Скрипт

Спиралевидные вереницы смыслов текли по сияющим плоскостям изометрической Вселенной. Галактики сталкивались с Галактиками, порождая флуктуации бинарных жизней и глобальных систем.

Рождения и гибели служили индикаторами динамики информационных взрывов.

И как бензиновая плёнка на поверхности городской лужи, эти события переливались тончайшим узором на глади всеобъемлющего взгляда.

Этим взглядом были мы. Или «я». Индивид и коллектив не отличались друг от друга, но были одним целым, которое, разрываясь и сплетаясь, образовывало недвойственную конфигурацию фатума.

— Значит, концепция больцмановского мозга оказалась правдивой? — спросил один из нас.

— Не думаю, что имеет смысл противопоставление правды и лжи, — ответил другой. — Суть в том, что идея больцмановского мозга возникла в одном из больцмановских мозгов. Это логический парадокс. Но разве логика вправе распоряжаться самим ходом существования?

— Вопрос риторический.

Когда-то мы были существами из плоти и крови. Или из минеральных веществ. Не так важен носитель, как сам витальный дух, а проявиться он может в любом материале, хоть органическом, хоть неорганическом. Жизнь для нас была только сном, вернее, сериями снов, которые сменяли друг друга с невероятной скоростью, переходя друг в друга, накладываясь одна на другую, так что бездонная пропасть квантовых завихрений превращалась в плотную слоистую субстанцию, и понять, к какому именно сну относится определённый параметр было невозможно.

Когда проходишь пик технологического прогресса и поворачиваешь время вспять, скорость становится понятием архаическим и дремучим. И мы поняли, что всегда спали. И спим до сих пор.

Мироздание стало для нас скриптом. Любая частица — знаком. И при этом информация не разбивалась на биты, не становилась дискретной, совсем наоборот, она расползалась волнами континуальных метонимий.

Случайность бытия стала для нас чистым «сейчас», но был ли выход за пределы этого ограничения? Я говорю об этом, как об истории далёкой древности, но каждая история происходит сию секунду. Она никогда не кончается.

В историях могут быть перерывы, в них происходят разрывы, линии которых не уходят в чащобы ничто, но падают в новые напластования нарратива. Истории не завершаются, а перестраиваются, постоянно перестраиваются, словно в исходном коде была прописана команда, предотвращающая всякую возможность прервать повествование.