Сквозь тернии к звёздам. Том 1.

Они называют эту планету Форест-4. Цифра придает всему оттенок безликости, будто мы не мир, а складская единица в бесконечной бухгалтерии Пояса Веры. «Форест»… Говорят, на одном из вымерших языков эпохи Энтропии это означало «Лес». Должно быть, это была правда. Я иногда, в редкие минуты затишья, закрываю глаза и пытаюсь представить это: бескрайнее море зелени, шелест листьев, чистый воздух, не отравленный гарью и озоном от разрывов. Сказка.

Эту сказку, как и многое другое, убил проход Пустого Бога, Эрем-Хаала. Его тень скользнула по нашей орбите, и всё живое просто… выцвело. Леса обратились в прах, реки – в ядовитые потоки ила. Говорят, сам Всеотец на мгновение обратил сюда свой взор – тот самый, что пронзает миры, стоя на страже своих бескрайних владений, от орочьих угодьев до самых границ царства, что наши предки с суеверным ужасом называли царством Демонов. Он посмотрел – и, видимо, счёл нас мёртвыми. Или недостойными внимания. Боги, при всей их мощи, тоже могут быть небрежны.

Верховный Жрец в столичном Храме Единства в тот день перестал слышать Глас Отца. Связь порвалась. И Форест-4 из скромного форпоста Пояса Веры превратился в богом забытую дыру. А такие дыры, как известно, тут же начинают притягивать всякую нечисть.

Теперь каждый уважающий себя зеленокожий ублюдок метит пройтись по нашим костям и вставить сюда своё грязное хозяйство. Орки. Их бог, Гротар, после той легендарной битвы со Святым Даниилом, «Железным Проповедником», на Равнине Титанов – это, кстати, не так уж далеко от нашего сектора – оставил здесь целые россыпи своих «подарков». Война богов – нешуточное дело. Их ярость, их мощь, выплеснувшаяся в той схватке, искривила реальность, породила аномалии, от которых кровь стынет в жилах. Места, где гравитация пляшет джигу, где время течёт вспять, а из трещин в скалах на волю просачиваются сны Гротара – кошмары из чистой, нефильтрованной агрессии.

И наш Святой, надо отдать ему должное, тоже не остался в долгу. Вдарил по Гротару чем-то таким, что до сих пор, спустя годы, небо над планетой затянуто бледной, мерцающей пеленой – энергетическим шрамом от того удара. Из-за этой пелены ни один корабль не может пробиться к звёздам, а те, что прилетают, делают это на свой страх и риск, часто разбиваясь о невидимые барьеры. Мы в ловушке. В проклятой, заброшенной богом клетке, на которую с вожделением смотрят голодные хищники.

Я родился уже после того, как всё это случилось. Не знаю, каково это – чувствовать в сердце тёплый свет Отца, слышать Его утешающий голос. Моя вера выкована не в молитвах, а в боях. Мой храм – это руины. Мои иконы – зазубренный клинок в моей руке и шрамы на спине. Они молятся о спасении. А я… я просто выживаю. И по капле, по капле, эта ярость, это отчаяние, эта непокорённость – они копятся во мне. Становятся силой. Моей собственной. Не данной, не одолженной за верность, а вырванной с кровью у этого ада.

И однажды, я обещаю, этой силы хватит, чтобы пробить эту гребаную пелену и посмотреть в лицо тем, кто нас забыл. Будь то орк, демон… или сам равнодушный Бог.

– Каэн, уснул, что ли?

Голос пробился сквозь шум в голове и гомон таверны, как топор сквозь валежник. Тяжёлая, в застарелых мозолях и шрамах ладонь капитана Видриха легла мне на плечо, заставив мурашками пробежать по спине. Я неспешно разлепил веки, чувствуя, как за ними пульсирует усталость и градусы выпитого. Взгляд мой утонул в его лице.

Видрих унтэр Геб, прозванный за свою несокрушимую стойкость «Урмамду» – «Каменная Стена». Капитан семнадцатого взвода паладинов Форест-4, взвода, что гордо носил имя святой Эльзы-Прозрительницы. Для такой важной фигуры он был весьма невысок, приземист и широк в кости, словно вытесан из гранитного монолита. Мужик свойский, без закидонов и звезды во лбу. Пламя рыжих волос, выгоревших на магогенных ветрах, и глаза цвета жидкого огня – последствия старых мутаций. Лицо, несмотря на грубость черт, можно было бы назвать смазливым, если бы не вечная тень усталой суровости. И, представьте, – женат. Находилась же дура.

– Нет, Вид. Задумался просто, – мои слова прозвучали сипло. Я опрокинул в себя остатки мутного, крепкого, как удар дубиной, орочьего пива. Глиняная кружка с грохотом, слишком громким для этой таверны, ударилась о столешницу. Пальцы сами собой потянулись к разглядыванию застывших на моих руках чернил. Татуировки – хаотичный зверинец из существ, оружия и непонятных символов. Калейдоскоп, лишённый смысла. Даже для меня они казались непорядочным сбродом случайных изображений, шрамом на памяти. – Вот думаю о том, что и Гротар, и Железный Проповедник – те ещё ублюдки, которым вообще плевать на «смертных».

Слова сорвались с языка раньше, чем мозг успел их обтесать. Воздух вокруг нас сгустился, стал тяжёлым и колким.

Видрих не кричал. Он застыл. Его лицо, секунду назад бывшее просто усталым, налилось багровым свинцом. Губы, обрамлённые рыжей щетиной, беззвучно зашевелились, выписывая в тишине формулу немой ярости. Я увидел, как сжимаются его кулаки, как напрягаются жилы на шее.

А потом мир перевернулся.

Миг – и в щеке расцвел ослепительный, белый от боли цветок. Звук удара был приглушённым, хлюпающим. Следом – шорох собственного тела, скользящего по грубой древесине, оглушительный треск – то ли спинки стула, то ли моих собственных суставов, не выдержавших внезапного полёта. Крик, короткий и сорванный, вырвался из моего горла сам по себе. Сознание, уже подточенное выпивкой, поплыло, закружилось в воронке, вышибая из-под ног ощущение тверди. Пол с размаху встретил мои рёбра, выдохнув из лёгких весь воздух.

– Да как ты, пёс, смеешь называть Святого Даниила «ублюдком»?!

Сила, нечеловеческая, подхватила меня за грудки разодранной куртки, оторвала от липких досок пола и встряхнула, как тряпичную куклу. Я с трудом разлепил глаза, и мой плавающий, невидящий взгляд уцепился за его глаза. В них бушевал тот самый «жидкий огонь» – сейчас он был похож на расплавленный металл, готовый выплеснуться и спалить всё дотла. Он ждал ответа. Любого. Слова, звука, жеста – лишь бы повод продолжить.

Горло сжал спазм. Голова гудела.
– Извини, Вид… Я, кажется, просто перепил… – просипел я, выжимая из себя самое жалкое и беспомощное оправдание, какое только мог найти. Более серьёзного ответа в опустошённой голове не нашлось.

Он смотрел на меня ещё несколько секунд, его дыхание было тяжёлым и хриплым. Затем – резкий толчок. Он просто разжал пальцы, и я снова рухнул на пол, ударившись затыклом. Без единого слова Видрих развернулся и зашагал прочь, расталкивая застывших в немом оцепенении завсегдатаев. Дверь за ним захлопнулась с таким звуком, будто захоронила кого-то в склепе.

Я лежал, глядя в закопчённые балки потолка, чувствуя, как по щеке растекается тепло, а в груди ноет ушибленное место. В ушах звенело. М-да. Счёт. И сломанный стул. Видимо, оплачивать придётся одному. Как и всё остальное в этой богом забытой дыре. Всегда одному.

На оплату счета еле-еле хватило мелочи, что звенела на дне кармана, словно последние слезы былого благополучия. Сдачу брать не стал – чувствовал себя последним нищим, хоть и знал, что завтра это ощущение сменится привычной пустотой. Мысли сами собой, отточенные годами выживания, понеслись по накатанной колее: нужно снова выходить в Звериную Пустошь. Скоро. Охотиться на демонов – или на то, что от них остаётся. Их внутренности, пропитанные вывернутой наизнанку энергией Пустоты, – единственный здешний ходовой товар. Маги-алхимики и сами паладины платят за них звонкой монетой, втихомолку нарушая устав Пояса Веры. Ирония? Нет. Просто жизнь.

– Каэн, че такой?

Призрачный свет тусклой лампы-моли в подъезде нашей общаги выхватил из полумрака фигуру дежурного. Миш. Михаил, если верить пожелтевшим документам. Мужик среднего роста, с одутловатым лицом и вечно мутными глазами – алкаш последний, дно, куда уже не ступить ноге. Шептались, что когда-то, в другой жизни, он был крутым солдафоном при «Серых Еретиках» – одной из тех сект, что посмели усомниться в абсолютности Отца. Но погоны сменил на пропойцу-рожу, получив личное прощение от самого главнокомандующего палладинов нашего звездного сектора. Такие дела были давно, в почти мифические времена, когда телепортационные аппараты ещё дышали и можно было за копейки смотаться на столичную планету «Ардароддо-1», чтобы взглянуть на сияющие купола и хоть на миг прикоснуться к тому, что мы называли цивилизацией.

– Да ниче, Миш, – буркнул я, чувствуя, как ноет свежий синяк на щеке. – Мы с Видрихом перебрали орочьего слегка, а ты его знаешь – только повод дай, сразу в лицо.

Миш хрипло кхыкнул, выдохнув в спёртый воздух облачко дешёвого перегара. Его рука, трясущаяся мелкой дрожью, с неожиданной силой сжала мою в коротком, почти братском рукопожатии. В его глазах мелькнуло что-то вроде понимания. Он-то знал цену словам и цене за них.

– Ничего, пару дней подуется – потом опять позовёт, – пожал я плечами, больше убеждая себя, и двинулся дальше.

Бетонная кишка подъезда поглотила меня. Влажный холод просачивался сквозь тонкую куртку. Под ногами хрустел песок, нанесённый бесконечными бурями. Где-то капала вода, отсчитывая секунды до следующего выхода в Пустошь. До следующей встречи с Видрихом. До следующего дня в этой богом забытой дыре, где единственной молитвой был скрежет затвора твоего ружья, а искуплением – горсть чужих, ещё тёплых внутренностей.

На следующий день я стоял у контрольно-пропускного пункта «Врата Скорби» – главного, хоть и не единственного, выхода из Эмрадлата в Звериную Пустошь. До города – добрых сорок часов пешего марша по выжженным землям, если, конечно, повезет с маршрутом и не сожрут по дороге. Добрался сюда на штатном автобусе градоуправления – уродливом бронированном коробе на шести шасси, лязгающем на каждом ухабе. Билет мне обошелся бы в полмесячного заработка, но для регулярных охотников, чей улов кормит город, проезд был за казенный счет. Взамен мы щедро – слишком щедро – делились с чиновничьим аппаратом кишками и железами местной нечисти. Особенно ценились пепельные дззужахари – мерзкие твари, выползающие из-под земли во время магнитных бурь. За одного целого дззужахара можно было жить месяц, не думая о хлебе.

Пограничник, больше похожий на оживший труп в каске, лениво ткнул в мой потертый пропуск сканером. Прибор пищит, замигал зеленым. Мужик даже не взглянул на меня, просто махнул рукой: вали дальше. Я перезарядил свою «Ворону» – старый, но надежный импульсный карабин, проверенный в десятках стычек, – и сделал шаг за барьер.

И тут же мир перевернулся.

Ветер – не просто ветер, а ледяной, соленый на вкус ураган, полный мелкой колющей пыли – ударил в лицо, пытаясь сорвать с ног. Воздух загудел, завыл на тысячи ладов. Я плотнее натянул капюшон и застегнул воротник, чувствуя, как песок скрипит на зубах.

«Врата Скорби» были не инженерным сооружением. Это была аномалия, живой шрам на теле реальности, оставленный битвой богов на Равнине Титанов. Барьер работал как хаотичный пространственный разлом. Местные маги-древоходцы, те самые, что служили при Храме Единства, смогли стабилизировать проходы – настроили их так, чтобы они не рвали при переходе в клочья каждого второго авантюриста. Но поймать аномалию в узду – одно, а подчинить ее полностью – другое. Точка выхода всегда была случайной. Можно было шагнуть за барьер, рассчитывая оказаться в знакомом каньоне, а вывалиться прямиком в логово голодного вурдалака.

Я огляделся. Повезло. Выбросило на окраину Ржавых Пустошей – безжизненного плато, усеянного остовами древней техники и полусъеденными скелетами. Отсюда до логова дззужахаров – часов шесть. Если, конечно, не попадешь в зону временной турбулентности или на глаза стае мутировавших стервятников.

Плечо по-прежнему ныло от вчерашнего удара Видриха. Я плюнул в пыль, сжал рукоять «Вороны» и сделал первый шаг в ад. Охота началась.

Пыль Ржавых Пустошей, едкая, как пепел, въедалась в лёгкие с каждым вдохом. Солнце, бледное и ядовитое, висело в мареве выжженного неба, не давая тепла, лишь слепя глаза. Я шёл, пригнувшись, почти крадучись, сливаясь с рельефом, но Пустошь чуяла живую плоть за версту.

Первую стычку спровоцировал Шепчущий Ползун.

Я заметил его слишком поздно. Он был неотличим от кучи ржавого хлама – бочка, обрывки проводов, пока не шевельнулся. Существо, рождённое из техномагического скверны и останков, похожее на гигантскую сороконожку из металлолома, с десятком щупалец-лезвий. Он не напал сразу. Сначала послышался шепот – противный, скрежещущий, впивающийся прямо в мозг. Он вызывал головокружение, тошноту, вытягивал силы.

Я выстрелил почти рефлекторно. Импульсный заряд «Вороны» с грохотом разнёс один из его «сегментов», брызги раскалённого металла и слизи обожгли руку. Ползун взревел – звук, похожий на скрежет тормозов поезда. Он рванулся ко мне, щупальца с лезвиями просвистели в сантиметрах от головы. Я отпрыгнул за укрытие – остов древнего грузовика, чувствуя, как адреналин жжёт кровь. Второй выстрел – промах. Третьим, уже целясь в сгусток энергии в его центре, удалось его добить. Он затих, разваливаясь на дымящиеся куски. Я стоял, тяжело дыша, сжимая раскалённый ствол. Рука от локтя до плеча была в ожогах и синих пятнах от отдачи. Это была цена за несколько секунд боя.

Вторую встречу я услышал раньше, чем увидел. Глухой, мерный стук, словно по пустой броне бьют молотом. Из-за гребня дюн выполз Камнебрюх.

Массивная, приземистая тварь, покрытая каменными пластинами, с бочкообразным телом и шестью короткими мощными лапами. Его пасть, больше похожая на буровую головку, вращалась, перемалывая скальную породу. Он был слеп, но чувствовал вибрации. Я замер, надеясь, что он пройдёт мимо. Не повезло. Он остановился, его «голова» повернулась в мою сторону, и из отверстий по бокам туловища вырвались струи едкой кислоты.

Я рванул в сторону, спотыкаясь о камни. Кислота с шипением разъедала грунт там, где я только что стоял. Стрелять в его броню было бесполезно. Нужно было попасть в мягкое подбрюшье. Я побежал, завлекая его к груде обломков, где был шанс залезть выше и стрелять сверху. Камнебрюх, тяжело дыша, пополз за мной, ломая скалы на пути. Запрыгнув на плиту, я развернулся для выстрела. И в этот момент камень под ногой подался. Раздался тошнотворный хруст, и в голеностопе вспыхнула острая, обжигающая боль. Я с трудом удержался, не упав, и почти не целясь, всадил весь оставшийся в обойме заряд в бесформенное мягкое брюхо твари.

Камнебрюх взвыл, конвульсивно изогнулся и рухнул на бок, заливая землю вонючей жижей. Я сполз с плиты, прислонившись к камню, и сквозь зубы выругался. Голеностоп распухал на глазах. А потом я увидел свою потерю. Мой старый армейский термос, битый, помятый, но верный спутник, выпал из рюкзака во время прыжка и лежал в двадцати метрах, прямо в луже кислоты. Вода, драгоценная, чистая вода, медленно вытекала из прожжённого отверстия, испаряясь с шипением. Пустошь снова взяла свою дань.

Дальше идти с такой ногой было бы безумием. До логова дззужахаров ещё часа три, а солнце клонилось к закату. Ночь в Пустоши – верная смерть. Осмотревшись, я заметил в паре сотен метров руины какого-то старого комплекса – вероятно, докризисной постройки. Полуразрушенные стены, часть крыши ещё на месте. Идеальное место для перевала.

Ковыляя, кусая губы от боли, я добрался до руин. Внутри пахло пылью, сухим грибком и могильным холодом, но это был рай после выжженной равнины. Забаррикадировал чем мог проход, развёл небольшой костёрок из сухих щепок в жестяной банке и, наконец, осмотрел ногу. Растяжение, возможно, трещина. Не смертельно, но охота на дззужахаров откладывалась. Сидя в полумраке, прислушиваясь к завыванию ветра снаружи, я перебирал в уме сегодняшние потери: патроны, вода, здоровье. И всё ради пачки денег и горсти демонических кишок. Иногда я задавался вопросом, кто здесь настоящий зверь – твари из Пустоши или мы, охотящиеся на них ради жалких крох с барского стола империи, которая нас забыла. Ответ, как всегда, был горьким и очевидным.

Рассвет на Форест-4 был не светом, а лишь постепенным ослаблением тьмы. Серое марево разлилось по Пустоши, не принося тепла. Нога гудела тупой болью, но опухать перестала – туго перетянутый ботинок держал. Выходить нужно было сейчас, пока ночные твари не ушли в укрытия, а дневные еще не проснулись.

Я ковылял обратно к тому месту вчерашней бойни. Тело Шепчущего Ползуна уже облепили падальщики – мелкие, с клювами из хитина, с шипением отползающие в тень. Пришлось пару раз выстрелить в воздух, чтобы разогнать их. Работа была грязной и отвратительной. «Вороной» с отломанным прикладом я вскрыл брюхо Камнебрюха, игнорируя тошнотворный запах. Нужны были энергетические железы – два комка жилковатой плоти, мерцавшие тусклым фиолетовым светом. С Ползуна с трудом отпилил щупальце-клинок – маги платили за такой материал для фокусировков.

Сложив добычу в герметичный мешок, я достал пропуск. Пластиковая карточка была теплой на ощупь. Маги Храма встроили в нее одноразовый чип телепортации – спасительная петля для охотников, нашедших добычу или попавших в безнадежную переделку. Я с силой нажал на чип, чувствуя, как он щелкает и трескается под пальцем.

Мир пропал. Не темнота, а полное отсутствие всего – звука, света, ощущения тела. На мгновение я стал ничем. Потом – резкий удар в спину, и я, спотыкаясь, оказался на холодном металлическом полу КПП «Врата Скорби». Дежурный маг в капюшоне, не глядя, протянул руку. Я отдал мешок. Он бросил его на сканер, на экране замелькали цифры.

– Железы Камнебрюха, один клинок Ползуна. Кондиция средняя. Засорение скверной на семь процентов, – его голос был безразличным, как скрип железа. – К выплате – восемьдесят семь кредов.

На счет поступили цифры. Гроши. Едва хватит на еду, патроны и аренду угла в общаге. Но выбирать не приходилось.

Выйдя из КПП в серый бетонный двор, я услышал знакомый хриплый голос:

– Каэн! А тебя-то шарпануло, я смотрю!

Это был Горст. Старый охотник, лицо в шрамах, один глаз заменен дешевым киберпротезом с красной линзой. Он сидел на ящике, курил самокрутку с едким дымом.

– Было дело, – буркнул я, прислоняясь к стене и с наслаждением закуривая свою сигарету. – Камнебрюх был. Ногу подвернул ещё, черт бы его побрал.

– А, эти бронированные ублюдки! – Горст фыркнул. – Мне на прошлой неделе такой чуть кишки не выпотрошил. Спасибо Святым, хоть телепорты работают. А то помнишь, после того как Железный Проповедник вдарил по Гротару, полгода все порвало? Сидели тут, как крысы в ловушке, пока маги Храма не починили.

– Помню, – я выпустил дым. – Только маги-то наши чинят одно, а Гротаровы прихвостни – другое. Его «подарки» плодятся быстрее. Вот только допом чуть и Шептуна не проспал. Слышал, на севере, у Старого Эмрадлата, новые щели в реальности открылись. Твари из них так и прут, им тут будто мёдом намазано.

– Да ну? – Горст нахмурился. – Это ж рядом с Руинами. Оттуда еще отряды Палладинов с разведки не возвращались. Говорят, не просто аномалия, а что-то живое там нашли в Руинах. Может, один из тех, кого Пустой Бог тут оставил, проснулся.

– Или Гротар новую игрушку прислал, – мрачно добавил я. – Чтоб нам, смертным, жизнь сахаром не казалась. А наши Святые опять будут на Равнине Титанов мериться силами, пока мы тут с тварями воюем.

– Эх, – Горст потушил окурок. – Боги дерутся, а у охотников лычки болят. Как в старой поговорке. Ладно, пойду, пока светит. Удачи, Каэн. Ногу залей орочьим, лучше всяких мазей помогает.

– Спасибо, Горст.

Он ушел, а я остался стоять, глядя на серое небо. Восемьдесят семь кредов. Больная нога. И вести о новых угрозах у Старого Эмрадлата. Обычный день на Форест-4. День, когда ты выжил. И как назло, именно в такие дни сильнее всего помнишь, что когда-то здесь были леса.

Вечер затянул Эмрадлат в одеяло из сумерек и неоновых отсветов вывесок. Я сидел в том же углу «Андромеды», прижимая к щеке холодную кружку. Синяк от вчерашнего уже побледнел, превратившись в жёлто-лиловое пятно. Дверь скрипнула, и в баре на мгновение воцарилась тишина – верный признак, что вошёл кто-то важный. Это был Видрих.

Он, не глядя по сторонам, подошёл к моему столику и грузно опустился на противоположный стул. Поставил перед собой две кружки с тёмным, густым орочьим элем. Одну подвинул мне.

– За вчерашнее, – буркнул он, не глядя в глаза. – Сорвался. Не должен был.

Я кивнул, взял кружку. Разговор с Горстом всё ещё отзывался в голове. Мы молча выпили. Орочий эль обжёг горло, но согрел изнутри.

– Слышал, с Камнебрюхом повстречался, – нарушил тишину Видрих. – Горст сказал.

– Повстречался, – подтвердил я. – Термос потерял. И полдня на то, чтобы кишки его вытащить.

– Мерзкая тварь, – отхлебнул Видрих. Потом посмотрел на меня прямо. Его глаза, цвета жидкого огня, пристально изучали моё лицо. – Слушай, Каэн. Есть одно дело. Не для городского устава. Не для отчёта магистратуры.

Я насторожился, но ничего не сказал, давая ему продолжать.

– Знаешь Просеку Снов? – спросил он, понизив голос.

Я покачал головой. За годы охоты я облазил вдоль и поперёк все окрестные пустоши, каньоны и руины. Но такого названия не слышал.

– Мало кто знает, – Видрих усмехнулся беззвучно. – Это не на картах. Глубоко в Ржавых Пустошах, за Руинами. Там… после битвы с Гротаром, реальность не просто треснула. Она… стекленеет. Место, где сны из разума просачиваются наружу. Где мысли становятся формой.

Он сделал паузу, давая мне это осознать.

– Палладины туда совались. Маленькими группами. Никто не вернулся. Не просто погибли – исчезли. Но ходят слухи… что там можно найти не трофеи. Не кишки демонов. А ответы. На то, что на самом деле оставил здесь Гротар. Или… что скрывает от нас наша же вера.

Последние слова он произнёс с особой тяжестью. В его голосе не было фанатичного огня, лишь холодная, отточенная решимость учёного, подошедшего к краю неизвестного.

– Риск огромный, – сказал я наконец. – Сами паладины пропадают. Что я, простой охотник, смогу?

– Ты не простой охотник, Каэн, – отрезал Видрих. – Ты выживаешь там, где они гибнут. Ты не слепо веришь, ты видишь. Ищешь уязвимости. Мне нужны твои глаза. Твой нюх на опасность. Не солдат веры, а спец по выживанию.

Он отпил ещё эля и отставил кружку.

– Думай. Завтра дам знать, где встретимся для подробностей. Если откажешь – ничего страшного. Не держу зла.

Он встал, кивнул мне и вышел из бара, оставив меня наедине с полупустой кружкой и тяжёлыми мыслями.

«Просека Снов». Место, где сны становятся реальностью. Звучало как бред, порождённый орочьим элем. Но за словами Видриха стояла не религиозная истерия, а расчёт. И если даже паладины с их верой и доспехами пропадали там… Что это за сила, против которой бессильна вера в Отца?

Я вернулся в свою каморку в общаге поздно. Комната была такой же, как всегда – голые стены, скрипучая кровать, стол, заваленный патронами и грязной посудой. Но сегодня она казалась чужой, слишком тесной, будто стены давили.

Я залез под душ, и ледяная вода на несколько минут смыла с кожи пыль Пустоши и липкий пот бара. Но она не смыла тяжесть предложения Видриха. «Просека Снов». Эти слова отдавались эхом в черепе.

Вытершись, я повалился на кровать, не включая свет. Лунный свет, пробивавшийся через грязное окно, рисовал на полу бледные узоры. Я смотрел в потолок, ощущая под пальцами шершавую ткань матраса. Ответы. Что это за ответы, ради которых Видрих готов рисковать и своим званием, и жизнью? Что скрывает вера? Или… Кто?

Мысли путались, усталость накрывала с головой. В последний момент перед сном мне почудился тихий, едва уловимый шепот, будто доносящийся из самого воздуха. Возможно, это был лишь ветер в вентиляции. А возможно – первый отголосок той самой Просеки. Я закрыл глаза, и тьма поглотила меня, унося в мир, где сны, возможно, были не просто снами.