Следствие ведёт...кто попало

Старенький «Рено», переживший как минимум одну попытку угона и три командировки в Пензу, полз по Мясницкой, ворча мотором и играя подвеской. В салоне пахло кофе из картонного стаканчика и одеколоном «Тройной», который Дмитрий тайно покупал на Вернисаже, прикрываясь фразой: «Это для деда». На заднем сиденье ехал чемодан. Чемодан был собран Мариной. Чемодан был её манифестом.

Водитель, Дмитрий Савельев, 38 лет, мужчина с прошлым в виде мелкой аферы на мебельной фабрике и настоящим в виде районного следователя с претензией на харизму, вёл машину с видом человека, который уверен, что всё ещё может всё исправить. Его рубашка была небрежно расстёгнута на одну пуговицу ниже нормы, а на губах играла ухмылка, знакомая всем его подчинённым как «скоро он скажет что-то дурацкое».

Марина Савельева, 35 лет, налоговый инспектор с выпрямленными волосами и папкой «Регистр №7», сидела, как будто её приклеили к креслу степлером. Взгляд был направлен в окно, но там она ничего не видела. Внутри крутилась мысль: «Он даже не вспомнил, что сегодня годовщина штрафа за парковку у МФЦ. А я ведь тогда его вытащила».

– Ты чего такая серьёзная? – Дмитрий включил радио, заиграла песня с припевом «Я устала быть сильной, а ты не устал быть моим».

– Выключи, – отрезала Марина.

– Это судьба вещает, – попытался улыбнуться он.

– Это я вещаю. И я подаю на развод.

Пробка замерла, как пельмени в морозилке. Дмитрий бросил взгляд в зеркало, как будто искал там поддержку. Отразилась его собственная ухмылка и чемодан. Чемодан слегка качнулся на повороте, как бы одобрительно.

– Разведёмся, – сказал он, поворачивая к Чистым прудам. – Только я забираю собаку. И твой чайник. Красный. Который ты спрятала после моего дня рождения.

– Собаку тебе, чайник мне. А если будешь продолжать – я ещё и ковёр захвачу. Из зала.

Марина достала документы, аккуратно перевязанные резинкой, как будто собиралась не в суд, а в КГБ. Бумаги шуршали, как осиное гнездо.

– Ты вообще собирался прийти на спектакль Вари? – Не поднимая глаз, спросила она. – Она читала стихотворение про снегиря.

– Снегиря я бы не пропустил. Это же практически орёл.

– Дмитрий.

В его голове всплыла картинка: он стоит в коридоре, телефон в одной руке, бутылка «Боржоми» в другой, объясняет какому-то взволнованному пенсионеру, что дача сгорела не по их вине. Тогда он подумал: «Марина поймёт. Я работаю». Сейчас он подумал: «Марина не поняла».

– А помнишь, как мы познакомились? – Голос его стал мягче, почти тёплый.

– Помню. Ты прикинулся, что не знаешь, как заполнять декларацию, и попросил меня помочь.

– Ну… я действительно не знал.

– Ага. Но как ты смог узнать мой номер мобильного, чтобы позвонить через два часа, ты не объяснил.

Пауза повисла, как бельё между двумя хрущёвками.

– Я думал, ты оценишь жест, – пробормотал он.

– Оценила. Пять лет брака, три нервных срыва, одна авария из-за твоего GPS, и теперь суд.

Радио снова заиграло, теперь уже бодрое:

– …и если он ушёл, не стоит его звать, пусть сам поймёт, что был неправ…

Марина выключила музыку так резко, будто надавила не на кнопку, а на кнопку запуска ракет.

– Твои шутки больше не работают. Понял?

– Понял. Но всё равно скажу: если мы разведёмся, ты потеряешь лучшего собутыльника по новогодним утрам.

– Я вообще не пью.

– Именно. Я же идеальный.

Она не выдержала и рассмеялась. Но этот смех был как сквозняк в подъезде – короткий, скользкий и явно не для него.

– В суде поговорим, – сказал он, уже разворачиваясь к зданию районного суда. – Я, между прочим, подготовил речь.

– О, не сомневаюсь.

Они подъехали. На заднем сиденье чемодан притих, довольный, что его манифест услышан.

Марина вышла первой, чеканя шаги, как старший инспектор налогового счастья. Дмитрий задержался на секунду, глядя на след от её кофе на подстаканнике.

«Раньше я по запаху знал, когда она проснулась», – подумал он и вздохнул.

Потом вышел и он. В рубашке, с ухмылкой и чем-то невыносимо трогательным в глазах. Суд ждал. И они оба знали: это ещё не конец.

Холл, пахнущий старой бумагой, холодным ламинатом и вчерашним чаем в стакане с подстаканником, гудел голосами, как школьная столовая перед обедом. Люди в очередях переступали с ноги на ногу, кто-то звонил адвокату, кто-то кричал ребёнку, чтобы перестал крутить табличку «Выдача исполнительных листов». Над всем этим – ровный свет люминесцентных ламп, от которого лица казались слегка зелёными, а нервы – слегка сгоревшими.

Марина Савельева стояла у стойки «Приём документов», сжимая свою папку так, как будто собиралась ею кого-нибудь отшлёпать. Осанка – как у героини военного фильма, глаза – лёд Байкала в плохую погоду. Дмитрий стоял рядом, опёршись локтем на стойку и чуть подавшись вперёд. Его взгляд скользил к секретарше – молодой женщине с розовыми ногтями, заколкой в виде бабочки и смертельной усталостью в глазах.

– Прекрасный у вас день, – начал он своим фирменным голосом, которым раньше выманивал признания у свидетелей. – Особенно если сравнивать с 1993 годом.

– Это очередь на подачу на развод, а не на кастинг, – отрезала Марина, не глядя.

– Ну я хотя бы не в костюме главного бухгалтера госмонополии по уничтожению любви. Ты же так с налогоплательщиками разговариваешь?

– С налогоплательщиками – мягче. У них хотя бы не вечно расстёгнута пуговица.

Он попытался пошутить, что это модно, но вышло глупо. А потом она добавила:

– Ты никогда не был дома, когда нужен. Ни на утреннике, ни когда у Вари была температура сорок.

Дмитрий моргнул. Секретарша перестала щёлкать мышкой.

– А ты, между прочим, превратила наш дом в налоговую инспекцию. Я однажды проснулся, а ты мне штраф выставила за не сданную отчётность по любви.

– Потому что ты её не сдавал. Годами.

Сзади в очереди кто-то кашлянул, и очередь зашевелилась, как раздражённый улей. Кто-то пробурчал:

– Можете дома поругаться?

Секретарша, не поднимая глаз, тоном человека, пережившего трое браков и одну командировку в Тулу, процедила:

– Следующие. Документы на развод?

Марина резко швырнула папку на стойку.

– Да. По статье «всё достало». Убедительно прошу ускорить.

Папка чуть не сбила со стола коробку, стоявшую в стороне. Коробка была серой, с надписью «дело №145/1979» и довольно подозрительно выглядывающим из неё телевизором «Рекорд» – того самого вида, который ломался даже в инструкции. Корпус облез, ручка громкости треснула, но он жужжал – слабо, как комар, но отчётливо.

– О, а вот и наша семейная реликвия, – подмигнул Дмитрий, глядя на телевизор. – Мы на таком свадьбу смотрели. Или «Поле чудес». Хотя, может, и похороны Брежнева. Уже не помню.

Марина не улыбнулась.

– Даже здесь не можешь без своего шоу. Ты бы и в морге с анекдотом ввалился.

– А что, людям же надо как-то развлекаться.

Секретарша, чтобы поскорее закончить скандал, схватила ближайшую коробку – ту самую, с телевизором, – и протянула её Дмитрию.

– Унесите, пожалуйста, это со стола. Не ваша, но мешает. Сдать документы можно у сотрудника в третьем окне. Следующие!

– А что это? – Поднял брови Дмитрий, аккуратно беря коробку.

– Вещдоки. По делу 1979 года. Кто-то вытащил из архива по ошибке. Телевизор не включать – сказали, фонит. Надо унести в хранилище. Или куда угодно, только не у нас.

Марина уставилась на коробку, как будто та была виновата в её браке.

– Замечательно. Ты теперь ещё и телевизор у суда забрал. Может, его и в раздел имущества?

– Если он показывает «Ну, погоди!», я оставляю его себе. Ты же всё равно только «Ревизорро» любишь.

Она развернулась и пошла к третьему окну, шаг твёрдый, как при вступлении в профсоюз. Дмитрий остался с коробкой и гудящим телевизором.

Он посмотрел на старую треснутую ручку, коснулся пальцем крышки.

Телевизор чуть дёрнулся. Совсем чуть-чуть.

«Наверное, мне показалось», – подумал Дмитрий.

А потом снова посмотрел на Марину, и впервые за всё утро захотел не пошутить, а сказать что-то настоящее. Но было уже поздно: она сдавала документы, строго, как будто заполняла отчёт по возвращению с Луны.

Холл районного суда продолжал гудеть, как неисправный холодильник в общежитии МАИ. Люди толкались, бумаги шуршали, где-то у двери судья с лицом как советский портрет уверенно шагал в сторону зала заседаний, а в углу – на стареньком столе, между коробкой для забытых мобильных телефонов и катушкой проводов – стоял он.

Телевизор «Рекорд». Громоздкий, пузатый, с треснутой ручкой громкости и налётом пыли, как будто он пережил перестройку, дефолт и свадьбу двоюродного брата. Он тихо жужжал, словно мурлыкал себе под нос советский гимн на скорости x0.5. Дмитрий смотрел на него, прищурившись, как кот на рыбный развал.

– Не трогай его, – рявкнула Марина, придерживая крышку коробки, из которой торчали старые квитанции, кассеты и бумажка с пугающей надписью «Проект Хронос».

– Почему? Он милый. Прям как мой дед после трёх рюмок и песни «Тёмная ночь».

– Мы сюда не на выставку пришли.

– А зря. Тут антиквариата больше, чем в квартире у тётки Ларисы. Вот это, например... – он ткнул пальцем в обрывок бумаги, – ...прям как сценарий фантастики третьего сорта. «Проект Хронос». Звучит, будто КГБ пытался клонировать Будущего Человека, а получилось… вот мы.

Марина фыркнула, но взгляд всё же зацепился за бумажку. На секунду нахлынуло: воспоминание о маме, которая в 1987-м говорила, что в Институте Времени якобы запускали «часы, от которых волосы седели». Потом – как она отмахнулась: «Бред какой-то». Она и сейчас так подумала. Но неуверенно.

Дмитрий тем временем, как ребёнок в «Детском мире», медленно повернул ручку громкости на телевизоре. Тот коротко щёлкнул, экран вспыхнул мертвенно-зелёным и начал показывать: танцы. Да, самые настоящие танцы в Доме культуры.

Пары вальсировали, кто-то неловко наступал на ноги, женщина в ситцевом платье вела мужчину в пиджаке – всё под «Синюю вечность» Муслима Магомаева, звучащую так чисто, будто её записали только что, в подсобке.

– Что это?! – Шипела Марина, подбегая к Дмитрию. – Ты что, включил видеомагнитофон? Тут 2025 год, алло!

– Я? Да он сам! Видишь, как вспыхнул? Я только чуть-чуть повернул.

– Хватит трогать этот хлам, мы здесь за разводом! А не в архиве Капустных воспоминаний!

– Может, он нам покажет, как помириться… или хотя бы, как я выглядел с причёской в восьмом классе. Смотри, это же вальс! У тебя такое платье было на выпускном, нет?

Марина стиснула зубы, но промолчала. Потому что платье было. И даже музыка была та же. Только рядом тогда был не он, а Гена Шпилько из 10-Б, который потом эмигрировал в Канаду и стал бухгалтером с тремя собаками.

Экран телевизора вдруг мигнул. Один раз. Потом второй. Потом издал звук, похожий на чихание электросамоката. А затем – вспышка. Яркая, бело-синяя, как логотип телеканала «Культура» в судорогах.

– Дмитрий, выключи!

– Уже не я!

Экран закрутился спиралью цветных полос. Как в старом тесте сигнала: синий, красный, зелёный, белый – и в центре чёрная точка. В холле резко стало тише. Пыль на столе взлетела вихрем. Папка с документами отлетела в сторону.

– Что ты натворил?! – Заорала Марина, хватая его за рукав.

– Это будет круто! Держись!

Вихрь засосал их, как пылесос секретарши Надежды Ивановны в пятницу вечером. Всё вокруг исчезло – стол, суд, свет ламп, голос судебного пристава, чей сын учится на юрфаке. Осталась только цветная воронка, треск и их крики.

– Отпусти мою сумку!

– Это не я держу, это воронка!

– Если мы окажемся в доисторическом болоте – я тебя убью!

– Тогда лучше сейчас, чтоб два раза не вставать!

Последнее, что они услышали, был голос телевизора:

– Программа «Время». Москва. 8 ноября 1979 года.

И всё исчезло. Только коробка с вещдоками осталась стоять на столе. Молча. Пыльно.

И жужжала. Словно выдыхала.

Куча капусты, как в эпицентре продуктового апокалипсиса, жалобно шуршала, принимая на себя удар двух взрослых, юридически образованных тел.

Марина Савельева, сорок минут назад мечтавшая о тихом разводе с печатью и, быть может, капучино после, сидела по уши в качанах. Буквально. На пиджаке — пятно земли. На туфлях — след от картофельной сетки. Волосы, тщательно уложенные утром, теперь напоминали географическую карту Югославии.

– Что… это… было? – Проговорила она, не столько голосом, сколько взглядом.

– Это... капуста, – ответил Дмитрий, выныривая из зелёного завала с листом на голове, как шеф-повар в отпуске. – В лучших её проявлениях.

Он поднялся, покачнувшись, отряхнулся, поправил рубашку, которая теперь больше напоминала носовой платок после родительского собрания. Рядом в грязи валялась папка с документами на развод. Бланки подмокли, а один уже радостно прикидывался листом салата.

– Это твой талант всё портить нас сюда закинул! – Марина встала, отряхивая юбку и отплёвываясь. – Ты вообще понимаешь, что натворил?!

– Пока нет, но звучит интригующе. Мы где-то между «Полем чудес» и репетициями хора ветеранов. Смотри, какой ЗИЛ! – Он восторженно указал на грузовик у ворот. – Это же как в музее, только пахнет капустой и тоской!

Сквозь открытые ворота проносился гул двигателя. Рабочие в синих комбинезонах несли ящики с картошкой, швыряя их, как будто спорили, кто из них тайно олимпийский чемпион по метанию клубней. Один рабочий остановился, уставившись на странную парочку.

– Эй, вы кто? Спекулянты?!

Марина дёрнула Дмитрия за рукав.

– Прячься, быстро!

– Прятаться от пролетариата? Да я с ними в одной песочнице…

– Быстро, я сказала! Или хочешь объяснять, почему у тебя джинсы с молнией сзади и кроссовки как у Майкла Джексона?!

Они юркнули за ящики, между капустой и мешками с морковью. Там пахло пылью, как в сельсовете перед инвентаризацией, и чем-то смутно напоминающим школьную столовую.

– Это невозможно, – прошептала Марина. – Это абсурд, это бред… Это склад! Это… овощебаза! Мы же были в суде!

– И, похоже, теперь снова под судом, – пробормотал Дмитрий. – Ну, если за незаконное перемещение во времени тут статья.

Марина судорожно расправила подол юбки, который теперь больше напоминал памятник советской ткани.

– Подожди, подожди… – она вынырнула из-за ящиков, быстро огляделась и заметила на стене календарь. Потёртый, но с датой, вполне отчётливой: «Август 1979 года». А рядом – плакат: «Экономика должна быть экономной!»

Она вздрогнула.

– Это что, я теперь в историях бабушки?!

Дмитрий встал рядом. Он смотрел на всё происходящее с видом туриста, который оплатил экскурсию, не уточнив, что она без обратного билета.

– Я всегда знал, что ты любишь винтаж, – сказал он. – Но чтобы вот так буквально...

– Я тебя убью, – прошипела Марина. – Медленно. И без права обжалования.

– Сначала вернёмся. Потом убьёшь. Или наоборот. Хотя… может, здесь разводы не модны? Мы теперь что – навсегда вместе, по ГОСТу?

Из-за угла снова раздался голос:

– Где эти? Они только что тут были!

Марина вжалась в мешок с луком, прикусив губу.

– Ты хоть понимаешь, как это работает? Как мы вернёмся? Где этот телевизор?

– Ну… он остался в 2025. Может, тут есть его младший брат?

– Овощной отдел временного континуума? Ага.

– Эй, ну не всё же плохо! Смотри, ты всегда хотела почувствовать, как это — жить без интернета!

– Я хотела... недельный детокс. А не капустный ад!

– Ладно, давай не паниковать. Мы — взрослые, образованные люди, – Дмитрий попытался придать себе солидности, но тут же чихнул от пыли. – Просто… начнём с малого. Выясним, где мы, что за место, и кто тут главный.

– И расскажем ему, что мы из будущего, прилетели через телевизор, и хотим домой?

– Нет. Скажем, что мы... инспекторы. Проверка. А что?

Марина задумалась. Подумала. А потом прошептала:

– У меня в сумке удостоверение налоговой. С печатью.

– Отлично! Значит, мы здесь по делу. По какому — разберёмся на месте.

Из-за угла показалась кепка. Голос приближался:

– Я же говорю – спекулянты! Один в клетчатой рубашке, другая в пиджаке! У них ещё документы какие-то... и странный акцент.

– Какой ещё акцент?! – Прошептала Марина.

– Из будущего, наверное.

Они замерли, прижавшись друг к другу за мешками. Капуста жалобно зашуршала. Дмитрий вытер лоб.

– Приключение, говоришь... – процедила Марина.

– Ну... теперь-то у нас точно общий проект. Как раньше. Только с морковью.

Мешки с капустой уже не хрустели — они, кажется, осознали, что стали свидетелями чего-то непотребного и предпочли замереть.

Марина сидела, прислонившись к ящику, будто пыталась слиться с деревом и перестать существовать. В руке она всё ещё сжимала испачканную папку, на обложке которой отпечаталась жирная полоса, подозрительно похожая на след от моркови.

Телевизор стоял рядом. Как ни в чём не бывало. Словно всегда был частью овощебазы. Он мерцал — слабо, как лампочка в коридоре общаги перед выпускными экзаменами. Иногда внутри что-то щёлкало. А однажды он даже выдал короткое, почти интимное «бззз».

– Он с нами, – прошептала Марина, прищурившись. – Этот… «Рекорд». Он переместился с нами.

– Отлично, – кивнул Дмитрий, отряхивая с плеча последний лист капусты. – Мы не просто идиоты в чужом времени. Мы — идиоты с оборудованием.

– Он как-то включился. На нём была кассета. Может, он связан с делом, – Марина заглянула в пыльный корпус и действительно увидела: торчал край магнитофонной ленты. – Это не просто телевизор.

– Это портал. Или капустомобиль. Или... о, Господи, «Проект Хронос». Это звучит, как секретная операция, где всё пошло не так.

Он потянулся к коробке, из которой торчал старый, мятый листок. Бумага была жёлтая, с характерным запахом архивной тоски. Дмитрий развернул её, и по его лицу пробежала тень вдохновения вперемешку с паникой.

– «Кража. 1979. Овощебаза. Пропали магнитофоны. Отметка: нестандартное поведение подозреваемых. Подозрение на хищение с применением неустановленного метода воздействия». Отлично. Мы, значит, в эпицентре странности.

– Подожди, – Марина выхватила бумагу. – Ты хочешь сказать, что это дело… было заведено здесь. Именно в этом месте?

– Не исключено. И знаешь что?

– Что?

– Если мы его раскроем – нас выкинет обратно. Как ненужную ананасовую жвачку из 90-х.

– Это ты сейчас всерьёз?

– Более чем. У тебя есть другой план? Может, хочешь вызвонить кого-нибудь из будущего? О, подожди, тут даже пейджеров нет!

Из-за ящиков снова донёсся голос:

– Я вам говорю, они не отсюда. Женщина в мужском пиджаке, мужик с глазами, как у Штирлица в отпуске!

– Надо действовать, – прошипела Марина. – Сюда идут.

– Маскировка? – Кивнул Дмитрий.

– Маскировка.

Они оба кинулись к ближайшему ящику. В нём лежали телогрейки и пара фуражек. Дмитрий нацепил одну, взлохматил волосы, и, внезапно, стал похож на усатого кладовщика с лёгкой криминальной биографией. Марина набросила на плечи пыльный фартук и схватила весы.

– Всё, мы теперь сотрудники. У нас обеденный перерыв, – прошептала она.

– Ага, только без котлет.

Шаги приближались. Один из рабочих показался между ящиками — крепкий мужик с лицом, на котором можно было варить щи. Он посмотрел на них прищуром человека, привыкшего к самогону и непредсказуемости.

– А вы кто такие?

– Новенькие, – ответил Дмитрий бодро. – Из отдела контроля. По распределению. Проверка веса и влажности.

– Влажности?

– Да. Капуста нынче сырая пошла, начальство жалуется.

Мужик почесал затылок.

– А. Ну… смотрите. Только весы не унесите.

– Ни в коем случае, – кивнула Марина. – Мы на них полагаемся. Буквально.

Когда рабочий ушёл, они оба выдохнули.

– И что теперь? – Спросила она.

– Теперь мы следователи. В 1979 году. По делу, которое ещё не раскрыто.

– И если раскроем?

– Вернёмся.

– А если нет?

– Тогда нам придётся научиться делать заготовки на зиму и смотреть «12 стульев» без психических травм.

Марина взглянула на телевизор. Он всё ещё мигал. Он не ушёл. Он ждал.

– Ладно, – тихо сказала она. – Начнём. Пока нас не разоблачили. Или не забрали в психушку.

– Вот оно, наше приключение начинается! – Прошептал Дмитрий. – Впереди — овощи, загадки и, возможно, ещё одна попытка подать на развод.

Они осторожно выбрались из-за ящиков и, прижавшись к стене, крадучись направились к выходу. Солнечный свет слепил. Где-то гудел радио-приёмник, доносились слова:

– …и сегодня в Москве без осадков, температура воздуха +23…

Никто пока не знал, что день этот станет самым странным в истории овощебазы. А для Марины и Дмитрия Савельевых — началом не только расследования, но и, возможно, самой нетривиальной семейной терапии во времени.