Сквозь жизнь

Я разрисовал папин чертёж. Все эти линии и странные символы складывались в моём воображении в инопланетного монстра. Только слабого и беспомощного, который даже сам дышать не мог. Но я его спас: дорисовал дыхательную систему, а также с десяток глаз, хвост и мощные лапы.

Ну и досталось же мне тогда!

Папа ревел, как старый мотор, порой переходя в режим «тарахтения». Иногда он выплёвывал из себя какие-то странные слова, которые никогда раньше не звучали в нашем отсеке. Мама краснела и закрывала мне уши. Я не знал значения тех слов, но понимал: это что-то на очень взрослом.

На следующий день папа вернулся с работы и принёс целую банку мороженого. И пока на моём языке таяло холодное синтетическое молоко со вкусом того, что у нас на космической станции принято называть «клубникой», папа рассказывал о каком-то Сезоне, который они закрыли раньше времени. Они не просто починили, а улучшили систему подачи кислорода.

Глаза моего инопланетянина оказались правильно расположенными датчиками по контролю кислорода, хвост — резервной трубой для подачи воздуха. Лапы были какими-то новыми улучшениями, которые позволяли всей системе работать ещё очень долго без потребности в ремонте.

Что ж, папа признал, что мой монстр оказался сильнее и живучее, чем тот, которого нарисовал он. Жаль, что ему понадобился целый день, чтобы это понять.

За следующие два года я починил всех «инопланетных монстров» в нашем отсеке, которые отказывались выполнять свои служебные обязанности. После моего вмешательства они ездили, грели, чистили, летали и много чего ещё делали, как надо.

Когда нечего было чинить, я начинал ломать — лишь бы снова оживлять вещи. Даже пытался взломать систему умного отсека. Если бы мне удалось, то обеспечил бы себя работой на целых три дня. Но, к сожалению, я был пойман родителями с поличным.

Ну и получил же я!

А потом были разговоры о моём будущем. Родители решили, что меня следует отправить в инженерный институт. Не в тот дешёвый на севере станции, а в престижный на юге.

Мама откладывала деньги на обучение в прозрачную баночку. А я глядел на них и думал, сколько же баночек клубничного мороженого смогу купить, если не пойду в институт.

Но до него было ещё далеко, и для начала я пошёл в школу.

В первый день было очень скучно. Я всё ждал, когда на доске появятся те самые линии и символы, которые я впервые встретил на папином чертеже. Но вместо них были картинки звёздочек, которые класс дружно учился складывать.

Бубня себе под нос правильные ответы, я пялился в иллюминатор, наблюдая, как среди настоящих, не пятиконечных звёзд в тёмном пространстве висит, словно на ниточке, и медленно вращается Земля. Я представлял, как иду через хвойный лес и дышу настоящим кислородом. Под ногами хрустел снег, который я видел только на картинках, а его хруст больше напоминал сломанные чипсы.

Когда-нибудь я там побываю и встречу людей, таких же, как я, но рождённых не на космической станции. А они уже угостят меня настоящим клубничным мороженым.

Вернувшись домой, я обнаружил маму среди груды сломанных вещей. Она решила сделать мне подарок в честь первого учебного дня, прошла по всему блоку и собрала у соседей неработающую технику.

Как же я был счастлив, вскрывая эти вещи и возвращая их к жизни!

Но ещё больше я радовался, возвращая технику хозяевам. Они благодарили меня улыбками и добрыми словами. Один ворчливый старик не умел улыбаться и не знал добрых слов, поэтому отсыпал конфет.

За помощь соседям папа пообещал сводить меня на производство, чтобы я, наконец, увидел, где он работает. Но его работа была мне не так интересна, как некие мужики, о которых он часто рассказывал. Мама слушала истории об этих мужиках и смеялась. А в конце всегда спрашивала папу, как же с такими профессиональными инженерами наша космическая станция ещё не развалилась?

Папа не знал, что ответить, поэтому молча пожимал плечами.

Мама так и не узнала ответа.

Её не стало, когда я учился во втором классе. Металлическую капсулу с её прахом зарядили в специальную пушку и выстрелили в космос. Говорят, раньше капсулы были побольше, и в них клали человека целиком. Но в целях экономии металла решили делать их меньше.

После похорон папа впервые показал мне производство. Там валялся какой-то хлам и куча разнообразных, потрескивающих каждый на свой манер, счётчиков. В моём воображении производство было местом, где производят что-то новое. А тут просто ремонтировали старые вещи, даруя им ещё несколько лет жизни.

Как мне объяснили те самые легендарные мужики, над историями которых всегда смеялась мама, раньше всё было по-другому. Тут проходили торговые маршруты, а первые космические корабли дальнего следования часто нуждались в ремонте. Поэтому земляне построили эту космическую станцию. Здесь не только ремонтировали корабли, но и производили бортовые компьютеры, запчасти и различных роботов. Роботы-охранники появились чуть позже, когда оказалось, что путешествовать по Млечному Пути не так уж и безопасно.

Когда было открыто ещё несколько планет, на обитателях которых человечество смогло хорошенько подзаработать, торговые маршруты изменились. И, как назло, они пролегли в стороне от нашей станции.

Дальше следовало подробное объяснение о строительстве новой космической станции, прекращении поставок и закрытии производства. Этот рассказ смешивался со взрослыми словами, которые я впервые услышал, когда разрисовал папин чертёж.

Но никто больше не краснел и не закрывал мне уши.

На производстве мне нравилось больше, чем в школе. Каждый день после уроков я прибегал к папе и чинил какого-нибудь «монстра». Хоть мужики и говорили, что у меня талант, но иногда ставили его под сомнение, утверждая, что я не смогу починить какую-нибудь технику, с которой они возятся уже много дней.

А я брал и чинил. Порой за несколько часов или минут.

Одни мужики радовались. Другие — грустили, передавая деньги тем, кто радуется.

Начальник ругался. Он был против того, чтобы скидывать работу на ребёнка. Но в Сезон сам её подкидывал.

Сезон — это время, когда все работники производства чинят что-нибудь масштабное, согласно плану. Это могла быть система подачи кислорода, квантовый двигатель, температурный контроль, гравитационные генераторы и многое что ещё.

В это время ремонт мелочи был под моей ответственностью, а все мужики были сосредоточены на важном деле. С их губ чаще срывались взрослые слова, ведь даже малейшая ошибка в работе могла привести к гибели всей станции — а это целый мир для двенадцати тысяч человек.

Впервые я поучаствовал в Сезоне, когда учился в четвёртом классе. Мне доверили проверить систему умных отсеков. Представьте удивление жителей станции, когда они увидели, как в столь сложной структуре копается десятилетний ребёнок.

Конечно, они вызвали охрану! А кто бы поступил иначе?

Это событие привлекло внимание одноклассников. Их не интересовала моя работа на производстве, они жаждали узнать, как там в тюряге. А там скучно — сидишь и ждёшь отца. Вот и все развлечения из доступных.

Но всё же я воспользовался случаем и выдумал парочку небылиц, чтобы закрепить за собой новый статус сорвиголовы. Одноклассники были в восторге от моей истории и пересказывали её друг другу на уроках и переменах. Она путешествовала из класса в класс, обрастая всё новыми деталями. Некоторые из них были невозможны с точки зрения физики, но я не спорил, ведь это могло повредить моей внезапной популярности.

Самая красивая девочка в классе — Софи — пригласила меня в субботу полюбоваться звёздами, Луной и Землёй через прозрачный купол в ботаническом саду. Решив провести для неё лекцию по истории Земли, я согласился.

В пятницу на производстве я поделился с мужиками своими планами на выходные, чем вызвал оглушительный смех. Папа заявил, что я иду не на лекцию, а на свидание, поэтому должен выглядеть презентабельно и, желательно, с галстуком.

Закинув мне на шею грязную полоску ткани, которой протирают детали, он начал показывать различные узлы. Проще вырастить робот-пылесос в ботаническом саду, чем повторить один из них.

Мужики делали ставки, справлюсь ли я до завтрашней встречи с Софи. Даже папин начальник не удержался и впервые в этом поучаствовал. Через пару часов он с весёлой ухмылкой принимал деньги от проигравших.

В тот радостный для него момент, после того как на моей шее появился приличный узел, счётчики затрещали. Их стрелки не просто ползли по шкалам, указывая на какие-то значения, — они дёргались в бешеном припадке. А достигнув зоны, раскрашенной в красный, стрелки долбили в края, желая продолжить движение.

Начальник обронил взрослое слово, схватил один из счётчиков и рванул в блок с квантовым двигателем. Следом за ним рванули все мужики, папа и я.

К блоку я прибежал последним — его двери были закрыты, а мужики громко что-то обсуждали. Дело было очень серьёзным. Это я понял по их речи, которую совершенно не понимал из-за обилия взрослых слов.

Папа кричал и рвался в отсек.

Начальник орал про молодость, тыча на меня пальцем.

В рациях шипели переговоры, в которых повторялось слово «эвакуация».

Папа рыдал.

Я не видел его таким с того дня, как умерла мама.

Смахнув слёзы, он сел передо мной на колени и взял за плечи. Мужики замолкли, и вокруг нас воцарилась мёртвая тишина, сквозь которую прорывалось потрескивание счётчика.

Он не мог говорить: его речевая система сломалась, а я не мог её починить. Он был сложнее робота. Но вот сделать так, чтобы квантовый двигатель работал «как надо», — было мне по силам.

Пока мужики надевали на меня огромный защитный костюм, папин начальник водил пальцем по старым чертежам, объясняя с каким «инопланетным монстром» мне предстоит иметь дело. Он уверял, что нужно остановить излучение, замкнув контур, а затем они с мужиками зайдут и сделают остальную работу.

По чертежу всё выглядело именно так. Но почему же монстр заболел раньше определённого для этого Сезона? Да и что это за излучение, которое может выдержать лишь молодой организм?

Вниз по спине побежал холодок.

Навстречу ему двинулась молния. Достигнув шеи, она остановилась и дала всем понять, что я готов.

Когда за спиной звякнули металлические двери, я остался один на один с квантовым «монстром».

Защитный костюм был настолько большим, что просто лежал на мне, будто я спрятался под кучей белья, на которую положили баллон с кислородом. Тяжёлый шлем постоянно съезжал вперёд, поэтому приходилось придерживать его одной рукой. В другой была коробка с инструментами, которую я даже не нёс, а просто волочил за ручку по полу, оставляя на нём царапины.

Было тяжело, но с каждым шагом я будто наполнялся силами, и становилось немного легче.

Найти нужную крышку не составило труда, но вот открыть её было проблемой — гаечный ключ никак не мог заставить проржавевшие болты крутиться.

Внутри что-то закипело.

Я злился.

Злился на свою слабость.

Злился на мужиков, которые спрятались с другой стороны и ждали, пока ребёнок сделает их работу.

Злился на папу. Почему он не пошёл со мной?

Я злился и проклинал всех взрослых.

Проклинал свой талант.

Проклинал двигатель.

И гаечный ключ, который никак не хотел делать своё дело.

Напрягаясь изо всех сил, я тихо сквозь зубы процедил взрослое слово. И неожиданно болт поддался и стал раскручиваться.

Каждый следующий давался всё легче и легче.

Я даже перестал чувствовать шлем, будто он ничего не весил. А складки защитного костюма распрямились, и он, наконец, идеально на меня сел.

Папин начальник предупреждал меня, что крышка очень тяжёлая. Но я с лёгкостью снял её и отбросил в сторону на несколько метров.

Новые силы поражали!

Я заглянул внутрь «монстра», и мои плечи упёрлись в стенку двигателя. Я даже не подозревал, что такой большой.

Верхняя губа и борода ужасно зачесались. Вытянув губы вперёд и закрыв левый глаз, я наблюдал, как сквозь кожу пробивались тёмные волоски. Такие же, как у папы.

Говорят же, что дети быстро растут.

Я почти замкнул контур, как понял, в чём проблема — чертежи! Они были неправильными, а значит, двигатель все эти годы не чинили, а разрушали.

Если замкнуть контур, то монстр переполнится собственной мощью и просто лопнет.

На исправление проблемы требовалось всего лишь несколько минут, но ушла вечность — пальцы отказывались сгибаться, а руки предательски задрожали. Я пытался найти нужные провода, но в глаза будто плеснули водой, сделав мир мутным и расплывчатым.

Поседевшая борода тянулась до самого пупка и попутно щекотала тело. Из-за этого я пару раз уронил инструмент. Забыл его название…

А ещё, один раз забыл, где я нахожусь. Но, взглянув на внутренний мир двигателя, понял, что нужно делать.

На язык упало что-то твёрдое — сплюнул. О стекло шлема стукнул зуб, оставив крохотные капельки крови.

Хотелось спать.

Закончив с ремонтом, я замкнул контур. И тут мою спину пронзила острая боль. Она пролетела вдоль позвоночника и врезалась в поясницу, заставив задержать дыхание. Меня словно замкнуло.

Впервые в жизни я потерял сознание.

Очнувшись, я увидел папу. Он поглаживал мою дряблую руку, в которую были воткнуты прозрачные провода с какой-то жидкостью внутри.

Врачи переживали за моё здоровье.

А я переживал, что скажет Софи. Вряд ли она захочет общаться после того, как я пропустил встречу в ботаническом саду. Или, как назвал это папа, — свидание.

Я приготовил извинительную речь, чтобы прочесть её перед всем классом. Но папа попросил повременить со школой и заняться здоровьем. Поэтому на мой день рождения мы полетим на Землю в санаторий. Будем дышать настоящим кислородом, хрустеть снегом и объедаться клубничным мороженым.

Надеюсь, мне это понравится. Иначе банка с деньгами на инженерный институт зря опустела.

Теперь моё лицо покрыто глубокими морщинами. Нет нескольких зубов. Волос тоже стало меньше. Руки постоянно трясутся, а спину не распрямить, чтобы не стрельнуло в какую-нибудь часть тела.

Всего одиннадцать лет! А что будет в шестнадцать?

Посмотрим. У меня ещё всё впереди.