Слепая кудесница

Всеземье, г. Добрич, 1829 год от рождения пророка Иссы

Девочка сидела в кресле, у распахнутого настежь окна. Её невидящие глаза уставились в пустоту, а пальцы шустро перебирали разноцветные нитки и откладывали в сторону некоторые мотки. Красный, белый, коричневый, насыщенно-розовый, голубой…

Данко, забравшийся в сад, чтобы набрать груш, замер на ветке и с любопытством следил за её быстрыми руками. Когда слепая откинулась на спинку, вытащила пяльцы с вышиванием и продолжила работу, он едва не присвистнул.

Да быть такого не может!

Некоторое время Данко изумлённо таращился на мастерицу. Он напрочь позабыл, что обещал учителю вернуться в полдень, а солнце неумолимо ползёт к зениту и останавливаться не думает. Картина, рождавшаяся под чуткими пальцами незрячей искусницы, настолько заворожила его, что он даже подобрался ближе и застыл всего в аршине от окна.

На чёрном кованом заборе устроилась парочка снегирей, привлечённых алыми ягодами рябины. Позади них плотной стеной валил снег, и в частом мельтешении белых мух угадывался силуэт обнесённой по самые окна деревянной избушки. Работа близилась к завершению. Девочка так умело передала игру света и тени, что вышитое панно казалось застывшим мгновением, а не обычным рукоделием. Позабыв про осторожность, Данко восхищённо вздохнул. Спохватился, испуганно вскинул глаза и ойкнул, обнаружив, что подобрался к слепой почти вплотную.

Он рефлекторно дёрнулся назад, ветка под ним прогнулась и коснулась подоконника. Но ни вскрик, ни царапающий звук не потревожили искусницу. Та осталась такой же сосредоточенной и равнодушной. Озадаченный Данко с опаской рассматривал покрытые белёсой плёнкой глаза девочки и ёжился от жутковатой догадки.

Неужели… ещё и глухая?

Отважившись на проверку, он вцепился покрепче в шаткую опору и, не сводя пристального взгляда, дёрнулся что есть силы. Листва зашумела, острые ветки царапнули стену окна, и спелые груши стали падать на землю, но слепая не дрогнула и не замедлила работы.

Охваченный потрясением и ужасом, Данко остолбенело пялился на вышивальщицу, невольно отмечая упущенные ранее детали. Та была уродливо-худой — с торчащими скулами и подбородком, острым носом и выпирающими ключицами. Из-за болезненной худобы угадать возраст не получалось: с равными шансами девочка могла оказаться и его одногодкой, лет десяти, и старше. И всё-таки что-то в этой невозможной рукодельнице мнилось ему настолько закономерным, что он глубоко задумался, пытаясь поймать ускользающую догадку. Несколько минут ломал голову, но потерпел неудачу и спустился с дерева, решив поискать ответы на вопросы у других обитателей дома.

Дом этот, вернее, роскошная трёхэтажная усадьба с остроконечной черепичной крышей и миниатюрными башенками по углам, находился в купеческом переулке. Такой особняк должно было обслуживать не меньше пяти человек прислуги. Но скоро Данко выяснил, что челяди в нём нет, а всеми делами занимаются сами хозяева.

Действовал под пологом невидимости. В бытность бездомным он обучился незаметно подкрадываться к честным горожанам, и по его желанию кошели на их поясах развязывались и падали на мостовую. Так и познакомился с учителем. Тот забрал Данко с улицы и растолковал, что своей «удачливостью» он обязан не силе взгляда и бурчащему от голода брюху, а интуитивному умению управлять чарн-частицами. А эти два приёма у чародеев так и зовутся – «самоотвязывающийся кошель» и «скользящий взгляд». И они, конечно же, противозаконны.

С тех пор прошёл год. Учитель занимался с ним почти каждый день, но Данко так и не обучился осознанной работе с чарнами. Правда, умение ускользать от чужих глаз отточил до такой степени, что мог хоть час стоять среди людей, и никто его не замечал. Этот навык теперь пришёлся кстати. Приклеившись как ящерица к стене дома, он бесстрашно заглядывал в окна и рассматривал жильцов.

Сначала ему не везло. За час, что Данко кружил по усадьбе, он выяснил, что живут в ней родители и пять детей: четверо сыновей, от десяти до шестнадцати лет, и дочь брачного возраста. Большую часть времени проторчал у столовой, наблюдая за обедающим семейством и с опаской прислушиваясь к руладам, которые выдавал живот, реагируя на похвалы отца в адрес сомячьей подливки.

О слепой вспомнили, расправившись с кушаньями. Когда мужчины ушли по своим делам, и в комнате остались женщины, мать спросила, собирая в кучу грязную посуду:

– Боянка, ты сегодня кормила… эту?

– Ну, мам! – заученно заныла крепко сбитая деваха с широким конопатым лицом. – Вчера же давала! Мне что, каждый день с ней возиться?

Мгновенно догадавшись о ком речь, Данко вздрогнул от негодования и резко шарахнулся от распахнутого окна, испугавшись, что утратит контроль и невидимость спадёт с него, как ни бывало. Вовремя успел. Хозяйка, видно, уловила скользящее движение, подошла к окну и с минуту выстукивала пальцами нервную дробь по подоконнику. После паузы раздражённо обратилась к дочери:

– Сама-то, небось, каждый день жрёшь? Да и не по разу!

– Так мне в рот пихать не надо, — кисло ответила та. — И зубы стискивать, чтобы назад не вываливалось!

– Учти, коли подохнет — попрощаешься с новыми нарядами и жемчугами. За её работы золотом платят!

– Ну, мам! Можно хоть через день? Что ей станется? Человек, говорят, без еды может целый месяц жить!

– Ох и дура ж ты, Боянка, как я погляжу! Барышней себя возомнила! Руки боишься замарать! Ступай, понеси ей хотя бы груш. Груши, небось, сама съест, она их любит! Иди, сказала!

Деваха ушла, а Данко ещё какое-то время стоял на месте, успокаивая себя дыхательной гимнастикой. Когда у него получилось снова накинуть полог, он соскользнул на землю и двинулся в сад – обратно к груше, растущей под окном слепой мастерицы. Забрался на дерево, устроился на ветке, прижавшись к ней животом, и осторожно подполз ближе.

Боянка уже была здесь. Отодвинув кресло от окна, она склонилась над девочкой и что-то негромко ей говорила, с аппетитом откусывая от зажатой в кулаке груши. Пока контрасту с бледной истощённой вышивальщицей, она смотрелась разъевшейся бабищей с намалёванными, как у матрёшки щеками. Толстые её губы блестели от сока, к уголку рта прилип непрожёванный кусочек кожуры, а чавкала она так старательно, что мелкие капли влаги оседали на лице несчастной жертвы.

– Хочешь? – расслышал Данко, едва успев увернуться от пущенного в окно огрызка. – Так попроси! Скажи – «Дай, Бояна, грушу. Пожалуйста». Я дам. Ну! Я жду.

И, сунув руку в передник, вытащила ещё один плод — такой же сочный и краснобокий, как предыдущий. Поднесла к носу слепой, покрутила, позволяя вдохнуть аромат, и шустро отдёрнула ладонь, едва девочка потянулась за грушей.

– Ну нет! Так не пойдёт!

Это стало последней каплей для взбешённого Данко: позабыв о чарах, он по-звериному заворчал. Бояна вздрогнула, повернулась к окну и вытаращила на него пустые оловянные глаза. Но быстро пришла в себя, выглянула наружу и завопила что есть мочи:

– Во-ры! Наум, спускай Коржака!

Со двора донёсся ответный крик, и Данко дёрнулся назад, торопливо перебирая по ветке руками и ногами, разрывая рубаху и обдирая живот о бессчётные сучки и кору. Почти скатился на землю, ринулся к забору, сверкнул пятками перед Коржаком и задал стрекоча.

Несколько кварталов нёсся как угорелый и остановился, лишь покинув тихий купеческий район, в торговой части города. Здесь беготня могла кончиться стражницкой — его наверняка сочли бы воришкой, и какой-нибудь прохожий схватил бы за руку да оттащил в отделение. Держать чары на бегу Данко не умел, тем более в таком пакостном настроении, поэтому перешёл на шаг и неторопливо двинулся к дому.

Жил он вместе с учителем, в скромной хатёнке недалеко от рынка, но прежде чем попал в услужение, два года сиротствовал. Поэтому знал на собственной шкуре, каково это – терпеть издёвки и постоянно недоедать. И зрячему-то тяжело, что же говорить про слепую!

Всю дорогу Данко колотило от злости, и он так сильно стискивал кулаки, что неровные ногти до боли вошли в кожу. Но в нескольких кварталах от дома вспомнил, как хорошо учитель чует его настроение, остановился, продышался и лишь потом двинулся дальше.

Но уловка не сработала. Ещё от поворота Данко рассмотрел Димитрия, стоящего у калитки со скрещёнными на груди руками и укоризненно покачивающего головой. Встретился взглядом и заметался мыслями, придумывая, как объяснить подранную рубаху. Но увидел насмешливо поднятую бровь и вздохнул: нет, не схитрить.

– Ну и где ты шлялся? – вместо приветствия спросил Конюхов, дождавшись, пока он подойдёт ближе. — Почему от самых купеческих кварталов пышешь злобой? Во что впутался? Опять взялся за прежнее?

От изумления Данко поперхнулся воздухом и впился в учителя жадным взглядом. Тот стоял перед ним в наполовину застёгнутой иноземной рубахе, приоткрывающей грудь, исчерченную застарелыми шрамами от кнута. Данко прекрасно знал – шрамов этих в достатке и на спине, и на руках, и на ногах. Осознав, как велика сила Димитрия, раз тот чувствует его на таком большом расстоянии, он озадачился: почему же не сведёт следы рабских отметин? Ведь чуйники такой силы способны даже менять своё тело!

Эта мысль показалась чрезвычайно важной, и Данко открыл рот, собираясь её озвучить, но заговорил почему-то совсем о другом:

– Учитель. Я сегодня забрался в чужой сад за грушами. И видел там слепую глухую девочку, которая вышивает красивые картины. Я долго там был и узнал, что её обижают. Не дают есть и издеваются. Можешь ты придумать, как её оттуда выкрасть? Ну… или по-другому помочь?

Данко рассказывал, поражаясь собственной откровенности. Последнюю фразу он произнёс чуть слышно. Лицо Димитрия, услышавшего о проделке, сначала сделалось недовольным, затем удивлённо вытянулось и вдруг почернело от гнева. Вкупе с соломенной шевелюрой и светлыми как незабудки глазами, это выглядело пугающе. Схватив за ворот, Конюхов затащил его во двор, развернул в сторону дома и легонько пихнул в спину, придавая ускорения. Данко взбежал по низеньким ступенькам, шагнул в полутёмную переднюю и остановился, дожидаясь учителя.

– Дальше, – отрывисто потребовал тот, заходя следом. — Подробно. Всё, что видел.

Удивлённый тем, как близко к сердцу Димитрий воспринял его историю, Данко покорно поведал о случившемся. Передал подслушанную разговор, рассказал о вызывающей выходке Боянки, описал слепую, не упустив и мелочей, на которых даже не заострял внимания. Беседуя, они перешли из передней в гостиную. Там учитель заставил Данко закрыть глаза и мысленно представить девочку – с тем, чтобы запечатлеть в специальном артефакте. То же самое проделали с Боянкой, но её лицо записали в другой камень.

– Ещё кого-нибудь запомнил хорошо? – осведомился Димитрий, убирая сохранённые образы в сумку. — Хозяйку, мужа её?

– Коржака, — хмуро буркнул Данко, у которого от непривычных усилий разболелась голова. – Во-о такая морда!

– Ладно. Имена чьи назовёшь?

– Ну, так… Детей. Бояна, Наум, Храбр, Ждан, Богдан. А, Коржак ещё.

– Дался тебе этот Коржак. Родителей как зовут?

– Не знаю. Я только «отец» да «мать» слышал.

– Ясно. Ну, ступай к себе. Переоденься в целое. Я сейчас со стражей свяжусь, объясню кое-что и пойдём в отделение.

Сказав так, Конюхов заперся в своей комнате и поставил звуконепроницаемый полог. Данко, привычно устроившийся под дверью, как ни старался, не расслышал ни слова. Простояв минут десять и так ничего не узнав, уже собрался сходить переодеться, но тут дверь распахнулась и со всей силы ударила его по лбу. Он зашипел, отпрыгнул, притворяясь, что просто шёл мимо, но для учителя такие игры были не внове. Насмешливо фыркнув, тот рявкнул:

– Как, ещё здесь? Почему не сменил это рваньё?

В стражницкую добирались пешком, благо жили от неё всего в нескольких кварталах. Головное охранное отделение Добрича находилось в самом центре города, у площади Равновесия. Это был огромный комплекс зданий из известняка, увенчанных пирамидальными и луковичными куполами, крашенными малахитовой краской. Оставив Данко в просторной светлой приёмной, Конюхов наказал ждать и скрылся в кабинете главы отделения.

Потянулись долгие часы ожидания. Оставшись в одиночестве, Данко скучающе рассматривал мозаичное панно и питьевой фонтанчик в углу. Кроме него ожидающих не было — солнце клонилось к закату, а приём горожан вёлся лишь в первой половине дня. Замучавшись ждать, поднялся, утолил жажду и будто невзначай остановился у двери.

Увы! Из кабинета не доносилось ни звука. Послушав без толку около получаса, он вернулся на лавку. Вовремя: в приёмную чеканным шагом вошли семь стражников со старшиной и один за другим исчезли в кабинете главы отделения.

Это показалось Данко странным, и он совсем издёргался от догадок. Прошло ещё несколько минут. Когда он уже почти набрался смелости постучать, дверь распахнулась, в приёмную выглянул учитель и пригласил зайти.

Внутри стоял гул от толпящихся у стола стражей. Данко растерянно запнулся у порога, с любопытством рассматривая бравых служак. Были те как на подбор высокими, многие усатыми и с бородами. Потому из-за одинаковых синих кафтанов с серебряными погонами и галунами на рукавах, их было непросто отличить друг от друга.

– Да проходи же, эк на тебя робость напала, – прозвучал от стола весёлый женский голос. – Димитрий сказывал, ты сорванец, каких мало. А трясёшься, как заячий хвост. Не переживай, арестовывать не станем. Хотя и нехорошо по чужим садам груши красть, а сегодня, Данко, тебе это сойдёт с рук.

Не ждавший встретить женщину в таком месте, Данко изумлённо вытаращился и вытянул шею, пытаясь рассмотреть, но не решаясь подойти ближе. Стражи расступились, он увидел обладательницу голоса, сидящую во главе стола, и, донельзя впечатлённый таким поворотом, невольно присвистнул. Звук вышел красивым – длинным и очень чистым. Мужики, до того посмеивающиеся в усы, дружно зареготали. Глава отделения, а судя по нашивкам, это была именно она, не обращая внимания на зубоскалов, подняла бровь:

– Что, нравлюсь?

Данко смутился, побурел до кончиков ушей, но взгляда не отвёл, а пристально уставился на говорившую. Отметил и волосы навыпуск, едва достающие подбородка, и гривну видящей, закреплённую у горловины мужского кафтана, и выбитое на шее солнце, означающее, что собеседница добровольно приняла обет целомудрия и посвятила жизнь служению Великому Солнцу. И хотя в коротких каштановых локонах уже обильно серебрилась седина, да и с виду чародейка годилась ему даже не в матери, а в бабки, но в её глазах плясали такие бесы, что Данко ответил, почти не думая, на выдохе:

– Ага.

– Вот и славно. Меня зовут Горислава Любич, и я глава центрального охранного отделения. Пойдёшь под моё начало?

– Ну, так… – Данко оглянулся в поисках учителя. – А можно я попробую стать чародеем?

Стражники почему-то снова загоготали, на плечи Данко легли ладони, и возникший позади Димитрий произнёс с шутливой укоризной:

– Ай-яй-яй, сударыня. Как нехорошо! Сманиваешь моего ученика!

– Кто, я? Да неужели же ты всю жизнь собрался его учить? – изумилась женщина. – Если так, то я передумала. Таких оболтусов у меня в достатке.

Видящая насмешливо улыбнулась Данко, цыкнула на веселящихся стражей и посерьёзнела:

– Но к делу. Расскажу коротко, что мы узнали за эти три часа по дальней связи. Супругов, про которых ты сообщил, зовут Земибор и Бажена Голубы. Слепая девочка – Дивна Голуб, племянница Земибора. Её родители погибли на пожаре. Отец вынес дочь, но задохнулся от дыма, спасая жену. До недавних пор Голубы жили в деревне, и за Дивной приезжал родич по матери, но ему сообщили, что девочка умерла от затяжной лихорадки, случившейся от горя.

Госпожа Любич запнулась, кивнула русоволосому носатому крепышу, выделявшемуся среди прочих стражников сравнительно невысоким ростом, затем глянула на бритоголового верзилу с огромными вислыми усами и наконец снова на Данко.

– Сейчас мы едем к Голубам. Вряд ли они отдадут нам девочку подобру. Поэтому ты, Данко, пойдёшь проводником. С Русланом и Дубыней. Вам надо попасть во двор, пробраться в горницу к Дивне, подать мне сигнал, да сделать это быстро и незаметно. Тогда-то мы их и повяжем. План ясен?

От волнения у Данко закружилась голова. Сначала его охватил азарт, но, подумав дольше, он засомневался и смущённо поднял руку, привлекая внимание главы.

– Ну?

– Так а за что арестовывать-то? Если она племянница?

– Хм!

Женщина насмешливо сощурилась и, качая головой, сочувственно посмотрела на Димитрия.

– И впрямь, оболтус. А ещё ученик чародея! Димитрий, ты слишком мягок с ним. Нет, я тебя, конечно, понимаю. Но ведь он и законов не знает! И где ты такого бездельника нашёл? – она перевела взгляд на Данко. – И что из того, что племянница? Или ты думаешь, можно живого свободного человека объявить мёртвым и прятать от всех? О-хо-хо!

Видящая встала и прошла мимо полыхающего, как вечерний костёр, Данко. За ней, предварительно щёлкнув его по носу, двинулся Димитрий, потом стражи. Данко крутился волчком, пряча лицо от острых взглядов мужчин, и проморгал бы всё на свете, если бы Дубыня не схватил его руку и не потащил за собой, как трёхлетнего малыша. Они вышли во двор, поплутали между многочисленных строений и попали на охраняемую площадку, заставленную летательными пульсарами. У Данко, впервые увидевшего одновременно столько самолёток, перехватило дыхание, и он воскликнул, раскинув руки:

– Ух ты, ступы!

– Сам ты ступа, – буркнул, обгоняя, Руслан. – У твоей бабки-мары ступа, а это пульсары![1]

Аппараты и впрямь мало походили на те деревянные корыта, которыми пользуются сельские ведуньи-самоучки. Сделанные из металла, отполированные до блеска, они имели даже полупрозрачные защитные купола, а внутри были оборудованы подпорками для рук и ремнями. Потому-то Данко хоть и обиделся за свою безвинную бабку, отродясь не чародействовавшую, да ещё и во зло, но промолчал. Лишь засопел недовольно и стал озираться в поисках учителя.

Димитрия нигде не было. Видящая устроилась в одноместной самолётке, стражи набились в общественную, а они выбрали пульсар, вмещающий ровно троих человек. Руслан приглашающе распахнул дверцу, Данко зашёл внутрь и вопросительно глянул на Дубыню:

– А девочка? Куда её посадят?

– Для неё твой учитель карету раздобудет, – добродушно пояснил верзила. – Ей в самолётке нельзя. Укатаем.

Успокоенный ответом, Данко перестал вертеться и сосредоточился на молчаливом мрачноватом Руслане. Тот осмотрел на нём защитные ремни, повернулся к закреплённой у борта пластине, положил на неё ладони и принялся чародействовать. Сначала захлопнулась дверца, затем из бортов поднялся купол, наконец, они оторвались от земли. В небе Данко позабыл и о непонятных укорах видящей, и даже о девочке – лишь восторженно таращился на проносящиеся внизу красные крыши жилых домов и янтарный диск солнца, замерший у самого горизонта. Очнулся, когда пульсар добрался до купеческого квартала и плавно пошёл вниз.

С незаметным проникновением вышла заминка. Чтобы не обнаружить себя раньше времени, они приземлились на параллельной улице, у дома Велияра Бузуна, соседствующего с Голубами через сад. Но явившийся на зов пожилой ключник долго не хотел пускать их в сад. Изучал бумаги, рассматривал гривны стражников и недобро косился на Данко, как будто откуда-то знал о его прошлом. Только после того, как Руслан погрозил старику, что сообщит главе отделения о пособничестве злодеям, неохотно позволил пройти.

Дальнейшее много времени не заняло: перебравшись через забор в саду купца, они прикрылись чарами и обошли дом по периметру. Когда отыскали грушу, Руслан вытащил из рукава платок, взмахнул им, и Дубыня подхватил невесть откуда вывалившуюся лестницу. Прислонил к стене, шустро поднялся на третий этаж, достал из рамы стекло, открыл створки и скользнул внутрь. Через несколько секунд высунулся наружу и оживлённо замахал руками, приглашая подниматься...

***

Кольцо на руке видящей замерцало неярким голубым светом, сообщая, что засланная троица на месте. Она кивнула стражникам, многозначительно глянула на Димитрия и властно отчеканила:

– Приступаем.

Полог развеялся, старшина шагнул к ограде и загрохотал кулаком по металлической обшивке ворот. Стало ужасно шумно. До этого момента чары не просто отводили глаза, но и сбивали с толку местных собак. Теперь одураченные псы подняли бешеный лай, и в ушах зазвенело от заливистого разноголосья. Со двора донёсся шлёпающий звук шагов, калитка скрипнула, на улицу выглянул недоумевающий малец лет десяти.

– Чего хотел, дяденька? – щурясь на яркий фонарь в руках незваного гостя, поинтересовался он. Расширил щель и шагнул ближе, но, рассмотрел стоящих позади служак, подался назад. – Оу! Сейчас папку позову!

– Стоять. – старшина перехватил мальчишку за плечо. – Мы сами.

Тот рванулся, пытаясь освободиться, но потерпел неудачу и неохотно подчинился. Калитка распахнулась, и стражники застучали каблуками по мощёной камнем дорожке. Коржак хрипло лаял, до предела натягивая цепь, но проходящие в пяди бойцы не обращали на него никакого внимания. Дом оживился. В освещённом окне замелькали фигуры, послышались невнятные голоса, кто-то упал и вскрикнул от боли.

У порога глава отделения догнала подчинённого, они вместе поднялись по ступеням, одновременно постучали в дубовую дверь, и та распахнулась, едва не ударив по рукам. В передней их встречал Земибор Голуб. Выглядел он взволнованным, но силился скрыть напряжение за нарочитой неспешностью движений и притворной суровостью. Увидев сына, удерживаемого старшиной, подался навстречу и грозно рявкнул:

– Что происходит? Как посмели? Немедленно отпустить!

Димитрий, зашедший в дом следом за Гориславой, насмешливо хмыкнул, и та поддержала его, презрительно дёрнув краешком рта. Показная ярость Земибора их не обманула.

– Глава центрального охранного отделения, Горислава Любич, – отрапортовала видящая, предъявляя искрящуюся в подтверждение правдивости гривну. – Земибор Голуб, до нас дошли вести, что ты скрываешь в доме свою якобы умершую племянницу. Дивну Голуб. Мы здесь, чтобы забрать её. Только добровольное признание смягчит твою вину.

Земибор выпучил глаза, побурел и часто задышал, мигом растеряв апломб. В соседней комнате послышался шорох, потом тихие шаги. Сообразив, что выдала себя, в переднюю влетела хозяйка. Выглядела она взъерошенной и суматошной – тараторила, округляла глаза и бурно всплёскивала руками, точно шаманка из-за Рипейских гор.

– Великое Солнце! Как можно! Мы пережили такое несчастье, когда умерла девочка! Вся деревня тому свидетель! Приезжал мамич, мы показывали могилку…

Судя по запалу, Бажена Голуб могла не замолкать очень долго. Но Горислава не собиралась её слушать. Достав из рукава свёрнутый в трубку ордер, она расправила его перед лицом бушующей женщины и равнодушно перебила:

– Время. Вы зря тратите время. Я всё-таки видящая. Не кривляйтесь, вы не на подмостках.

Бажена так и застыла с разинутым ртом. Неизвестно, что поразило её больше — чуждое обращение на «вы» или статус незваной гостьи. Но она быстро овладела собой, торопливо пробежала глазами протянутую бумагу, глянула на угрюмого супруга и прошипела сквозь зубы:

– Но девочка и правда умерла! У нас есть документы. В доме только наши дети!

– Хорошо. Как их зовут?

– Ну… Наум, – не уловив подвоха, принялась перечислять хозяйка, глянув на стоящего напротив младшего сына. – Бояна, Богдан, Ждан и Храбр.

– Славно. Зовите всех сюда. – приказала Горислава, но, заметив, что собеседница дёрнулась к двери, поправилась. – Нет, нет. Не вы. Вот Наум пусть и сбегает.

Старшина разжал ладонь, и Наум рванул с места. На некоторое время в передней стало тихо. Хозяйка вертелась, многозначительно посматривая на мужа, но тот прятал от неё лицо, делая вид, что не замечает призывных взглядов. Подчиняясь молчаливому приказу командира, стражники заняли позиции по обеим сторонам от межкомнатной двери и за спинами Голубов. Но Бажена никак не успокаивалась и подёргиванием бровей всё пыталась что-то сказать супругу.

Через несколько минут вернулся Наум с сестрой и двенадцатилетним Храбром. Старших братьев он не нашёл. Дальнейшие расспросы Голубов результатов не принесли. Земибор окончательно сник и стоял, цепляясь за свою бороду, как за спасительную соломинку. Бажена, напротив, хорохорилась, но теперь её трепыхания выглядели вяло, как у выброшенной на берег рыбы. Убедившись, что добровольного признания ждать не следует, видящая дотронулась кольца и усмехнулась:

– Ну, раз вы не ведаете, где остальные ваши дети… Их позову я.

***

Дивна сидела на лавке так прямо и неподвижно, что Данко, испугавшись, что она упадёт, как только повозка тронется с места, принялся обкладывать её вытащенными из багажника подушками. На улице уже полностью стемнело, и тонкое лицо девочки, освещённое лишь тусклыми каретными фонарями, выглядело пугающим и прекрасным, как у древней языческой богини. Закончив хлопотать, он осмотрел результат своих трудов и, довольный, повернулся к стоящим позади учителю и видящей. Горислава, словно нарочно поджидавшая этого момента, заговорила, обращаясь к Димитрию:

– Славный мальчишка. Чистый. Хотя и воришка. Чудно! Надеюсь, ты всё-таки его облагоразумишь. — она перевела взгляд на смутившегося Данко и обратилась к нему: – Ну, понял ты, что не так с Дивной? Нет? Эх ты!

И, огорчённо махнув рукой, развернулась и направилась обратно к дому, по-мужски чеканя шаг. Данко проводил её настороженным взглядом, дотронулся спрятанного за пазухой панно со снегирями и опасливо поинтересовался, забираясь в карету:

– Учитель, а что, видящая через одежду видит?

– Нет, – Димитрий, усмехаясь, устроился рядом с ним на лавке. – Чужие вещи она отличает по ауре. Край вышивки, что ты стянул, торчит из-под блузы.

– Ой! – Данко смутился, вытащил из-за пазухи гобелен и, наклонившись к сидящей напротив Дивне, положил ей на колени. – Я же не для себя! Подумал, может, ей так спокойнее будет!

– Может, и будет, — ответил учитель, не отрывая взгляда от девочки. Ощутив на коленях новую вещь, Дивна осторожно провела над ней ладонями, улыбнулась, отыскала снегирей и погладила их кончиками пальцев.

– А что же с ней не так?

– Ты в самом деле не понимаешь? А ведь я тебе рассказывал, какими способностями обладают сильнейшие из чуйников! Да-а… И разочаровал же ты меня, братец!

– О-о-о! – в который раз за день Данко ощутил, как кровь приливает к щекам. – Так значит… она сама это всё с собой сделала? Ослепла… Оглохла?

– Да, – кивнул Димитрий. – Страшно подумать, как мучили её эти Голубы, раз она так сильно пожелала их не видеть и не слышать, что потеряла слух и зрение. Скорее всего, и частичное осязание – посмотри на её синяки.

– Но она же вышивала!

– Чуйники способны управлять телом выборочно. Включать или отключать чувствительность. Могут даже не чувствовать голода. Вот только… Если бы не ты, рано или поздно она умерла бы от истощения. Боюсь, ей придётся долго восстанавливаться. Она использовала чары неосознанно и будет непросто уговорить её от них отказаться.

Некоторое время в карете стояла полная тишина. Широко раскрыв глаза, Данко смотрел на девочку, всё поглаживающую снегирей, и думал, думал… Наконец, когда голова почти закипела от мыслей, спросил:

– Выходит, чуйники самые сильные чародеи из Великой Триады?

– С чего ты так решил? — удивился Димитрий.

– Ну, ты сам говорил, что видящие получают дар, когда уже совсем взрослые, а слухачи… Они же только слышат.

– Нет, Данко. Чаще всего высших чародейских степеней достигают именно видящие. Они видят чарны, и им проще других творить ворожбу. А то, что поздно входят в силу… Таков их дар. Им больше остальных приходится бороться за свои способности. Они видят много такого, что окружающие предпочли бы скрыть. С детства их убеждают, что это фантазии. Дар блокируется. Становясь зрелыми, видящие получают его повторно. И далеко не все. Только сильнейшие.

– Ага-а… — задумчиво протянул Данко, повернулся к Дивне и вздрогнул от увиденного.

Девочка, ещё минуту назад полулежавшая на подушках в той позе, в которой он её устроил, теперь сидела боком, и, казалось, прислушивается к разговору. Когда наступила тишина, она снова повернулась лицом, сунула руку в карман передника, вытащила грушу и, слабо двинув запястьем, направила ладонь к Данко. Он недоумённо хлопал ресницами, не в силах избавиться от ощущения, что ему предлагают этот плод, но не решался его взять и лишь глупо таращился на тонкую девчоночью кисть. Выдержав паузу, Дивна снова пошевелила рукой, чуть продвинула запястье вперёд и разжала пальцы, обхватывающие плод.

– Ну что же ты? — дрогнувшим голосом спросил Димитрий. – Бери, тебя же угощают! Не обижай её.

Всё ещё растерянный, Данко нерешительно протянул руку. Дивна слегка наклонила ладонь, и плод перекатился к нему. Поднеся его к губам, с наслаждением вдохнул аромат и внезапно понял, что груш-то он сегодня так и не попробовал.

[1]Ступа – расхожее словечко, образованное от аббревиатуры СТП – Самолётный Телекинетический Пульсар.

Понравился рассказ? Поставьте лайк! Уж очень приятно на них смотреть))

Кстати, в «Дополнительных материалах» есть лиричная баллада, написанная мной по мотивам этой истории. Проиллюстрированная китайскими нейросетями и исполненная нейросетью suno.ai. А ещё этот рассказ относится к серии «Рубежи Всеземья», как и историко-мистическое фэнтези «Тайна завещанного камня», который тоже есть на сайте.