Скорость

Лера в целом неплохая девка. Хотя белая. Странно говорить о подобных вещах так далеко от Нигера, но я хорошо помню её тощую, бледную задницу в обтягивающих джинсах. Теперь мы оба в металле. Страшные уроды. Каждый на шести роллерах. Похожи на здоровые тележки. Честно, я бы не подписался на эдакую подставу, кабы бы знал, чем чревато. Но что делать? На нас смотрит Великая Африка, чёрт подери!

Так вот, о Лериной заднице. Они прекрасна. Практически идеальна. Поймите правильно, я сознаю важность миссии. Космические исследования – это важно. И я со всей ответственностью заявляю, что фотонный манипулятор, как верно говорит наш великий президент Абдулло является единственной альтернативой межзвёздным полётам. Но фигура Леры – нечто. Невозможно забыть.

Десять лет назад, когда в Йоханесбурге собрали первую модель фотонного манипулятора, в столице устроили настоящий праздник. Был фейерверк, в толпу швыряли пластиковые монеты, бухло подешевело. Я запомнил тот день. По стерео болтали, что мы дотянулись до звёзд. Именно тогда, на великой пьянке по поводу покорения космоса, я впервые встретил Леру. Хотя мы служили в одном армейском минёрном корпусе уже лет десять тому. Встретил в самом центре Киншасы, среди миллионной толпы. Не знаю, как это случилось. Судьба, должно быть. А может, пиво.

Ну, Лера, во-первых, она русская. Что говорит о многом. Вы знаете: последний век северное полушарие покрыто ядерным дерьмом. Я плохо знаю историю. Русские поцапались с янки по какому-то китайскому поводу. И всё! Магриб, Европа, Северная Америка, Азия поросли ядерными грибами.

Красотища была, ух. Если из космоса смотреть. Для наблюдателей с поверхности всё выглядело печальней. Восемь миллиардов погибло. Наблюдателей. Или девять. Да кто их считал? Из «населённых» континентов остались только Южная Америка, Австралия, часть Океании. Соответственно, Великая Африка.

Я назвал их «населёнными»? Помилуй Господь! То ядерное дерьмо в северном полушарии, о котором я говорил, излучало такое же дерьмо в атмосферу и океан. А это дерьмо, в свою очередь, северными пассатами несло дальше, на наш «населенный» юг. Что неумолимо сокращало помянутое население. Ситуация исправилась лет через восемьдесят, когда истёк период полураспада плутония. Мда.

Короче, после той войны выжили только мы, единый народ Великой Африки. А также эти заокеанские нелюди, грязные бледнокожие бразильские недочеловеки.

Поясню: я вовсе не фашист. Хотя принадлежу к высшей чёрной расе. К бразильцам и, вообще, белым я отношусь нормально. Во всяком случае, если они сидят в трудовом лагере за колючкой.

Но русские – другое дело, согласитесь.

Как сказал великий президент Абдулло – мы, чёрные, толерантны. Мы принимаем у себя всех. Даже белых. Особенно – белых беженцев-европейцев. Особенно – обожаемых Президентом европейцев-русских. Ведь в отличие от меня, президент Абдулло знает историю хорошо. И испытывает по отношению к России нечто вроде ностальгии. Ну, мне так кажется.

В общем, есть мнение, что в команду африканских космонавтов Леру взяли исключительно из указанных соображений. Политкорректности и ностальгии.

А иначе, зачем она нужна?

***

Говорят, космос – это предчувствие. Но иногда – предчувствие конца. Между новыми сверхдержавами гонка началась сразу. Как только поняли, что Земле конец. Первой загнулась Австралия. Буквально, через 50 лет после русско-американской бойни по китайскому поводу. Ветра в Пацифиде дули настойчивей, отравление почвы наступило раньше. Часть австралийцев (не заражённых) эмигрировали в Бразилию. Остальные – сдохли. Из заражённых повезло лишь избранным. Знаменитым учёным, инженерам. Преуспевающим богачам. За сто лет биотехнологии шагнули вперёд. Тела «избранных» поместили в криогенные камеры. Память и личности – записали в сетевые программы для пенсионеров. Жизнь внутри компа не слишком сладка, это понятно. Но она лучше, чем смерть.

С технологией копирования личности мы с Лерой, возможно, были знакомы на тот момент лучше всех. Военные сапёры давно не работали в поле живьём. Подразделения инженерных войск оснащались так называемыми «роверами» – простейшими роботами-вездеходами с манипулятором, фотокамерой и блоком памяти, способным вместить человеческий разум. Связь на последней войне работала плохо. Спутники посбивали. Роверы проходили значительные расстояния, опускались на дно переправ, лазили под завалами. В таких ситуациях проще было записать свой разум в машину полностью. Для оперативности решений. В случае гибели машины память в голову не возвращалась. Мы просто смотрели видеозапись. Из сапёров нас с Лерой забрали в астронавты. Из земного ровера – в космический. Разница, впрочем, оказалась не велика.

За счёт достижений Кейптаунского научного центра (полностью очищенного от белых) Африка получила преимущество в области роботостроения. За счёт многолетних исследований в генетике, Бразилия, оккупировавшая Южно-Американский континент, – первенство в биологических науках. Я ни капли не сомневаюсь в превосходстве наших учёных над бразильскими шарлатанами. Но проект «Аль-Садира» первыми начали именно они. Враги.

Как план межзвездной колонизации Аль-Садира известен в Единой Африке. В Бразилии его называют пошло – «Эпсилон-Эридана-Эф». Это происходит как раз из-за разницы в научном подходе. Бразильцы именуют величайший проект спасения человечества по старой классификации экзопланет. Вначале идёт название звезды, затем – обозначение планеты строчной литерой латинского алфавита. При этом звезда, обычно, имеет в названии греческую литеру. Кстати, как Эпсилон-Эридана-Эф (ε-Eridani-f). Такой у белых порядок.

У нас, чёрных, проще. Аль-Садирой эту звезду величали бедуины в XIV веке. Вековая традиция. Опять же, путаницы никакой.

Давно известно, что колонизация планет солнечной системы невозможна. На Марсе высокая радиация, на Венере нет воды. Бомбардировка астероидами, для создания атмосферы на Марсе и появления воды на Венере – чушь.

С другой стороны, колонизация планет вне Солнечной системы ещё хуже. Выбор объектов в дальнем космосе шире, да. Но некоторые проблемы со скоростью. Как долететь? Солнечный парус? Термоядерный двигатель? Миллион лет в одну сторону? Не смешите.

Все придумки вроде варпа, антиграва, гиперпространства и червоточин – тем более бред.

Но на самом деле, вопрос о скорости космического путешествия прост. Спросите меня, как долететь до звёзд? Я отвечу: никак. Никак нельзя долететь.

Потому что не надо.

Ведь существует … СВЕТ.

***

Светло. Я открываю глаза. Вокруг – не Суданская пустошь и не Заирский буш. Ощущения необычные. Новое железное тело похоже на старое, из армейки. Но отличия есть. Иду вперёд – сервопривод жужжит почти беззвучно, шесть роллеров месят грунт и окружающий пейзаж ползёт за спину, точнее – за границы видимости объёмной видеокамеры, заменяющей мне глаза. Пейзаж вокруг жутковатый. Он мог бы напомнить Сахару и Калахари в окружении мрачного величия монолитов Килиманджаро, выстроенных в круг. Но это лишь иллюзия, инопланетный мираж. Игра красок в лучах растущего из-за горизонта Эпсилон-Эридана делает вид фантастическим и пугающим. Но главное – абсолютно иным.

Эпсилон-Эридана огромен! Я знаю, диаметр и светимость его меньше солнечной, но расстояние вдвое короче, чем от Земли до Солнца, делает диск впечатляющим и гигантским. Кошмарное великолепие грозной звезды дополняет также насыщенный, необычный цвет. В отличие от земного светила, Эпсилон-Эридана ярчайше белый, но обрамлённый алой каймой, словно измазанный кровью.

Нет. Просто эмоции. Порождённые моим страхом. Первобытным ужасом, продирающим до не существующих в ровере костей. Этот ужас со мной постоянно. Сколько бы раз я не смотрел на восход Эридана, он пугает всегда. Возможно, дело в нашем с Лерой одиночестве. В том, что наша Родина недосягаема, почти неизмеримо, математически-жутко далеко.

Чтобы отогнать дикий страх, я шевелю рукой. Рука у меня одна – телескопический шест. С камерой, чтобы фотать пейзажи. Часто, я пользуюсь ей иначе. Выдвигаю на всю длину. Разворачиваю. Щёлкаю сам себя. Камера фиксирует шестиколёсную тележку-робота с многочисленными антеннами, чехлом двигателя, буром, разнообразным навесным оборудованием. Чуть дальше, за моей спиной замерла в удивлении Лера. Также – в виде тележки с навесами. Лера подползает ко мне и кажется – сейчас она меня пожурит, улыбнётся, похлопает по плечу. Но, разумеется, – это тоже иллюзия. Лера мигает лампой. «Пошли домой!»

***

Фотонные манипуляторы основаны на едином принципе. И у нас, и у бразильцев. Сто лет назад в Массачусетсе пытались создать 138й трансурановый элемент. К искомому результату не пришли, но побочный эффект открыли забавный. При воздействии структурированного лазерного пучка на газовую смесь возникли молекулы других веществ. Это была первая молекулярная сборка. Полвека экспериментов позволили создать полноценные фотонные пушки, способные «собирать» из газовых смесей сложные молекулы на заказ.

Собственно, в этом не было ничего удивительного. Ещё в начале XX века наука доказала, что в результате воздействия, например, ультрафиолетовых лучей в неорганическом растворе синтезируются аминокислоты – просто, без всякого божественного вмешательства (а может – именно с ним). Позже, в 1953м году, знаменитый Стэнли Миллер пропустил свет через смесь H2O, NH3, CH4, CO2, CO (атмосфера ранней Земли в эпоху зарождения жизни). Оказалось, при таком примитивном воздействии образуются сахара и нуклеотиды. Ещё позже, в начале XXI века в результате облучений были получены рибозимы – молекулы РНК, репродуцирующие сами себя. Спустя ещё десять лет, Массачусетский фотонный манипулятор, действуя структурированным пучком света на различные «естественные» среды, инициировал самосборку атомов в автономные молекулярные комплексы (АМК). Способные, как и РНК, к дальнейшей репликации без воздействия аппаратуры. Наконец, в 2050м в ЦЕРНе создали наномотов. Химически, как и аминокислоты, они были соединениями на основе углерода. Но биологической органикой не являлись. Это были именно роботы. Молекулярных размеров.

Главным в открытии было иное. Синтез «мёртвых» репродуцирующихся наномотов и «живых» размножающихся аминокислот происходил в ЕСТЕСТВЕННЫХ средах под воздействием СВЕТА.

Что способен достигнуть звёзд с самой быстрой скоростью во Вселенной.

***

ε-Эридана-f в отличие от Марса обладает густой атмосферой, магнитным полем и низким уровнем радиации. В отличие от Венеры – приемлемым разбросом температур, сносным парниковым эффектом, умеренной вулканической активностью и наличием воды. Но краеугольное достоинство Аль-Садира – химический атмосферный состав.

Вода. Азот. Углекислый газ. Сера. В пропорции, смертельной для человека. Но при воздействии фотопушки именно на подобную смесь – возможно рождение наномотов.

Сложно поверить, но новая историческая эпоха – блистательная межзвездная экспансия началась для жителей Земли именно так, обыденно. Без торжественных запусков сверхсветовых кораблей, без распахнутых зев червоточин и фантазий Алькубьерре. В тот год, мы и бразильцы одновременно (белые – на три месяца раньше) вывели на орбиту уникальные спутники. Каждый – с фотонной пушкой. И сделали выстрел в сторону Аль-Садира.

В качестве объекта новой конкисты Аль-Садира, пожалуй, обладала единственным минусом. От Солнца её отделяло 10 световых лет. Она была дальше, нежели планеты в системах Альфа Центавра (4 с.г.), звезды Барнарда (6 с.г.), Луман-16 (6,5 с.г.) и даже загадочной WISE-0855 (7 с.г.).

Конечно, она была лучше, но за качество платили секунды. 10 лет от Солнца до Аль-Садира – бездна времени. Такая же бездна – обратно. С пробного выстрела фотонные пушки обстреливали Аль-Садира разведывательными лучами ежечасно. Но первый отражённый луч с информацией могли получить 20 лет спустя. Поэтому расстрел шёл рассчётно (в предполагаемое место нахождения через 10 лет). Кроме того, планета вращалась вокруг звезды и оси, закрывалась другими телами. Поэтому, собрать нужную информацию планировали через один эпсилоно-эриданский год. Плюс, разумеется, 20 земных на туда-сюда.

Информация требовалась простая. Рельеф, химический состав грунтов, наличие водоемов, погодные условия. Минимум, чтобы определить «точку высадки». Лучше всего наблюдался визуальный экватор планеты. Именно туда вонзился структурный луч.

Место казалось прекрасным. Горный хребет. Два кратера. Скорее, метеоритного происхождения. Высота от планетарного нуля – три тысячи метров. Кратеры окружены поднятием. Результат – полное отсутствие ветров, устоявшийся микроклимат. Вода в наличии. В основном, в виде паровой взвеси. Температурный диапазон – приемлем. Но главное – по косвенным признакам здесь фиксировали железо. Углеродные наномоты нуждались в нём для осуществления плана колонизации.

План колонизации был прост и амбициозен. Наномоты, после образования в атмосфере под воздействием фотонного залпа, должны были воссоздать технологическую цепь, которую прошло человечество на Земле.

Каждый мот мог автономно питаться (тепло или свет), имел щуп, синаптический узел и сенсор связи, настроенный на коммуникационный световой сигнал. Объединяясь вместе, моты создавали гибкие сети. Или мощнейший компьютерный сервер. Или гигантские солнечные батареи, буквально, в километры шириной.

Также, моты группировались в архитектурные формы. И умирали. То есть прекращали потреблять свет, передавать сигналы. Субстанция из мёртвых мотов походила на углепластик, была крайне устойчивой к коррозии, влаге, механическим воздействиям, перепадам температур, обладала диэлектрическими свойствами, низкой теплопроводностью.

Но главным в мотах – являлся контроль. Программа мота, заложенная в самой структуре, примитивна. Голод. Размножение. В тёплой среде, моты дублировались бесконечно. Утилита, присланная с Земли, – ограничила этот фактор.

После установления контроля над мотами, проекту требовалось 15 лет, чтобы освоить дно кратера. Разобрать, подобно муравьям, тонны горной породы, выявить сырое железо и использовать его в собственной конструкции. Затем – репродуцировать триллионы усовершенствованных себя. Ещё 8 лет – чтобы развернуть поля солнечных батарей, выстроить из собственных тел производственные корпуса. Ещё 5 лет – чтобы создать сотни крупных макрообъектов: сервер, радар, фотокамеры, буры. И, разумеется, «сапёрные» роверы.

***

Мы с Лерой живём хорошо. Комфортно. И дружно, это главное. У нас есть дом. Озеро возле дома. Я там рыбачу по воскресеньям. Вокруг дома кедры. Штук, наверное, тридцать. Почти роща. Впрочем, количество насаждений может меняться, ведь пейзажный декор, в отличие от убранства комнат – элемент второстепенный. В доме кухня, гардеробная, бар, кладовая, а также четыре жилых комнаты, включая гостиную и спальню.

Зачем нам гостиная – не приложу ума. Ведь гостей у нас нет. Но вот за спальню – я благодарен. Мы с Лерой освоили спальню на 100%. Пусть тело Леры несколько анимационное, но роскошное, как в жизни. Возможно, вы осудите нас за секс в нарисованных телах. Но представьте себя в нашей шкуре. Впрочем, это цветочки. Пробовали когда-нибудь надираться нарисованным виски? Попробуйте. Отрезвляет.

Наши настоящие тела находятся на Земле. В анабиозе. Помните программы для пенсионеров? С нами – то же. Только дальше. После запуска сервера из наномотов с Земли передали длинный сигнал. С нашей памятью – Лериной и моей. Спустя десять лет Аль-Садира нас принял. Раскодировал. Плюнул в роверы. Сапёр – ошибается один раз.

В качестве «тележек» мы дежурим на Аль-Садира днём. По очереди. А ночью – трахаемся в своей спальне внутри компьютерной программы. Программа простенькая, без излишеств. По сравнению с пенсионными программами на Земле –поделка. Дом очень маленький, озеро мелкое. Весь мир – метров двести в каждую сторону. Возможности инопланетного сервера, собранного из мотов, велики, но ограничены. Большая часть занята обработкой информации по планете. Управлением наномотами, хранением данных по звездному небу, грунту, атмосфере. Под виртуальный быт астронавтов выделено 0,3% памяти. Слава богу, этого хватает. На дом, на рыбалку. На имитацию секса с компьютерной подружкой. Скажу вам, ощущения вполне физиологичны. Это главное.

Через три года, закончат второй сервер. И выделят место ещё паре астронавтов. Пока не хватает памяти. Тогда заживём! В старом доме, с нарисованным озером. Зато вчетвером.

В принципе, новые люди-тележки для работы здесь не нужны. Просто, нечего делать. Всё выполняют моты и макроскопические роботы, которых изготовлено тридцать штук. Мы с Лерой приставлены к этой самостоятельной братии на всякий случай. Как говорят в ЦУП – для решения творческих задач. Но чрезвычайных ситуаций (читай, творческих задач) пока не возникало. Поэтому большую часть времени мы с Лерой не заняты ничем. Надо терпеть. Через год после запуска второго сервера, мы с Лерой построим полноценную генетическую лабораторию. Сейчас нельзя, большой технологический разрыв. Знания есть, оборудования нет. В этой лаборатории мы вырастим человеческий эмбрион. Ещё через двадцать лет, когда эмбрион подрастёт, человеческое существо, преодолев миллиарды километров пути и световые года, впервые шагнёт на поверхность чужой планеты собственными ногами.

Правда, в атмосферу, в которой он никогда не сможет дышать.

И с силой тяжести, которая сделает его инвалидом.

***

Лера спит. Сегодня мой день дежурства. Я в задумчивости объезжаю лагерь по знакомым дорожкам. Почти случайно выезжаю за край периметра, линию, обозначенную километровыми полями солнечных батарей. Здесь много следов. Узнать их не трудно. Это линии от роллеров Леры. Я задумчиво еду вдоль линий, думая как их касались её колёса. Мне кажется, она шагала здесь босыми ногами по песку. Длинными красивыми ногами. Очень загорелыми. Очень голыми. Это шизофрения, ведь подо мной – только следы от роллеров. Узкий протектор, покрышка с грунтозацепами ... Нет, это каблуки. Она не босая, шагает на каблуках, виляя бёдрами и цокая по асфальту.

Я замираю. След Леры сворачивает резко в сторону. Я вижу – она стояла здесь, топталась на месте. Кольцевые линии лежат одна на другой. Затем – ушла. Возможно, также, качая бёдрами. Влево, ближе горной гряде, окаймляющей наш уютный, проклятый кратер.

Куда? Зачем?

Кратер покидать нам нельзя. На планете ничего нет – это известно. За пределы кратера, то есть зоны, изученной наномотами, уходить опасно. Тележки марсоходов крайне не устойчивы и хрупки. На изготовление каждой у наномотов ушло несколько лет. Потеря каждого нашего механического, а главное макроскопического тела – страшный удар по экономике проекта. Экономике, которая основана не на деньгах, увы. Но на расчёте, где каждый атом нужного металла добывается микроскопическими рабами в течение десятилетий.

Но Лера – была за чёртой.

Значит – я следую за ней.

Линии бешено петляют. Идут всё выше и выше. Я оборачиваюсь (поворачиваю камеру назад) и вижу наш лагерь уже далеко, словно на ладони. Зачем так быстро? Страшно. Поворот. Вверх. Склон. Снова вверх. И вот – я стою на самом краю.

Площадка. Вершина. Граница кратера. За обрывом – падение вниз и миллион миль пути. Пространство. И широта. Я смотрю вдаль. На вытянутом манипуляторе поднимаю камеру выше. Затем кручу оптику. И вижу то, зачем сюда приходила Лера …

Я стою на краю кратера долго, не меньше часа. Затем разворачиваюсь и следую обратно в лагерь почти в бреду. Глаза ничего не видят. Тело не чувствует. А сердце, – словно оно во мне есть, – стучит так, будто выпрыгнет из груди.

Когда я захожу в нашу спальню, Лера уже не спит. Едва накрытая одеялом, она смотрит на меня своими огромными серыми глазами. Голубое кружевное бельё оттеняет её бледную славянскую кожу. Обнажённые руки и плечи такие манящие, сладкие. Они словно выточены скульптором. Из мрамора или алебастра. Мне хочется броситься к ней, обнять. А может, убить. Но я стою, не в силах сказать ни слова.

– Ты был там? – догадывается она.

***

Когда спустя трое суток мы медленно спускаемся с гор, окружающих кратер, я вновь вижу то, что уже наблюдал с вершины, — но теперь в ослепительной, пугающей близости. Вокруг меня простирается фантастический ландшафт: странные растения, чудовищные и величественные, словно вырванные из кошмара или параноидального сна. Они похожи на земные грибы, но раздуты до колоссальных размеров: исполинские шляпки, словно выкованные из тёмного янтаря, стоят нависающими столбами, а их ножки, толстые, как стволы баобабов, уходят массивными, вьющимися корнями в отравленную почву. Эти создания дышат жгучим, едким воздухом Аль-Садира, насыщенным серой и углекислым газом, а в их сосудах, словно в жилах извращённого организма, пульсирует мутная, ядовитая влага — кровь этой уродливой, злой, безжалостной, чуждой нам планеты.

— Поразительно, правда? — спрашивает Лера мягким голосом, холодным как капля ртути.

— Поразительно, — соглашаюсь я с ней. — Жаль, что не всё можно рассмотреть с высоты. Разумеется, это бразильцы?

— Думаю, да. Других вариантов нет.

Кажется, Лера пожимает плечами. Но нет, она просто ведёт манипулятором влево параллельно земле.

— Почему ты мне не сказала?

— Боялась.

— Чего же?

— Твоей реакции. Мы живём вместе уже много лет. Не так, как жили бы на Земле. Не в настоящих телах. Не в настоящем доме. Но, кажется, я изучила тебя хорошо.

— Ого. Так ты меня изучала?

— Как и ты меня. Каждую ночь. В нашей виртуальной спальне, при лунном свете, возле столика с белой розой, на шёлковых простынях.

— И что же с моей реакцией?

— Дорогой, ну... она просто ужасна. Как всякий темнокожий мужчина, ты не переносишь конкуренции. Не умеешь проигрывать и прощать. Тем более ты, армейский сапёр.

— Ты тоже военнослужащая.

— Я не чёрная. И, знаешь, я не мужчина.

Кажется, я начинаю закипать. Слышу раздражение в своём голосе. Впрочем, у ровера нет голоса. Горла и ушей тоже. Она не говорит. Я не слышу. Только вижу зелёные буквы в узкой строке внизу экрана видеокамеры. Но разве этого недостаточно, чтобы злиться?

— Мы совершили ошибку, — вдруг с неожиданным волнением заявляет она.

— Возможно, — сухо говорю я.

Кажется, я знаю, какую ошибку мы совершили. Ошибку в выборе моей напарницы.

— Мы замкнулись в своём лагере, — тем временем продолжает «напарница». — Помешались на воссоздании технологий. И потеряли весь мир. Ведь это — не наномоты.

— Допустим, — холодно отвечаю я. — Однако меня поражает скорость. Оборудование для синтеза эмбрионов невероятно сложное. На его создание уходят десятилетия. Реконструкция многообразия видов требует столетий. Тогда откуда здесь джунгли?

— А ты не понял? — Кажется, Лера смеётся. — Ответ у тебя перед глазами. Вокруг не земные растения. Не мутации в инопланетной среде. Это другая флора. Местные джунгли. Их никто не выращивал в лаборатории.

Я замираю. По спине холодным червём скользит осознание.

— Хочешь сказать, они не воссоздавали здесь земные ДНК?

— Зачем? — Лера серьёзна. — Я живу на этой проклятой планете двадцать лет. Я много думала о природе межзвёздной колонизации. И о том, что будет ещё через двадцать лет. Когда мы вырастим первого человека. Когда он станет взрослым и осознает себя. Он не сможет дышать. Не сможет ходить. Всю жизнь он будет сидеть в инвалидном кресле внутри купола нашей базы, управляя горсткой уродливых роботов. Или валяться в койке, блуждая по виртуальным полям, чтобы трахаться с мультяшными двойниками сапёрных тележек. Зачем это нужно? Кому? Не проще ли вместо мотов создать здесь обычную жизнь? Примитивные, грубые, не программируемые с Земли аминокислоты и организмы, которые изначально могли бы жить при таком уровне кислорода и серы в атмосфере, плавать в этой воде, не опасаясь отравиться, а в будущем — бегать по этим горам, не боясь сломать позвоночник в условиях повышенной гравитации?

— Считаешь, бразильцы поступили именно так?

— Я не считаю. Я вижу. Ну, оглядись! — Её манипулятор резко взмывает вверх, обводя широкой дугой всё вокруг: гигантские стволы и вьющиеся лианы. — Под нашими ногами миллионы микроорганизмов, в каждом клочке земли. В воде и воздухе скользят тысячи насекомых. Между стволами крадутся звери и ящеры. Скажу больше — я видела здесь приматов. Они не похожи на своих земных собратьев. Их нельзя назвать млекопитающими, земноводными или отнести к другому классу земных животных. Но они могут дышать. Да, они инопланетяне. Чужие. Они совсем не такие, как мы. Но они живые, ты понимаешь? Бразильцы упростили задачу, выбрав биогенный путь экспансии. Они не стали имитировать развитие горнодобывающей промышленности и роботостроения. Они дали планете то, что она изменит сама. Шанс — Господу Богу. Они лучше нас использовали фотонный манипулятор. С его помощью мы создали наномотов. А они — простейшие биополимеры, а затем продолжили облучение, чтобы стимулировать направленную мутацию — стремительный рывок эволюции, который мы наблюдаем сейчас. Новые джунгли, возможно, покрывают всю поверхность планеты. Мы проиграли эту дурацкую гонку. Смирись.

Я отворачиваюсь от любимой. Гнев во мне угасает, покрываясь искрящимся инеем.

— Странный подход, — выдавливаю я, сдерживая клокочущую внутри ненависть. — Великая Африка ждёт от нас результатов. Послушай меня… Возможно да, мы отстали. Бразильский метод оказался проще, быстрее. Он дал им преимущество в скорости. Но то, что я вижу, — доказательство их безумия. Единственную планету, которая могла приютить человечество, эти белые бразильские псы отдают инопланетянам. Более того. Они создают инопланетян. Крадут нашу новую, обетованную Землю. Я этого не допущу! Сейчас мы вернёмся на базу. У нас нет оружия, факт. Зато у нас есть — наномоты. Если стереть программу контроля и отправить партию вниз...

Кажется, Лера смотрит на меня внимательным взглядом. Чуть прищурившись. И качает медленно головой.

— Последствия коснутся и нас, — осторожно возражает она. — В наномотах программа контроля голода стирается один раз. Нет гарантий, что мы сможем остановить их. Саморепликация мотов без ограничений — это чистая, непреодолимая смерть. Вообще всему. Понимаешь? Всей биосфере. Всему железу в планетарной коре. Всему кислороду в этом воздухе. Всей нашей колонии. И, знаешь ли, — нам самим. Наш дом, наше озеро, наши «роверные» тела. Всё будет уничтожено, слышишь?

Кажется, я проглатываю комок.

Лера протягивает манипулятор и касается им моего корпуса. Я чувствую, как её нежные тонкие пальцы скользят по моей обнажённой груди. Гладят кожу. Чувствуют бешеный стук моего сердца.

Но сердца у ровера.

Я отталкиваю её руку.

***

— Перед активацией мотов мы отправим запрос на Землю! Уверен, они успеют прислать программу контроля. В любом случае это лучше, чем проиграть бразильским ублюдкам. Ты меня слышала, Лера? Назад на базу! Ну, выполнять!

Но Лера не двигается. Кажется, она смотрит на меня с сожалением. Кажется, она с укором вздыхает. Кажется — в глазах блестят слёзы. В следующее мгновение её сервоприводы взвизгивают, и три ролика её правого борта, проехав по моему корпусу, сминают чехол электродвижка. Меня окутывает тьма. Затем включается автоматика, накопившая энергию от солнечных батарей.

Их сил недостаточно, чтобы заменить двигатель, крутить ролики и передвигаться. Но их хватает, чтобы смотреть. Леры нет. Судя по часам на датчике, с момента предательства прошло больше суток.

Впрочем, предательства ли?

Сутки, проведённые в темноте, остужают мой пыл. Эмоций нет. Разум тих и спокоен. Великая Африка далеко. А здесь наш дом. Наша спальня.

Так, может, Лера права? Активация мотов убила бы нас. Убила бы — всю биосферу.

Стоит ли жизнь планеты смерти одного человека? Точнее, поломки одного ровера?

Кажется, я пожимаю плечами. Как Лера сутки назад.

Вдалеке раздаётся крик. Я поворачиваю камеру. Вижу незнакомых существ.

Согласен, бразильцы великолепны. Под воздействием излучения эволюция Аль-Садира гнала сумасшедшими темпами. Лера не лгала. Существа похожи на приматов — вершину естественного отбора. Эксперимент наших врагов почти завершён.

Приматов трое. У них огромные ноздри. Крошечные, как песчинки, глаза. Коренастые, приземистые тела, кости которых словно выпирают из-под канатов мускулов. Логично, ведь на Аль-Садире меньше кислорода, больше сила тяжести и интенсивнее излучение... Короче, они просто уроды. Не люди. Чужие. Их внешность отталкивает меня. Но не больше, чем моя внешность — их.

Старший примат рычит. Поднимает руку, размахивает дубинкой в воздухе. И бросается на меня.

Корпус ровера лёгкий и достаточно хрупкий. Пулемёта, обычного для «земной» сапёрной машины, у меня нет. Для бегства не хватает двигателя, изуродованного любимой девушкой. Телескопический шест-манипулятор годится разве что для пощёчины. Действительно, триумф генетики над механикой. Фиаско науки перед физической силой, в виде дубинки, ломающей планетоход.

Я выдвигаю манипулятор за спину. И делаю «последнее селфи». Я — робот. На фоне чужой планеты. На заднем плане — разъярённые дикари. Раскрывается купол антенны. Фото уходит в космос.

Через десять лет эта фотография будет в ЦУПе. Очень далеко, на Земле. Миссия завершится. Нас выведут из криогенного сна. И я смогу прикоснуться к ней. К Лере. К её настоящему, живому телу. Такому же тёплому, как тогда, в Киншасе. Шестьдесят лет назад.

Страшно. Мы с Лерой, которые очнутся ото сна, уже не будем собой. У нас не будет нашей памяти. Тех бесконечных лет, что мы провели вместе на далёкой планете в доме у озера. В лучшем случае нам покажут записи с видеокамер десятилетней давности, наши сухие отчёты, анимированные сцены секса в виртуальном мирке. Я не знаю, что будет дальше. Что будет с нашей карьерой после провала. Что будет с Африкой и Бразилией. С космосом и умирающим человечеством. Не знаю, останется ли со мной Лера. Не знаю, останусь ли с ней я сам…

Но кое-что останется со мной точно.

Моё слабое, но единственное человеческое тело.

А также одно старинное фото. Что летит между звёзд с самой быстрой скоростью во Вселенной!