дымом и прелыми листьями.

Они шли по дороге, подсвечивая себе фонарями. Грязь засасывала сапоги, в канавах поблёскивала вода. Где-то далеко лаяли собаки – сразу несколько, перекликаясь. Лай становился всё беспокойнее, будто звери чувствовали что-то невидимое.

– Чего им не спится, – пробормотал Валя, косясь на тени. – Слышишь, Дарья Дмитриевна, будто между собой спорят.

Даша не ответила. Её лицо освещал тусклый луч фонаря – глаза настороженные, губы сжаты.
Из-за забора что-то мелькнуло – свет лег на блестящее, мокрое. Будто человек, но слишком быстро.

– Это что было? – Валя остановился.
– Кошка, наверное, – коротко бросила она, но шаг ускорила.

С каждым метром темнота становилась плотнее, будто дышала. Фонари цеплялись за стены домов – облупленная краска, кривые окна, за которыми мелькали силуэты.
Где-то хлопнула дверь, кто-то закричал – резко, коротко – и сразу смолк.

Доктор посмотрела на санитара:
– Это крики были?
– Просто кто-то зовёт собаку, – отмахнулся он, не глядя.

Но обоим стало не по себе.

В одном из дворов горел свет. Тусклая лампочка под навесом дрожала, отбрасывая длинные тени. У калитки стояла ржавая лейка, перевёрнутая вверх дном, из неё капала вода.
На гвозде рядом висела рабочая куртка – мокрая, будто только что снятая.

– Номер двадцать, – сказала Даша. – Здесь.

Они остановились. За калиткой – темно, но где-то в глубине двора будто мелькнул фонарь. Или глаза.
Собаки за их спинами затихли. Дождь стал тише, и наступила глухая, липкая тишина.

– Палыч, на связи? – спросил Валя в рацию.
Шум, треск. Палыч не ответил.

Даша глубоко вдохнула.
– Пошли.

Они вошли во двор, и грязь под ногами зашевелилась, как будто под ней было что-то живое.

Калитка скрипнула, будто давно не открывалась. Во дворе всё было мокрое, серое, глухое. Трава пригнута дождём, под навесом – ведро, в нём мутная вода. На крыльце лежала старая тряпка, похожая на комок грязи.

Даша постучала в дверь:
– «Скорая помощь»! Есть кто живой?

Тишина. Только дождь шуршал по крыше.
Валя попробовал ручку – дверь поддалась с тихим, липким щелчком, будто отлипала от рамы.

– Может, спят или в магазин ушли, – буркнул он, но неуверенно.

Они вошли внутрь. Воздух был спертый и тяжёлый. Запах прелости – острый, тошнотворный, будто помещение давно не проветривали и свежий воздух в него не поступал совсем. Фонари выхватывали из темноты узкий коридор, облезлые обои, растрескавшийся линолеум. На полу – грязные следы. Человеческие. И капли – густые, тёмные.

Даша провела фонарём вдоль стены. Следы вели вглубь дома.
– Осторожно, – тихо сказала она.

Они прошли через кухню: перевёрнутый стул, разбитая кружка, пятно на полу, похожее на кровь.
За окном – мелькнул свет, будто кто-то прошёл с фонарём. Валя дёрнулся к окну, но там – ничего. Только отражение их самих, бледных, с глазами, расширенными от напряжения.

Из спальни донёсся звук – тихий, сиплый, кто-то шевелился.
Валя шагнул первым, толкнул дверь плечом.

На полу лежал мужчина.
Лицо опухшее, глаза мутные, губы в крови. Рядом валялась пустая бутылка. Он покачнулся, поднялся, издал странный, неровный звук – не крик, не стон, а какой-то утробный выдох.

– Мужчина! Вы меня слышите? – Даша сделала шаг вперёд.

Он пошёл к ним. Медленно, шатаясь. Из горла вырывался хрип, похожий на рычание.
Валя отступил, инстинктивно подняв руки.
– Эй, мужик, спокойно… эй!

Шаг. Ещё шаг.
Он был уже в двух метрах, когда споткнулся о ковер и рухнул лицом вперёд и грязно выругался.

Валя замер, потом осторожно подошёл и перевернул его на спину.
— Ух, ёлки-палки…

На руке – рваная рана. Кровь засохла, кожа опухла. След зубов – широкий, рваный.
Пахло псиной и алкоголем.

Мужчина застонал, промычал:
– С... с... собака... кусила...

Даша уже достала аптечку.
– Живой. Пьяный в хлам. Укус глубокий, но не смертельно. Помоги поднять.

Валя фыркнул:
–Ну, спасибо, чуть инфаркт не словил. Думал, сейчас кинется на нас.

Он включил рацию:
– Палыч, приходи на подмогу. Клиент найден, жив, но в хлам, Дарья мне тут не поможет.

Из рации раздался треск, потом знакомый голос:
– Принял, иду. – ответил водитель без какого-либо энтузиазма.

Вдвоём они вывели мужчину во двор. Тот спотыкался, мычал что-то про «чёрную собаку», про «мясо на заборе», но слов было не разобрать.

Когда Даша села в машину, она ещё раз обернулась.
Окна домов стояли чёрные, как провалы. Казалось, кто-то всё ещё смотрит изнутри, но только когда фары мигнули, этот взгляд исчез.

«Газель» тронулась, колёса забрызгали грязью заборы, и частный сектор снова остался в темноте.

Где-то за оградой одного из домов, среди мокрых листьев, собака с окровавленной мордой стояла у тёмного пятна.
Женщина в дублёнке лежала лицом в землю.
Собака грызла её плечо, урча, как от удовольствия.
Когда луна вынырнула из-за облаков, женщина дёрнула пальцем.
Потом – рукой.
А потом медленно, словно из воды, подняла голову и зарычала.