Следом

Кто-то шёл следом. С тех самых пор, как Лёня свернул с широкой, большой дороги на узкую, просёлочную. Порывы ветра доносили до обоняния запах, чуткий слух улавливал тихие шаги. Лёня резко оборачивался, но некто успевал скрыться в густых зарослях кустов. И сколько бы он не стоял, держа палец на курке — некто не думал показываться на глаза. Наверно, зверь (а ведь это, скорей всего, был именно он) чуял, что в обойме ещё есть патроны.

Лёня был в пути уже так давно, что потерял счёт времени. Долгая дорога вымотала. Перед глазами иногда плыло, и мир на менялся. Вместо тайги он вновь был на поле боя, где гремели взрывы, а воздух орошался кровавым фонтаном. Гудела техника. Звучали выстрелы. Лёня падал на землю, закрывая голову руками. В носу свербело от запаха крови и гари.

Но… это была иллюзия…

Шумел тихо лес. Пахло хвоей и октябрём. Лёня поднимался на ноги, сознание прояснялось. Он протирал глаза, вдыхал полной грудью чистый воздух и улыбался. Он шёл домой, в родную деревеньку, окружённую тайгой. Ноги и сердце вели его. Вспоминалась мать и её тёплые руки. Вспоминалась Машка и её васильковые глаза.

— Я скоро, — говорил он вслух. Голос хриплый, чужой звучал слишком громко в тишине лесной дороги, которая должна вывести его к дому.

А зверь продолжал идти следом, как падальщик, выжидающий, когда жертва окончательно ослабнет. Вот только долго придётся ему выжидать, Лёня просто так не сдастся. Он закусывал губу, стягивая повязку на боку. Сквозь марлю бинта проступали алые пятна.

Накрапывал дождь. Противный. Моросящий. Осенний. Стенала тихо тайга. Лёня, пошатываясь, брёл домой. А за ним, крадучись, следовала тёмная фигура. Фигура, сотканная из чёрного, зыбкого тумана. Она то принимала облик человека, то волка, то вновь растекалась кляксой.

***

Наконец-то, мелькнула проржавевшая, заляпанная грязью, табличка с названием деревеньки. Лёня вытер пот со лба и растёкся счастливой, широкой улыбкой. Он дома. Эта мысль придала сил, и оставшийся километр он шагал уже пружинистой, уверенной походкой.

Вот и первые домишки показались вдалеке, обнесённые старыми, покосившимися заборами. Здание дома культуры, где Лёня часто бывал на дискотеках. Коровники. Лесопилка, где он подрабатывал ещё щуплым мальчишкой. Озеро блеснуло в свете тусклого октябрьского солнца.

Но что-то было не так. Лёня замер на месте. Вслушался. Тишина. Не слышно ни лая собак, ни мычания коров, ни людских голосов. Только ветер завывал глухо. Сердце ёкнуло тревожно в груди, а по спине прошёлся холодок. Дурное предчувствие кольнуло. Нехорошо всё это.

Лёня, сморщившись от боли в боку, припустил бегом. Бежал и оглядывался по сторонам, в надежде увидеть кого-нибудь. Вот только не было никого.

Дома сиротливо чернели. Под ногами чавкала грязь. В воздухе кружились разноцветные листья. Доносился откуда-то вороний грай.

У своего дома Лёня остановился и обомлел. Зарос огород высокой, жёлтой травой. Не выбежал навстречу, радостно виляя хвостом, пёс Буян. Скрипела открытая настежь дверь. Мертвецким холодом веяло от дома.

— Мама! — крикнул Лёня, чувствуя, как внутри всё холодеет, покрывается коркой льда.

Никто не отозвался. Только гулким эхом прокатился по обезлюдевшей деревне его голос.

— Мама… — прошептал Лёня и, опустив низко голову, поплёлся в дом.

Пахнуло давно нетопленной печью и тленом. Лёня сел за стол, подпёр лоб кулаком. Дурные мысли полезли в голову. Чёрные. Кровавые. Те, что от сатаны.

«Прочь, нечистый…»

Соскочил Лёня с места. Перекрестился, глядя на икону божию в углу.

За окном собирались густые, осенние сумерки. Лёня укутался ватным одеялом и залез на холодную печь. Прикрыл глаза, гоня прочь мысли. Утро вечера мудренее — так приговаривала мама.

Быстро провалился в сон Лёня и не слышал, как в дом тихонько пробрался кто-то. Не почувствовал на себе тяжёлого взгляда, не ощутил смрада гниющего тела.

***

Утром встал он ни свет ни заря, едва серый рассвет развеял мглу. Ныла спина. Болел затылок. Но рана на боку подсохла, не кровоточила больше.

Лёня взялся за хозяйство. Натопил печь, просушил дом. Прибрался. Вытер полы, да пыль. Наносил воды. Сготовил обед. Материны запасы нетронутыми лежали: столы полны крупы и муки, погреб овощей и закруток. Живи, не думай о пропитании. На всю зиму хватит.

После полудня Лёня решил обойти деревню — вдруг найдётся кто сможет объяснить, что произошло и куда разом исчезли все жители.

Дождь зарядил с самого утра. Холодный ветер шумел в ветвях деревьев, завывал глухо, как стая голодных волков. Лёня кутался в дождевик, да смотрел по сторонам. Никого не видел. Один он на всю деревню. Ни зверушки, ни птички, ни единой живой души. От этой мысли не по себе стало, захотелось бежать куда глаза глядят. Вот только некуда, здесь дом его.

— Эй, кто-нибудь! — звал Лёня, пытаясь перекричать голос ветра. Но без толку всё. Никто не отзывался…

Осенний день короток. Промозглый вечер подкрался быстро. Лёня повернул домой, ни к чему шастать в потёмках по улицам. Дома долго сидел при свече. Глядел в окно на темень, что окутала деревню. Всё ждал непонятно чего. Мечтал, что вернётся домой мать, обнимет, да расскажет, где пропадала всё это время. А, может, Машка прибежит, положит голову на плечо, вздохнёт, скажет, что скучала, а то и вовсе застенчиво в щёку чмокнет…

Время шло. Ничего не менялось. Всё та же темень непроглядная, в которой непонятно есть кто или нет. Пламя свечи колыхалось то ли от сквозняка, то ли ещё от чего-то. Тишина кругом, тишина, что угнетает. Не слышно в этой тишине ничего, ни тиканья часов, ни ветра, ни скрипов и шорохов старого дома, ни дыхания…

Лёня закрыл дверь на засов, сам не зная зачем. Боялся он интуитивно чего-то. Лёг спать. Долго сон не шёл. Мерещились тени по углам. В голове вспыхивали воспоминания: то как он идёт по пустынной дороге домой, то как выбирается из-под завалов. Ныла рана. Лёня крепко зажмурился, стиснул зубы до боли в скулах. Прошептал молитву заученную, гоня прочь все мысли и воспоминания.

Уснул Лёня. Снилась ему Машка. Живая такая, розовощёкая, улыбающаяся. Стояла она рядом с ним, сжимала тёплыми руками его руки, шептала что-то. Но не мог Лёня и слова разобрать. Глухо всё во сне и безмолвно. А вот глаза Машки сияли ярко. Так что у Лёни в глазах щипало. Но не хотел он взгляд отводить, боялся, что исчезнет она.

Щемило сердце от нахлынувшей нежности. До того сладко, что на душе легко и хорошо становилось. И всё равно, что сон это мимолётный. Главное, что рядом она, живая и тёплая. И нужно, как можно дольше удержать миг этот.

«Пора мне…» — услышал Лёня, и дрогнул мир, поплыл чёрными кляксами. Хотел он крикнул, что не отпустит её, что нельзя уходить ей. Но сковала рот немота. Хотел Лёня удержать ей, но холодели Машкины руки. А потом выскользнули, что льдинки, и пропала Машка. Была и нет её.

Подскочил Лёня. Распахнул глаза. Сон это, то ли хороший, то ли кошмар. Пригляделся. Ёкнуло сердце. Здесь Машка, никуда не пропала — стоит улыбается, так что зубы в темноте сверкают, что жемчуга. Взаправду всё!

— Маша… — прошептал Лёня, протянул к ней руку. Но отшатнулась она в сторону, исказился облик её, растеклась она кляксой, которыми сон недавно поплыл, слилась с темнотой.

Лёня закричал дурниной, слетел с кровати, стукнулся пребольно головой…

***

Утром проснулся от того, что замёрз. С трудом он на ноги поднялся. Зубы дробь выбивали от холода. Озноб всё тело охватил. Висок дёргало. Лёня прикоснулся к нему, сморщился от боли. Неплохо он приложился. Голова трещала, вспыхивали в ней воспоминания то ли сна, то ли реальности. Хаотично всё и непонятно.

Вдруг онемело внутри у Лёни, сложилась мозаика во внятный сюжет. Вспомнил он Машку, что растеклась кляксой посреди избы. Перекрестился он. Оглядел дом свой. Распахнул ветер окно настежь, трепал занавески, вышитые матерью. Пол весь в пятнах каких-то. Нагнулся Лёня, прикоснулся к одному из них, растёр между пальцами. Теплое, даже горячее. Чёрное, густое, мерзкое такое, будто кровь загустевшая. Лёню аж передёрнуло всего. Представил он что это Машкина кровь.

— Эй! — крикнул он во всё горло.

Отскочил крик от стен гулким эхом. Не по себе Лёне стало, что аж в глазах защипало. Но делать нечего. Натопил он печь, вымыл пол в нескольких водах. А чуть позже, перекусив, решил сходить до церкви старой, которая у леска стояла. Не верующий раньше Лёня был, но столкнувшись на войне со смертью лицом к лицу, изменил отношение к богу. Вспомнил молитву, которой тайком от отца учила его мать.

«Лёня, Лёнечка…» — прошептала тем далёким утром мать и повесила крест ему на шею. Он не стал снимать крест, просто обнял мать, прижал крепко к сердцу. Отца уже на тот момент свете не было, погиб он …

Лёня подпоясался ремнём, ружьё на плечо повесил. Против нечистого вряд ли оно поможет, но всё равно спокойнее с ним. Вдохнул-выдохнул.

— С Богом!

Шагнул на улицу, затворил дверь. День хмурый, серый выдался, но не дождливый. Ветер холодный дул. Того гляди, мушки белые залетают в стылом воздухе. А что дальше делать? Лёня не знал. Куда идти? Что искать? Сходит он до церкви, помолится на иконы божии. А потом? Неизвестность. Придётся сидеть и ждать, пока нечистые силы всего не изведут.

— А вот хрена лысого вам! — ругнулся Лёня, и руки непроизвольно в кулаки сжались.

До церкви путь неблизкий, всю деревню пройти надо, а потом поле, на котором пшеницу сеяли. Малинник обогнуть и по тропке узкой в аккурат к старому, деревянному зданию.

Шагал Лёня и по сторонам оглядывался — а вдруг есть кто живой в деревне. Вздыхал тяжко. Ведь как ни крути, а теплилась в груди надежда на лучшее.

***

Пахло внутри церкви сыростью давно заброшенного здания. Прохудилась крыша — некому подлатать её. Залили дожди всё кругом, ветер задул листья и сор. Мрачно в церкви и холодно, ещё холоднее, чем на улице. Так, холодно, что зубы дробь выбивают.

Лёня постоял немного, глядя на скорбный лик пресвятой богородицы с младенцем Иисусом на руках, и вышел. Вздохнул тяжело. Тревога грузом придавила сердце. Сам не помнил, как на холм высокий вышел. Глянул Лёня. Подёрнулись деревья золотом осени, сизый туман низко над рекой тянулся, и по ту сторону берега выстроились тени. Силуэты размытые, словно орда войск потусторонних.

Вздрогнул Лёня. Протёр глаза. Должно быть померещилось. Так и есть. Тени эти деревьев, а не войска. Выдохнул. Но всё равно неспокойно на душе. До того неспокойно, что аж холодок пробежался от лопаток до самого копчика.

Вернулся он домой. Хлопотал по хозяйству Лёня вплоть до сумерек ранних. Ужин нехитрый сготовил, без аппетита поел. Запер на засов дверь. Помолился на иконы божии, прислушиваясь к завыванию ветра за окном.

Заснул он незаметно для себя. Провалился в глубокий, тревожный сон, где метались неприкаянные тени.

Проснулся Лёня резко. Сел в постели. Захлопал глазами — не так что-то. Так и есть. Голоса людские с улицы доносились. Разные. Мужские, женские, детские.

Лёня вскочил, к окну бросился. И душа радостно затрепетала от увиденного. Там, в поле водили люди хоровод. Полыхал в осенней ночи костёр, освещая их лица.

«Вернулись жители, вернулись… Среди них и мама, и Машка… всё хорошо теперь будет…»

Лёня портки натянул, ноги в сапоги сунул, да быстрей на улицу выскочил.

Ветер холодный раздувал рубаху, да волосы трепал. Но Лёня и внимания на эти мелочи не обращал. Бежал, бежал, что есть силы. Вот только всё дальше костёр становился.

— Ууу, морок проклятый, — выдохнул Лёня, остановившись. Согнулся пополам, упёрся руками в колени. Рана на боку задёргалась, влажным вмиг рубаха пропиталась, — передохну сейчас и ещё попробую…

Холодна ночь осенняя. Аж пар изо рта идёт, да руки коченеют. Но Лёня не неженка городская, потерпит. Стоит оно того. На прочность опять жизнь его проверяет, и не поделать с этим ничего. Сильным надо быть. Другого не дано. И не важно какой результат будет.

Сильным надо быть.

Выпрямился Лёня, расправил плечи, огляделся. Туман кругом сизый. И в какой миг сгустился? Ведь совсем недавно не было ничего. Вот те чертовщина. Не видно ни хрена.

Тени бесновались в тумане. Тянули к Лёне длинные руки.

«К нам… к нам…к нам иди…» — шептали тени…

И от их шёпота холодело всё внутри. Чертыхнулся Лёня, что не взял ружьё с собой. Это ж надо было так. Война ведь. И сюда лапы свои поганые она протянуть может.

«К нам… к нам… к нам…»

Мелькнуло в какой-то миг лицо в тумане бледное, знакомое до дрожи. Пошатнулась земля под ногами Лёни, заныло сердце в груди.

— Маша… — прошептал он чуть слышно.

Вышла она из серой, зыбкой пелены на его голос. Такая же, как и была в их последнюю встречу. Бледная, в кремовом платье, простоволосая. Вновь стояла она перед ним на расстоянии вытянутой руки. Вроде Машка, а вроде и нет. Что-то не так было в облике её. Не сияли больше её васильковые глаза, не было в них блеска, что сводил Лёню с ума от нежности.

«Лёня…» — прошептала она, не раскрывая рта.

Дрогнуло сердце у Лёни, помутнел разум. Заключил он в объятия её холодное тело, поцеловал в макушку. Пахло от Машки тленом увядших цветов, ушедшим летом.

— Всё хорошо теперь будет, — пообещал Лёня горячо. Взял в ладони лицо Машки и отшатнулся. Не удержался, плюхнулся на землю промёрзшую. Не Машка стояла перед ним, а мертвяк в полуистлевшем платье. Сквозь прорехи проглядывала иссохшая плоть в сизых, трупных пятнах. Кожа на лице полопалась, обнажив кости скул и челюсти. Глаза провалились. Волосы лохмотьями свисали с головы.

«Не мила я тебе более…» — горько прошептала мёртвая и рассеялась в воздухе серой пылью.

Лёня вскочил на ноги.

— Маша! — крикнул он что есть мочи, — вернись, Маша!

Крик разорвал тишину. Оглушил. Заставил замереть самого себя на месте. Крик отчаянья и боли, надежды и борьбы.

«Лёня…» — услышал он Машкин голос, и кто-то невидимый коснулся руки, обжёг холодом.

У Лёни дрожь по телу прошлась, дыхание в груди спёрло.

«Идём, Лёня…»

И как он мог не пойти?

***

К рассвету вывела его Машка из тумана. На поляну, почерневшую от крови. На поляну, усеянную человеческими останками. Увидел он и узнал, и Машкино платье и ленту алую в волосах, и материну старую вязанную кофту.

Лёня вздохнул тяжело, упал на колени в чёрную, жирную землю. Рвало сердце в груди. Слёзы непролитые в глазах стояли.

«Вот и всё, Лёня…» — услышал он.

Поднял глаза. Стояла перед ним безликая фигура тёмная, словно сотканная из зыбкого, чёрного тумана.

И вновь поплыло сознание. Взрывы прогремели. Пахнуло кровью.

«Вот и всё, Лёня…» — повторила темень.

Вынырнул Лёня из морока. Поднялся он на ноги, расправил плечи…

— Нет, не всё, — прошептал горько он.

***

Не один день хоронил Лёня односельчан, павших в неравном бою. Пот градом катил по спине, сердце заходилось в груди. Но он не останавливался.

Последней Машку похоронил. Долго стоял у могилки, глядел на крест, который сам же на скорую руку вытесал.

— Ничего, Маша, жди меня в следующей жизни…

Тёмная фигура смерти стояла рядом с ним. В воздухе кружил белый снег. Смерть тяжело вздыхала. Слишком много работы у неё в последнее время, устала она…

Май 2025 г