Сломанный маятник

Лондон. Где-то в пригороде. Подвал.

– С кем вы должны были встретиться в Лондоне?

Наступившая тишина ответа не удостоилась. Лишь глухое тук-тук-тук – носком начищенного до зеркального блеска ботинка по холодной железной ножке стула, привинченного к бетонному полу. В пыльном луче света от лампы под жестяным колпаком-абажуром висело молчание, густое, как лужица крови, уже запекшейся на полу.

Человек на стуле был раздет догола. Голова его бессильно свисала, окровавленные, слипшиеся волосы падали на грудь, скрывая избитое до состояния сырого мяса лицо. Он не падал только потому, что руки и ноги были туго перетянуты проволокой, врезающейся в посиневшую плоть. Капли крови сочились по вздувшимся на запястьях венам, падали на бетон с тихим «плюх».

– Я повторю вопрос, – прозвучал голос из-за границы света. Подчеркнуто вежливый, нейтральный, красиво поставленный, как голос диктора Би-би-си, но от этого лишь еще сильнее пугающий. – С кем вы должны были встретиться в Лондоне?

Окровавленная голова медленно поднялась. Взгляд, едва различимый сквозь опухшие веки, попытался найти того, кто говорил, в кромешной тьме за кругом лампы. Разбитые в лепешку губы растянулись в ухмылке, треснули, выпустив новые тонкие струйки алой крови по подбородку, поверх уже засохшей.

– В Лондоне-то? Да с твоей сестрой-шлюхой. Знаешь, как я ее... – Он не успел закончить.

Человек в ботинках шагнул в свет. Лампа выхватила безупречный пробор на темных волосах, смазанных дорогим бриолином, тщательно закатанные до локтей рукава белой рубашки, открывающие крепкие предплечья. Ладони были скрыты тонкими коричневыми кожаными перчатками. На внутренней стороне левого запястья мелькнули синие латинские буквы татуировки: Suum Cuique – «Каждому свое». Серые, почти прозрачные глаза равнодушно скользнули по жертве.

Левая рука дернулась – коротко, резко, как кобра, решившая напасть. В подвале взорвался нечеловеческий вопль, переходящий в хриплый вой. Звук бился о стены, насыщая воздух новым запахом страха и боли.

– А ведь я только начал, – спокойно констатировал обладатель безупречного пробора. – Это еще очень вежливое обхождение, поверьте, друг мой. Дальше будет только хуже. С кем вы должны были встретиться в Лондоне?

...

– С кем вы должны были встретиться в Лондоне?

...

– С кем вы должны были встретиться в Лондоне?

– Арон Штольц! Штольц! Это Штольц! – прохрипел прикрученный к стулу, срываясь на неразличимое сипение. – Отпусти! Все сказал! Не знаю больше ничего!

– Какой Штольц? – Человек в начищенных ботинках слегка наклонил голову, будто припоминая. – Штольц, он же Фридман?

– Д… да...

– Очень хорошо, – протянул красивый голос, в нем звучало почти удовлетворение. – Вот видите, это было не так уж и сложно. Однако у меня остался еще один вопрос. Где Отто Рихтер?

– Я не знаю никакого...

– Опять, – укоризненно покачал головой мужчина, и пробор засверкал в свете лампы. – Опять вы упрямитесь. Впрочем, я терпелив, и сейчас...

Где-то в темноте, словно из самой толщи бетона, зазвонил телефон – резко, дребезжащим, захлебывающимся звоном старого черного эбонитового аппарата. Человек резко замолчал на полуслове, чуть раздраженно втянул воздух сквозь ровный оскал белых зубов, стиснутых в нетерпении. Похлопал голого мужчину по окровавленной голове, будто успокаивая непослушного пса, потом недовольно глянул на испачканную перчатку. Стянул ее с руки, бросил на пол.

– Минутку, друг мой, – сказал он, и в голосе впервые появилось что-то кроме ледяной вежливости – досада. – Потом мы продолжим.

Он шагнул к телефону, отыскал его в темноте, поднял тяжелую исцарапанную трубку.

– Слушаю.

– С кем я сейчас говорю? – требовательно скрежетал голос на другом конце. – Кто ты сейчас?

– Роджер.

– Ясно. Как успехи?

– Постепенно я его дожму. Но нужно еще время.

– Нет у нас времени! – рявкнул невидимый собеседник. – Понял? Давай, завязывай со своими манерами! Мне нужен результат, немедленно! Операция скоро начнется, на Даунинг-стрит ждать не любят!

– Я понял, – спокойно отозвался тот, кто сейчас был Роджером.

– Отчет жду к семи часам. Полный отчет, учти!

Щелчок. Молчание. Мужчина аккуратно опустил тяжелую пластмассовую трубку на рычаг аппарата. Постоял несколько мгновений, спиной к свету и привязанному человеку. Потом ссутулился, закрыл глаза, вцепился пальцами в край старого металлического стола так, что побелели костяшки. Из его горла вырвалось короткое, звериное рычание.

Он открыл глаза. Яростно, скрюченными пальцами взлохматил безупречный пробор. Выругался грязно, с грубым, тяжелым выговором типичного «кокни», который не услышишь в шикарных пабах Мэйфэра. Шагнул обратно к освещенному стулу.

– Гасишься, сука? – харкнул на пол, влепил короткий, как удар молота, хук под вздох избитому человеку. Тот хэкнул от боли, захрипел, задергался судорожно, стул заскрипел.

– Били тебя, думаешь? Эт’ не били еще, эт’ щекотка была! Ниче, счас ты мне споешь, падла! Счас я тебя умою!

Рука сунулась в карман брюк, вынырнула с опасной бритвой. Ослепительно блеснул клинок, высвобожденный из рукоятки, отделанной перламутром.

– Род...жер... – просипел избитый, пытаясь отдернуться назад, вжаться в спинку стула, встретившись с яростным взглядом желто-зеленых глаз.

– Ты не...

– Какой, на хер, Роджер? – брызгая слюной, прошипел человек с бритвой. – Нет тут таких, съехали! Я Билли! Ты, сука, не знаешь, кто такой Билли Белчер? Счас узнаешь!

Бритва рассекла воздух с коротким свистом.

Лондон, Бродвей-стрит, дом 54. Здание Minimax Fire Extinguisher Company.

Серое, неприметное пятиэтажное здание на Бродвее не привлекало взглядов. «Продажа огнетушителей» – скучнее не придумаешь. Прохожие скользили взглядом по его пыльному фасаду и спешили дальше, по своим делам. После войны, авианалетов, бомбежек и ударов «Молота Тора», огнетушители мало кого волновали. Только знающие люди удивлялись – как это здание в самом центре уцелело почти невредимым? Но таких знающих было мало, и они молчали.

Внутри, за неприметной дверью, был настоящий лабиринт. Потемневшие от времени деревянные перегородки делили этажи на тесные клетушки-кабинеты. Воздух здесь навсегда пропах пылью, старым деревом и чернилами. Где-то в глубине здания надсадно, как заходящийся в кашле туберкулезник, лязгал старый лифт, скрипя так, будто вот-вот развалится, но исправно таская вверх-вниз сотрудников в серых костюмах и бухгалтерских нарукавниках. Таких же неприметных, как и само здание. Секретная разведывательная служба МИ-6 стоически обходилась без ремонта лифта. Были вещи поважнее. Среди сотрудников ходила замшелая шутка: «Наш лифт появился тут еще до прихода римлян в Британию».

Кабинет на пятом этаже был не самым большим, не самым светлым, без дорогой кожаной мебели. Его хозяин сидел за столом, заваленным бумагами так, что из-за них было видно только его макушку, и то лишь в лучшие дни. Обычно же груды серых папок под грифами «Только для личного ознакомления», «Конфиденциально» и множеством других стремились поглотить все свободное пространство – при том, что самые секретные прятались по нескольким сейфам и несгораемым шкафам. Некоторые залежи напоминали гору Бен-Невис.

Человек за столом был немолод, крепок телом, лысоват, с лицом, изборожденным морщинами, как выцветшая карта океанских глубин. Он напоминал отставного моряка – крепкая жилистая шея, уверенная посадка головы. В довершение образа, человек курил старую прокопченную трубку с чашей такого размера, что она больше напоминала армейский котелок. Клубы и кольца дыма тут же разбивались о груды бумаг. Но моряком он никогда не был, хоть и любил, когда давние приятели в шутку, но уважительно называли его «Адмирал».

Сюда, в этот кабинет, сходились нити разведывательных операций со всего мира. И все эти нити человек с трубкой неутомимо вплетал в незримое полотно, точно мойра, ткущая бесконечный и мрачный гобелен войны. Войны, которая, казалось, закончилась, но на самом деле лишь ушла в тень.

Зазвонил телефон. «Адмирал» неспешно (курение не терпело святотатственной торопливости) положил дымящуюся трубку на специальную подставку, потом поднес к уху телефонную трубку. Слушал несколько секунд, лицо оставалось непроницаемым.

– Пусть войдет.

Трубка легла на рычаги с тихим «клац».

Через мгновение дверь распахнулась без стука. В кабинет вошел человек в сером плаще хорошего покроя, из-под которого виднелся дорогой, но неброский костюм. Безупречный узел галстука, шелковая рубашка, идеальный пробор в волосах, черные туфли без единой пылинки. Еще недавно этот человек стоял в залитом кровью подвале с бритвой в руке. Он – и не он. Мужчина в пошитом на заказ костюме ничем не напоминал того, подвального. Черные глаза, блестящие и быстрые, пробежали по кабинету, наткнулись на тяжелый, как свинец, взгляд карих глаз «Адмирала», обрамленных морщинистыми черепашьими веками; зрачки замерли неподвижно.

– Сэр.

– Для начала: с кем я сейчас говорю? – поинтересовался хозяин кабинета, сложив руки на столе.

– Баунт. Джеймс Баунт, сэр.

– Ясно. Значит, я не ошибся. Глаза другие. А где Роджер?

– Он... – посетитель на секунду запнулся, едва заметно. – Он просил его извинить, ему необходим отдых, сэр.

– «Отдыха нет на войне», – без тени улыбки сказал человек с трубкой.

– Я тоже люблю Киплинга, сэр, – безмятежно отозвался Баунт, – особенно это стихотворение. Гений, воспевший могущество Британии, сэр! Но, к сожалению, по-другому нельзя.

– Садитесь. – «Адмирал» указал на стул. – К чертям Киплинга. Вы добыли информацию, и это хорошо. Как – меня не интересует. Теперь у меня для вас другое задание.

Скрипнул стул. Джеймс Баунт сел, сохраняя безупречную осанку, чуть подался вперед, обозначив заинтересованность.

– Читайте, – серая папка с вершины бумажного Бен-Невиса легла на стол перед глазами Баунта. «Адмирал» откинулся на спинку стула и запыхтел трубкой, наблюдая за гостем поверх дымных клубов.

Лицо Джеймса Баунта оставалось маской вежливой внимательности, пока он читал. Лишь легкое напряжение у уголков губ выдавало внутреннюю работу. Через пять минут он аккуратно закрыл картонную обложку.

– Понятно, сэр, – сказал он коротко.

– Эта операция крайне важна, – хозяин кабинета, подождав несколько мгновений – вдруг будут еще комментарии? – короткими, бережными движениями принялся чистить чашу догоревшей трубки маленьким ножичком. – Крайне. Действовать придется автономно, без оперативной связи, в необычных условиях. Ошибка недопустима. Малейший промах – и мы получим не просто провал, а катастрофу с непредсказуемыми последствиями.

Посетитель молча кивнул.

– Самое главное... и самое для нас неудобное – нам, а значит, вам, придется сотрудничать с русскими. Они посылают свое подразделение. Вероятнее всего, это будут Охотники. Доводилось с ними встречаться?

– Доводилось о них слышать, сэр, – отозвался Джеймс Баунт. – Легенды ходят разные, – он на миг замялся. – Будто бы они не совсем люди.

– Слышать мало, черт побери... – «Адмирал» фыркнул, выбивая пепел. – Они люди, конечно же. Но это нечто уникальное. Инструмент, выкованный Союзом для самой темной, самой опасной работы, связанной со смертельным риском. Пока неизвестно, сколько их будет, но всю доступную информацию вам предоставят. На подготовку даю три дня. Этого довольно?

– Конечно, сэр, – Баунт, понимая, что разговор закончен, дисциплинированно поднялся и обозначил легкий, почти неуловимый поклон. – Еще одно, если позволите, сэр.

– Что у вас? – недовольно отозвался человек с трубкой, глядя в темноту чаши и продолжая орудовать ножичком.

– Мои полномочия?

– Любые. Все, что потребуется. Мне нужен результат. Но запомните – прикрывать вас никто не будет. Если вдруг...

– ...что-то пойдет не так, добрая старая Англия сделает вид, что меня никогда не было, – посетитель едва заметно, вежливо, но без подобострастия улыбнулся краешком губ. – Разумеется. Каждый раз слышу это. Я могу идти, сэр?

– Идите. Все дополнительные инструкции у моего помощника.

Человек в плаще неторопливо вышел из серого здания на Бродвей-стрит. Холодный, пронизывающий до костей дождь тут же облепил его плащ крупными каплями, защелкал по полям дорогой шляпы. Небо, как, впрочем, обычно, было затянуто тяжелыми, низкими тучами, висевшими прямо над крышами. Он поежился, машинально поднял воротник. Теперь сесть в неприметный Humber Pullman, припаркованный поодаль у тротуара, завести двигатель, постоять еще с минуту, раздумывая, не закурить ли. Решил, что нет, постучал мундштуком сигареты по коробке, спрятал обратно в карман плаща. Вывернул руль.

В глазах на миг мелькнуло что-то холодное, чуждое, серое – Роджер. Затем взгляд снова стал черным, с любопытством пробежался вокруг. А где-то глубоко внутри заурчал недовольный зверь.

Советский Союз. Место неизвестно. Временное расположение мангруппы Особого взвода. Кодовое обозначение «Памир»

– Товарищ старшина!

– Говори уже, – отфыркиваясь и горстями плеская себе в лицо ледяную воду из жестяного таза, отозвался Степан Нефедов. Вода стекала по обветренному лицу, по коротко остриженным, чуть тронутым сединой волосам. Мучительно хотелось спать – так хотелось, что в голове все плыло, а мир казался ватным и нереальным. Но спать было некогда, нельзя и не время. Время было только для войны, которая никогда не кончалась по-настоящему. «Война… Война никогда не кончается…» Или не меняется? Кто это сказал… или скажет? Без разницы. Старшина помотал мокрой головой, разбрызгивая воду, потянулся за полотенцем.

– Товарищ старшина, – снова повторил молодой парень с открытым, совсем детским еще лицом, одетый в толком необмятую еще гимнастерку, – скажите, а вы «маятник качать» умеете?

– Чего? – переспросил Нефедов, вытирая лицо грубым полотенцем. Его серые глаза, обычно холодные и оценивающие, сейчас были просто усталыми. Сержант Конюхов, поодаль занимавшийся привычным делом – то есть, уши грел рядом, делая вид, что страшно занят чисткой личного оружия (потрепанный ППС) – фыркнул негромко.

– Маятник? Это как в часах с кукушкой, что ли? Зачем его качать, он и сам это неплохо делает.

– Да нет, товарищ старшина, ну мы это... с ребятами... – паренек смутился, потер лоб, вздохнул и продолжал, – услышали, как смершевцы между собой болтали..., говорят, мол, есть такой прием...

– Болтают, Стафеев, в бане сам знаешь, чем, – не утерпев, вклинился сидящий за уличным столом сержант Санька Конюхов, не отрываясь от затвора «судаева», в котором ему что-то не понравилось, – а смершевцев подслушивать – и вовсе дело для дураков. Особенно про такие штуки.

– Сашенька, – лениво, зубасто зевнув во весь рот, покосился на него Нефедов, – тебя кто спрашивал? Или мне лучше сказать, «сержант Конюхов, два наряда вне очереди»?

– А я что? Исключительно авторитет поддержать... – пробурчал тот, наконец подняв глаза. В них, несмотря на лютую усталость, мелькнуло что-то озорное и мальчишеское.

– Авторитет мой не плетень, от ветра вроде не покосился еще, держать его не надо. Так что там? «Маятник качать», говоришь?

– Ну да! – заторопился и зачастил рядовой Стафеев. – Это когда в тебя стреляют, а ты от пуль уклоняешься, вроде как раскачиваешься, а потом – раз! – и повязал гада... Без промаха! Говорят, так один чистильщик из ихних умел, еще в сорок третьем под Харьковом...

– Из ихних… Только один?

– А я не знаю, – растерялся Стафеев.

– От пуль уклоняться – это хорошо, – раздумчиво протянул старшина Нефедов. – Это было бы совсем замечательно, прямо ни в сказке сказать... Значит, так, боец. Сам я не видел никого, кто бы вот так лихо «качал маятник». Зато раз сто слышал про такое от людей, которые лично знали того человека, который этот «маятник» качал запросто, а еще это своими глазами видела теща того зятька, который... Понимаешь?

– Н.… нет, – озадачился паренек, машинально обдергивая гимнастерку под ремнем, на котором висел красивый нож в тисненых кожаных ножнах – если трофей, то явно не по заслугам. Конюхов издал невнятное мычание, но осекся под взглядом непосредственного начальства и аж покраснел от натуги, пытаясь сдержаться.

– Поясняю, – терпеливо продолжил Степан Нефедов, подходя ближе и растирая шею докрасна полотенцем. – Трепотни об этом деле много, а как начнешь выяснять, что и где, так и получается, что ходишь по кругу. Один говорит – видел сам, другой – слышал от того, кто видел, третий – от того, кто слышал... И конца этому кругу нет.

Он встал прямо перед Стафеевым.

– Маятник, рядовой Стафеев, пусть в часах и остается. Наше дело другое. Точное. Без лишних качаний, шатаний и колебаний.

Говоря ровно и монотонно, старшина сделал еще шаг, и паренек, неотрывно глядящий на командира, вдруг почувствовал, будто в глаз попало что-то неудобное, какая-то песчинка, что ли. Моргнул.

– И самое главное, – сказал Нефедов, стоявший сзади, за левым плечом рядового, – быть внимательнее.

Стафеев охнул, вздрогнув от неожиданности, резко крутанулся на месте. Позади никого не было. Он растерянно повернул голову и уперся в ледяные, как глубинные воды Байкала зимой, глаза старшины, стоявшего вплотную, нос к носу. Откуда? Как?

– Всегда быть внимательнее. Потому что, – пояснил тот размеренно, – невнимательность приводит ко всяким неприятностям. К мелким и к очень большим.

– Ка... каким? – тоненько спросил рядовой, чувствуя, как холодеет спина.

– Ты, дружок, финкой форсил, я видел, – серьезно сказал Конюхов, который так и не поменял своей позы, сидел на лавочке, закинув ногу на ногу и оперевшись локтем об стол. – Красивая финка, хоть и не по чину. Дашь посмотреть-то?

Стафеев протянул руку вниз, суматошно, дрожащими руками начал обхлопывать себя по поясу, по бедру. Пусто.

– Вот она, – сержант показал ему ремень с прицепленным ножом. Он держал его в руке, как будто нож там был всегда. – Извини, я без спроса взял, ну все ж свои, не обижаешься же?

Рядовой заторможенно протянул руку, взял ремень, начал застегивать дрожащими пальцами. Лицо пылало.

– Нет никакого маятника, – подытожил старшина Нефедов, зашнуровав свои крепкие, видавшие виды ботинки и притопывая по земле, – зато есть много других умений. Точных. Дураком не будешь – сам на себя примеришь. Финка – не маятник, даже если легендарная какая-нибудь, из музейной витрины, к примеру. Для работы с ней надо руку ставить. И голову.

Внезапно он застыл неподвижно, как степная каменная баба – одна из таких как раз торчала неподалеку, на старом кургане, – и прищурил глаза, глядя куда-то за пределы лагеря. Конюхов мгновенно подобрался, щелкнул собранным затвором, из расслабленной позы перетек в другую, точно перед прыжком. Даже Стафеев почувствовал – что-то изменилось в воздухе. Замер.

– Труба зовет, – сказал старшина тихо, но так, что слова, будто камни, врезались в тишину. – А сейчас во-он оттуда, – он показал пальцем на дорогу, уходящую в синеватое марево, – и трубач появится. Так что кашу доедаем, хлеб дочищаем. Потом будет не до того. Конюхов, доведи до личного состава.

Из-за поворота вдалеке вынырнула запыленная «эмка», черная, когда-то роскошного лака, теперь покрытая слоем дорожной грязи. Она покатила к ним, переваливаясь на ухабах, поднимая тучи пыли.

– Есть. Пойду к нашим, – сержант Конюхов испарился, будто его и не было. Старшина Нефедов не обратил на его слова никакого внимания – просто стоял и смотрел в выцветшее почти добела полуденное небо, будто читал в нем невидимые письмена. В глазах его, на мгновение, мелькнуло что-то непонятное – пропало, будто и не было.

«Эмка» с характерным скрежетом тормозов остановилась, подняв облако прокаленной солнцем пыли. Шофер – человек, судя по всему, бывалый, битый жизнью, с лицом цвета жженой глины – тут же выскочил, поднял крышки капота, покопался там, вернулся в машину и, надвинув фуражку на глаза, обмяк: уснул мгновенно.

Из «эмки», не спеша открыв заднюю дверь, вышел невысокий, сухощавый человек в аккуратно выглаженном офицерском кителе без погон и знаков различия. Черноусый, черноглазый, с веером глубоких морщинок, разбегавшихся от глаз. Взгляд, острый, как у ястреба, скользнул по Нефедову, по Конюхову, уже материализовавшемуся из ниоткуда у края плаца, и замершему по стойке «смирно» Стафееву. Тяжелый был взгляд, словно ухнула на весы чугунная гиря.

Старшина мгновенно узнал этого человека. Фамилия его была чудная для русского слуха – Хан-Гирей, и в прошлый раз на нем был черный кожаный плащ, пахнущий дальними дорогами и чужими смертями. Только взгляд остался прежним – всевидящим, беспощадным и острым, как скальпель. Таким же, как у Нефедова.

– Вот и снова встретились, Степан Матвеевич, – гортанный голос черноусого был тихим, но резал воздух, как лезвие.

– Так точно, – отчеканил Нефедов, вытянувшись. За его спиной вернувшийся Конюхов и бледный от волнения Стафеев замерли еще неподвижнее.

Хан-Гирей, не чинясь, протянул сухую, крепкую, как мореное корневище, ладонь. Старшина пожал ее без колебаний. Рукопожатие было правильным, цепким, по-мужски, в нем чувствовалось, что человек этот в своем праве – командовать .

– Приказ, – человек в офицерском кителе протянул конверт из плотной, шершавой бумаги с номерным грифом «Совершенно секретно» и россыпью странного вида печатей с хитрыми закорючками внутри. – Готовность к вылету – через шесть часов. Все детали и инструкции – внутри. Самолет загружен под завязку, так что берите с собой только самое нужное. Лететь придется очень долго, будет несколько аэродромов подскока. На все время пути выходить из самолета, как-то обозначать себя – запрещено. Вопросы?

Нефедов дернул струну, хитро вскрывающую клапан конверта. Достал несколько листов бумаги, пробежал глазами по строчкам. Лицо его, обычно непроницаемое, не изменилось, но бровью все-таки шевельнул, что и отметил стоявший поодаль Конюхов. Салага Стафеев, конечно, ничего не заметил, пялился во все глаза на заезжего гостя, удивляясь отсутствию знаков различия. Молодо-зелено.

Старшина вчитывался в текст, одну за одной пробегал взглядом лаконичные строки – сколько раз он делал так же до этого, и не упомнить уже. Но сейчас было кое-что…Сказать, что он был удивлен, означало бы – соврать. Очень сильно удивлен был командир Особого взвода Нефедов, так сильно, что едва удержал невозмутимое лицо. И то сказать, не каждый день приходится читать такой приказ: «Переброска в район низовий р. Амазонка (и дальше цепь цифр – координаты). Цель: обнаружение и превентивный захват артефакта, условное наименование «Перо Кетцалькоатля» (язык сломаешь от такого названия, придумывал же кто-то…), подробнее в приложении... Предполагается наличие групп противника: оперативные сотрудники «Анэнербе», контрабандисты, местные бандформирования. Климатическая обстановка… Сопровождение и взаимодействие: полевой агент союзной разведслужбы (Великобритания, МИ-6), позывной «Дервиш». Приоритет: недопущение попадания артефакта в руки противника. Использовать любые ресурсы. Исполнение доложить лично».

Дальше было уже не так интересно. Способы связи... контакты на местах... транспорт... деньги... Вот интересно, подумал Нефедов, те, кто это писал, сами-то на Амазонке бывали хоть раз? Вряд ли, ой вряд ли. В школьных учебниках пишут – самая большая река в мире. А приказ простой, как будто на Волгу смотаться, рыбку половить. «Перо Кетцалькоатля» ... Знаю я этот артефакт, читали закрытый курс. Игры со временем. Возможность хроносдвига... А раз речь про время, то понятно, чьи длинные уши из-за всего этого торчат. На такой лакомый кусок всегда найдутся мрази, на все готовые, лишь бы переиграть недавнее прошлое. Это только кажется, что война кончилась. На самом деле ее тени, темные и цепкие, тянулись далеко через океан, в самое сердце зеленого ада. А еще этот англичанин... «Дервиш», ишь ты.

Нефедов уже знал, но пока что это знание невозможно было описать словами. На задворках его разума, в подсознании британский агент человеком не казался – ворочалась гидра с несколькими головами. И одна из них была злее и опаснее других.

Задача усложнялась.

Но не сильно.

– Вопрос имеется. Только один, – сказал Степан, аккуратно складывая бумагу. Голос его был ровным, без интереса. – Этот Дервиш – с нами полетит?

– Нет. На месте войдет в контакт. Что-то еще?

– Никак нет. Исполним.

– Шесть больших, начиная с текущего, старшина. Транспорт ждет на точке «Горка». Будь здоров, старшина, – гость кивнул, еще раз пожал Нефедову руку, резко развернулся и скрылся в «эмке». Машина без промедления рванула с места, оставив за собой только пыль и гул мотора, быстро стихающий вдали.

Нефедов хмыкнул, глядя вслед. А непрост этот Хан-Гирей. «Большой» вместо слова «час» говорили те, кто сам поползал по тылам, зная цену не то, что каждому часу, а каждой минуте жизни. Но старшина тут же выкинул все это из головы: ненужно сейчас, совсем.

Сержант Конюхов подошел, перестав притворяться пеньком с глазами.

– Что там, товарищ старшина? Куда зовут-то? Опять в горы?

– Губу закатать не хочешь, альпинист? – вопросом на вопрос ответил Нефедов, глядя в ту сторону, куда умчалась машина.

– А что? Да я с самим Абалаковым на Хан-Тенгри…! – возмутился было Конюхов, но старшина хмыкнул:

– В десять лет, что ли, с Абалаковым-то? Ох, Санька, мне-то не ври, я ведь у Михалыча при случае и спросить могу, даже у обоих. Ладно. Ты как-то говорил, что теплый климат любишь?

– Это смотря, где... – протянул Конюхов, вчитываясь в верхний лист, который ему, не выпуская из своих рук, показал командир. Присвистнул, озадаченно почесал макушку. – Интересно девки пляшут... Тропики, товарищ старшина? Амазонка? Это ж на другом конце мира, нет? Там же, говорят, лихорадки всякие, змеи длиной с товарный поезд, комары размером с два кулака...

– Подымай выше – с три. И жало у них как штык от трехлинейки, – покивал Степан. – Сразу в самое сердце, потом ка-ак начнет кровь сосать, ну чисто...

– Казимир, – буркнул Санька. Нефедов молча, но очень выразительно посмотрел на него, и сержант сразу стал серьезнее некуда, вытянулся по струнке.

– Думай, что говоришь. Короче, там наше задание, сержант, – отрезал Нефедов. Ему все было понятно. Есть приказ, его надо выполнять, остальное несущественно, или расписано в приложении. – Собирай народ, хватит тут баклуши бить. Полная выкладка. Тропический комплект. Оружие – у союзников позаимствуем, «масленки» * возьмем, они как раз для тамошнего климата сгодятся. Только те, что с глушителями. Сответственно проверить, вычистить, смазать. Маскировочные сети. Аптечки – усиленные, противоядия от всего, что ползает, летает и кусается. Обереги, знаки, полный набор. Да, и порошок... тот самый. Весь запас.

Последние слова он произнес с особым ударением. Конюхов кивнул, понимающе щелкнув языком. «Особый порошок» – это не из армейских инструкций. Это было из арсенала Охотников, вещей, о которых не пишут в уставах, но которые, бывало, спасали от того, о чем даже в страшных сказках только с оглядкой поминают, скороговоркой. Цена, правда, за спасение такая, что дважды подумаешь, но если уж дело дошло до крайней нужды, то выбирать не приходится.

– Там того запаса… – протянул сержант, но, поймав еще один тяжелый взгляд командира, кинул ладонь к пилотке. – Так точно, товарищ старшина. Собираемся, – тут же, не тратя лишних слов, он быстрым шагом отправился к палаткам, дернув за собой Стафеева. Голос Конюхова, в секунду превратившийся в резкий и командный, начал поднимать остальных бойцов Особого взвода.

Дождевые леса Амазонии. Две недели спустя.

Чащоба вокруг была не просто джунглями. Она была живым, дышащим кошмаром, древним и равнодушно жестоким. Воздух висел над головой, облеплял тело со всех сторон, будто липкая, горячая, пропитанная гнилью и тяжелой сладковатой вонью неведомых цветов, ткань. Обволакивал легкие, как мокрая вата, высасывая силы с каждым вдохом. Гигантские деревья, обвитые лианами-удавками толщиной в руку, смыкались сводом над головой, превращая день в вечный, душный полумрак. Незнакомые растения стояли стеной выше человеческого роста, их разлапистые резные листья скрывали колючие кустарники, цепляющиеся за одежду и кожу с хищной настойчивостью.

Под ногами – вечная скользкая грязь, смешанная с перегнившей листвой и черт знает еще чем, скрывающая корни-ловушки и черные, кишащие невидимой живностью ямы. Насекомые вились тучами, их пронзительное жужжание сливалось в нервирующий, непрерывный гул. И одновременно, каким-то непонятным образом уживаясь с этим выматывающим душу гулом, здесь царила тишина. Не мирная, а гнетущая, настороженная, звенящая от незримых угроз. Каждый шорох в гуще – от падающего плода или скользящей чешуи – заставлял сердца биться чаще. Сельва наблюдала, ждала – враждебная и смертельно терпеливая.

Особый взвод двигался как призраки, зыбкие тени, чужие здесь, но ловкие и быстрые. Их маскировочное обмундирование, перемазанное липкой местной глиной и соком раздавленных растений, сливалось с постоянно висящим под кронами полумраком. Шли по одному, змейкой, соблюдая «дистанцию смерти» – слишком близко, и одна пуля или стрела убьет двоих.

Впереди – Нефедов. Старшина не шел – скользил. Беззвучно, плавно, словно его ботинки не касались скользкой грязи, а парили над ней. Все его движения были экономными, точными, без лишнего, но Конюхов, двигавшийся сразу вслед за командиром, с некоторой оторопью примечал, что в походке у того чувствовалась не только выучка опытного военного. Сержант полагал, что за столько лет хорошенько изучил свое начальство, с которым довелось много где побывать и много чего повидать. Но сейчас, с первого шага под своды деревьев Степан Нефедов будто переродился, обретя непонятную, странную и пугающую грацию существа, для которого это чертово местечко – словно бы курорт какой-то, дом родной. Он читал сельву, как открытую книгу: легкий поворот головы, едва заметный жест рукой – и взвод обходил зыбкую трясину, скользкий склон, гнездо ядовитых змей или муравьев. И все-таки Конюхов не отставал – он тоже был тенью, пусть и не такой умелой, но держащей наготове американский пистолет-пулемет. Взгляд сержанта метался, – вроде бы беспорядочно для постороннего наблюдателя, если бы такой здесь каким-то чудом оказался, – но на самом деле отмечая каждый темный провал между деревьями, каждую подозрительную петлю лианы или ствол, похожий на фигуру человека. Потом – остальные четверо. Савва Кузнецов, коренастый и молчаливый, с лицом, будто навсегда застывшим без тени улыбки; Никифоров, худой якут с колдовскими глазами цвета мутного янтаря, что видели то, что другим не дано; молодой Стафеев, бледный, но стиснувший зубы, уже научившийся не спотыкаться на каждом корне и не вздрагивать от каждого крика невидимой птицы; опытный Файзулла Якупов, крепко зажавший в зубах чубук пустой трубки – привычка.

И «Дервиш».

Джеймс Баунт выглядел нелепым и самым чужеродным пятном в этом месте. Его безупречный пробор исчез, превратившись в грязный, растрепанный гребень, десантная куртка была изорвана шипами и сучьями, пропитана потом и въевшейся грязью, покрыта зелеными разводами. Но, несмотря ни на что, британец держался с каким-то абсурдным достоинством, будто шел не по сельве, а по ковровой дорожке в Букингемском дворце, ожидая королевского приема. Лишь бегающий, ни на секунду не замирающий в покое взгляд выдавал внутреннее напряжение. Этот взгляд – то черных и блестящих, то внезапно становившихся серыми, тусклыми и равнодушными глаз – перебегал со стены джунглей на спины советских солдат, подолгу задерживаясь на спине Нефедова.

На самом деле Баунт держался лишь каким-то чудом, изнемогая от непрекращающейся ни на секунду схватки в собственной голове. Билли Белчер, яростный зверь, глухо рычал где-то в глубине, пока что сдерживаемый волей и уговорами Роджера, да бдительностью окружения. Но с каждым шагом вглубь проклятого первобытного амазонского ада сдерживать его становилось все труднее. Сельва будила в нем, тренированном оперативнике, необъяснимый ужас и жажду разрушения. Он чувствовал здесь что-то... чужое. Древнее. Опасное. Что-то, чего не было в досье МИ-6.

– Опять болото, – голос Нефедова был тише шелеста листьев, почти неслышим. Жест – стоп. – На картах нету, вот почему я не удивлен?

– Обход? – шепнул Конюхов.

– Не вариант, времени нет, чтобы обход искать. Значит, лезем в самую грязь. Шестом прощупывать каждый шаг. Рот не разевать, это я тебе, Стафеев, особенно! Здесь до чертовой матери тех, кто эту самую грязь любит.

К запахам сельвы группа уже приспособилась, но трясина встретила их таким зловонным дыханием – гниющие водоросли, сероводород и что-то сладковато-приторное, будто дохлятина – что заслезились глаза и перехватило в горле. Липкая черная жижа чавкала под сапогами, пытаясь засосать, удержать, утащить вниз, туда, где не прощупывалось дно. Воздух над болотом висел тяжелым, ядовитым маревом, в котором плясали мириады мошек. Каждый шаг был испытанием, кочки качались под ногами, как пьяные. Кузнецов, шедший следом за Никифоровым, едва не провалился, уходя по пояс в черную жижу, но якут молниеносно протянул руку, выдернув товарища с силой, вовсе несоразмерной своей сухопарости. Лицо Кузнецова побелело, как мел. Никифоров не сказал ничего, продолжая беззвучно шевелить губами, перебирая второй рукой амулеты на ремне.

Когда болото кончилось и люди, хоть и озиравшиеся бдительно, все-таки вздохнули облегченно и малость расслабились – на отряд напали.

Не немцы. Какие-то бандиты, а может – заплутавшие контрабандисты, кто их разберет? Человек десять – все оборванные, загорелые до черноты, в грязных рубахах и штанах, с ног до головы обвешанные оружием. В одичавших, жестоких глазах ничего, кроме злобы и жадности. Выскочили из-за завесы гигантских папоротников, как черти из табакерки, с диким воплем, стреляя беспорядочно и как попало из старых винтовок и револьверов. «Чисто хунхузы», – машинально, выцеливая одного, отметил Конюхов, знакомый с теми китайскими бандитами не по рассказам.

Пули с визгом впивались в деревья, срезали листья и лианы. Стафеев, отброшенный в сторону рукой старшины, бухнулся на землю, не заметив, как острая ветка зацепила шнурок и сорвала с шеи выпроставшийся наружу оберег, способный один раз отвести пулю или нож.

Банда – это было полбеды. За орущими и мечущимися фигурами, сливаясь с тенями, прячась за стволами, стояли двое других. Высокие, невероятно худые, будто вытянутые силой. Кожа – нечеловечески бледная, почти серая. Глаза – узкие щели, светящиеся холодным, фосфоресцирующим желто-зеленым светом, как у глубоководных рыб. В длинных, костлявых руках – не ружья, а странные, изогнутые, выточенные из кости без единой железной детали арбалеты. Черные альвы, твари, рассказами про которых матери в местных амазонских племенах пугали непослушных детей. Охотники за головами из кланов, служивших Тьме.

Но здесь они просчитались.

– Рассыпались! – рявкнул Нефедов, вроде не повышая голоса, но его команда перекрыла трескотню выстрелов. Контрабандисты ответили диким залпом – палили куда попало, стараясь задавить огнем. Но настоящая смерть пришла от альвов. Тонкие, почти невидимые на фоне зелени арбалетные стрелы с шипением рассекали воздух. Замешкавшийся Стафеев тонко вскрикнул, хватаясь за шею, откуда торчало короткое черное древко. Он упал, дергаясь в немой агонии, лицо быстро синело. Яд. Беспощадный и мгновенный.

– Никифоров! Не спи! – прорычал Нефедов, выцеливая мелькнувшую серую тень. Его выстрел сорвал кору с дерева, за которым нечеловечески быстро укрылся стрелок.

Якутский колдун не стал стрелять. Он стоял на одном колене, уперев приклад карабина в грязь. Глаза закатились, оставив только белки. Губы шевелились, шептали что-то, выплевывали, кривясь, слова на забытом, древнем, запретном языке. Воздух вокруг якута заискрился инеем, запахло озоном, будто перед грозой, потянуло духом могильной земли и сырого мяса. Один из черных, целившийся в Конюхова, вдруг задергался как марионетка с обрезанными нитями, костяной арбалет вывалился из рук, стрела ушла в зыбкую мглу над болотом. Серые пальцы скрючились, словно охваченные невидимым пламенем. Черный издал шипящий звук, будто лопнул большой пузырь, и, скрючившись, упал в болотную топь.

Британец работал методично и хладнокровно. Его автоматический «Кольт» укладывал контрабандистов – выстрел в грудь, второй в голову. Только без паники. Без паники! Билли рвался наружу, требуя ярости и крови, но Роджер неимоверным усилием держал его на цепи.

Нефедов двигался так же быстро, как альвы. Один из контрабандистов, с перекошенным от страха и ненависти лицом, выскочил из-за дерева, вскидывая заляпанный какой-то дрянью мачете. Старшина не отскочил – шагнул навстречу, левая рука ударом в запястье выбила оружие, правая, с пальцами, сложенными, будто копье, ударила в горло. Хруст был негромким, но ужасающе отчетливым. Человек рухнул, как подкошенный.

Когда смолкли выстрелы, вокруг было тихо, только хрипел единственный раненый контрабандист. Конюхов, лицо которого было залито кровью из рассеченной пулей щеки, водил дулом вокруг, отслеживая малейшее движение, то же самое делали Якупов и Никифоров, который уже пришел в себя и стоял, тяжело отдуваясь, как человек, поднявшийся на гору с тяжелой поклажей. Кузнецов, прислонившись к дереву, вставлял новый магазин в «масленку». Баунт обходил лежащие вокруг тела, присматривался, его лицо (опять Джеймс) выражало лишь легкое отвращение, будто он раздавил таракана. Раненого, от которого толку все равно не было (голова почти развалена пулей) он добил без выстрела, только глянул перед этим на старшину и получил кивок без слов. Второй черный альв исчез без следа, оставив ощущение ледяного, нечеловеческого взгляда, все еще висящее в воздухе.

– Уходим. Быстро, – глядя на труп Стафеева, приказал старшина. Голос был ровным, только в глазах колыхалась ярость, отступающая вглубь.

– С ним что? – сержант двинул головой в сторону мертвого Охотника.

– Ничего, – Нефедов тяжело взглянул на Конюхова, отвернулся. – С собой нести нельзя, у нас задание такое, что сам понимаешь. В рапорте я укажу, что погиб геройски. Как еще учить, если не в поле? А тут, считай, случайность, глупая мелочь…

Он подобрал оберег на разорванном шнурке, спрятал за пазуху.

– Все, уходим. Выполнять.

Вскоре запах крови и смерти привлечет хищников. Следов не останется. Жалеть, скорбеть, клясть судьбу и фарт – всё потом, после задания.

Люди зашагали, углубляясь в чащу, которая становилась все непроходимее, все древнее. Гигантские деревья были покрыты мхами и лианами, как рваными саванами. Воздух густел, превращаясь в кисель, который не насыщал легкие. Жара и влажность выжимали последние соки.

И тут сельва расступилась, точно кто-то взмахнул волшебной палочкой.

Заводь. Откуда?

Небольшое озерцо, почти идеально круглое, затерянное в чаще. Вода здесь была темной, как чернила, маслянистой – то ли от гниющих листьев, то ли как в старом, настоявшемся за тысячи лет торфянике. Но у самого берега черная взвесь неожиданно расступалась, и сквозь странно прозрачную здесь воду проглядывал белый, словно костяной, песок. Над водой висело облако светлячков. Странные, необычные, похожие на крупных полупризрачных бабочек. И свет от них был холодным, фосфоресцирующим, то и дело меняющимся – синим, зеленым, фиолетовым. Это мерцание создавало жутковато-волшебное сияние, отбрасывающее на черную воду и стены леса движущиеся, зловещие тени. Неподвижный воздух здесь был другим: свежим, прохладным, и тишина вокруг стояла абсолютная, звенящая, давящая. Никакого звона и треска насекомых, ничего, будто все живое боялось сюда сунуться.

– Шикарно... прямо как сказка какая-то, – Кузнецов на минуту даже забыл про усталость, вскинул голову, рассматривая отблески сияния, завороженный мертвенной красотой места.

– Сказки выходят страшноватые. Кусаются до костей, – буркнул Конюхов, нервно потирая оберег на запястье. – Слишком тихо. Слишком чисто. С чего бы такое? Топали, топали по болотам, и вдруг на тебе, картина Репина просто.

Нефедов стоял у самой кромки воды, неподвижный и напряженный, как хищник, еще не увидевший, но нутром почуявший неладное. Его взгляд остановился на противоположном берегу, где над небольшим обрывом нависали скрюченные, как когти, корни исполинского дерева. Старшина прищурился. Что-то совсем слабо блеснуло, шевельнулось в фосфоресцирующем мерцании светлячков. Мокрое дерево? Не похоже. Не камень. Металл? Чешуя?

– Там, – он указал коротким движением подбородка. – Проверить. Осторожно.

Конюхов и Якупов, умело подстраховывая друг друга, начали обходить заводь. Баунт остался чуть поодаль, его черные глаза внимательно изучали воду и берега, рука лежала на брезентовой кобуре «кольта», готовая, чуть что, выхватить пистолет. Нефедов покосился на него, поймал короткий опасливый взгляд в ответ, и тут же отвернулся. Дервиш пока что был ему не интересен – не то время, не то место, сам осторожничает, видно, что опасается… Ну-ну, опасайся, голуба, видали мы таких. Ойся ты ойся, ты меня не бойся, я тебя не трону… пока что. А потом старшина что-то почувствовал – легкое, скользящее касание его мыслей. Осторожное, любопытное, чуждое... и полное пульсирующей боли. Он коснулся оберега, тревожно похолодевшего на шее, мысленно воздвиг свой внутренний бастион – стену из ледяной воли и древних рун, намертво вбитых в мозг пыточным альвским обучением. Касание отступило, но не исчезло совсем. Но угрозы не было, это старшина понял точно.

– Товарищ старшина! Глядите… – голос Кузнецова хрипло дрогнул и сорвался от волнения.

Под корнями, на мелководье, лежало… Нечто. Существо. Получеловек? Полурыба? Слова казались слишком грубыми, примитивными, их не хватало, чтобы описать увиденное. Длинные, спутанные волосы – волосы ли? – цвета окисленной меди раскинулись по черной воде, как тонкая паутина или грива диковинной медузы. Кожа – бледно-голубая, с перламутровым, мерцающим в свете светлячков отливом на плечах и изгибах небольшой, почти девичьей груди. Ниже пояса тело переходило в мощный, покрытый крупной чешуей цвета темного изумруда и черного опала хвост, по бокам, прорастая сквозь чешуйки, торчали костяные шипы. Но все это казалось чем-то незначительным, потому что Нефедов, не отрываясь, смотрел существу в глаза. Огромные, миндалевидные, без век, как у глубоководного чудовища, лишенные зрачков и радужки, привычных человеку. Эти глаза не просто светились – в них бушевали целые галактики переливчатого света, кружились какие-то фиолетовые спирали, вспыхивали и гасли синие молнии, метались вихри. Даже без зрачков было ясно – существо смотрит на обступивших его людей. Взгляд был полон невыносимой боли... и еще чего-то. Понимания людских страхов, мыслей, самой сути. Это был взгляд существа из иного времени, иного измерения, застрявшего здесь, в нашем мире.

– Русалка, что ли? – выдохнул Конюхов, не замечая, что машинально дернул рукой, точно собираясь перекреститься. Лицо сержанта, извечного весельчака и балагура, посерело. – Мать честная... Еще одна сказочка на нашу голову… Дальше что, избушка на курьих ножках прискачет?

Существо слабо пошевелилось. На боку у него, чуть ниже того места, где у человека должен кончаться край ребер, старшина увидел совсем небольшое отверстие, похожее на пулевое ранение оттуда сочилась струйка неестественно яркой, почти светящейся алым крови, растворяясь в прозрачной воде. Глаза русалки моргнули – по ним прокатилась жемчужная пленка – и снова встретились со взглядом командира Особого взвода. Старшина дернулся, будто от удара – снова ощутил это, и ощущение оказалось не из приятных. Целый поток образов, эмоций, импульсов, обрушившийся на его сознание. Вспышка выстрела в тишине заводи. Дикая паника. Острая, жгучая боль. Беспомощность тяжелого тела на мелководье. И.… леденящий ужас перед чем-то темным, зловещим, что пришло в сельву вместе с людьми – заросшими оборванцами, увешанными железом. Нет, людей оно – она? – не боялась. Но за ними стояли иные – твари с холодными глазами и черными арбалетами. «Альвы», – понял Нефедов. Они охотились за ней. За ее знанием. За ее связью с тем, что было в этих джунглях ДО. Это черные оставили ее беспомощно лежать на берегу, собираясь вернуться и не спеша выпотрошить – сначала знания, а потом и саму. «Забери! Спаси!» – опять не слова, а будто дымные образы, подсвеченные кровавым.

– Быстро! – голос старшины подстегнул Охотников. – Конюхов, Кузнецов – аккуратно. Перевязать, шустрее. Ничего не вкалывать! Непонятно, как она или оно на это отреагирует. Придется так. Файзулла!

– Я, командир, – отозвался боец, перекатив во рту мундштук трубки.

– Ящик нужно спроворить, вроде ванны, с ручками для переноски. Глиной изнутри обмазать, налить воды отсюда. Заберем, а там, если выживет – видно будет.

– Яхши, – без удивления отозвался татарин, тут же закрутил головой, прикидывая, где ловчее раздобыть все нужное.

– С собой понесем? – Конюхов озадаченно поглядел на командира.

– Надо, – коротко бросил в ответ Степан, глядя, как бойцы в четыре руки, быстро, но аккуратно и бережно бинтуют русалку. Существо не сопротивлялось, голова безвольно перекатывалась по песку, глаза были полузакрыты, и Нефедов почувствовал, что мысленное давление прекратилось. «Сознание, что ли, потеряла?»

За левым плечом послышался характерный кашель. Британский. Аристократический. И захочешь, да не повторишь. Нефедов не повернул головы, только улыбнулся – одними губами, и веселости в этой улыбке было не больше, чем у резиновой маски.

– Я вас внимательно слушаю… коллега, – сказал он по-английски. Джеймс Баунт невольно поморщился, он никак не мог к этому привыкнуть. Нефедов говорил без запинок и чисто, так что, если не видеть его типично славянскую внешность, то старшину легко можно было принять за уроженца… вот только уроженца чего? При первой встрече он продемонстрировал оксфордский выговор, который больше подошел бы кому-нибудь из членов королевской семьи. Зато сейчас командир Охотников говорил, чуть гнусавя, как типичный ливерпульский «скауз».

Баунт подошел ближе. Его лицо сохраняло выражение чуть отстраненной вежливости, но черные глаза лихорадочно блестели, похожие на два осколка обсидиана.

– Старшина, – голос Дервиша звучал вежливо, но настойчиво, Нефедова он назвал привычным для британцев званием – «мастер-сержант». – Это... существо. Оно ведь явно не от мира сего. Чужое, может представлять большую опасность. Мы не знаем его природы, возможных угроз... Психическое воздействие... Вы уверены? К тому же, это замедлит наше продвижение.

– Опасное – да, – согласился Нефедов, не удостоив оперативника лишним взглядом. Его внимание до сих пор было приковано к русалке. – Стрелял в нее человек. Из тех, что пришли с черными. Здесь ее оставлять нельзя. Просто знаю. Поэтому понесем.

– То есть, вы бросили без погребения тело своего бойца, но потащите с собой… это? – не удержался Дервиш от злого вопроса, и тут же осекся. Старшина все-таки повернул голову и встретился с ним взглядом. Обсидиан утонул в морозной байкальской воде. Джеймс Баунт растерянно моргнул и сделал шаг назад.

– Потащу, – сказал Нефедов и после этого замолчал окончательно. Баунт скрипнул зубами и отошел, больше не пытаясь возражать.

Старшина подождал, пока бойцы, преодолевая дурноту (Кузнецову сразу пришлось хуже всех – у него пошла носом кровь и закружилась голова; Конюхов стиснул зубы, но побледнел; даже Никифоров отступил на шаг, его глаза, и без того узкие, превратились совсем в щелки от боли и напряжения), осторожно, стараясь не тряхнуть лишний раз, поднимут русалку из теплой воды. Шипастый хвост оказался тяжелым для такого хрупкого тела, и скользил в руках, как толстая мокрая змея.

Баунт стоял в стороне. Он медленно, считая тысячи в уме, дышал, стараясь сохранить самообладание, и не понимая, почему тренированное сознание отказывается подчиняться. Внутри него бушевала настоящая буря. «Читающая мысли тварь! Она видит! Чувствует всех нас! Роджера, Билли... Миссия! Угроза миссии! Она должна быть устранена. Сейчас же!» Размеренные мысли Роджера, не способного, к счастью, испытывать эмоции, тикали в унисон с яростным, нечленораздельным рыком Белчера: «Разорвать! Прикончить всех! Свалить отсюда!» Джеймс, отчаянно пытавшийся сохранить видимость контроля, чувствовал, как хватка рациональности ослабевает под напором первобытного страха и ярости. Угроза была слишком непосредственной, слишком чужой, слишком... необъяснимой. Она видела его раздробленность. Она знала.

Русалку положили в грубо собранный из подручных ветвей и сучьев, тщательно обмазанный внутри глиной ящик, наполовину заполненный водой из заводи. Ее огромные, светящиеся глаза неотрывно следили за каждым движением людей. Когда взгляд ее скользнул по Баунту, в этих бездонных глубинах мелькнуло что-то похожее на отвращение и.… глубокое смятение. Да, сам того не зная, британец был прав. Существо видело в нем неправильность, корежащую душу, ощущало бесконечную войну, кипящую в одном теле. Один из тех, кто сейчас тряс прутья этой клетки, стараясь вырваться на свободу, хотел только крови и смерти – как можно более жестокой.

Очередная ночь опустилась на сельву, как черная, удушающая мантия. Воздух, и без того тягучий, будто призрачная патока, наполнился незнакомыми, тревожными звуками – странными трелями, шелестами, похожими на шаги, далекими, леденящими душу завываниями, которые Нефедов не смог опознать – он, впрочем, не сильно старался. Отряд, который уходил, запутывая следы, остановился на привал. Люди были измотаны до предела, и старшина это понимал. Короб с русалкой даже для четверых крепких мужчин был почти неподъемным, слеги, на которых его тащили, взвалив на плечи, давили каменной тяжестью. Никифоров раздал всем выструганные из щепок амулеты, покрытые написанными кровью знаками, и строго наказал зажать их в зубах и не выпускать – но, несмотря на эту предосторожность, рядом с ящиком на мозги давило: постоянно, тупо, тошнотворно, до темноты в глазах.

Лагерь разбили в небольшой, относительно сухой ложбине. Никифоров, пожав плечами, сообщил, что опасности не чует, если не считать бродящее неподалеку некрупное зверье. Но ощущение незримого присутствия не покидало никого. Русалка в своем глиняном «аквариуме» лежала неподвижно, оставаясь под присмотром Якупова. Крепкий, несмотря на уже немолодой возраст, татарин сидел, прислонившись к дереву, лицо его было покрыто испариной, под глазами – темные круги. Он часто моргал, потирая виски, и тихо ругался, мешая татарские слова с русскими, пытаясь отмахнуться от дурноты и необъяснимой тревоги. Даже якут, которого мало чем можно было пронять, избегал подходить к существу близко, предпочитая держаться на почтительном расстоянии.

Один только Нефедов, казалось, не чувствовал никакого неудобства, подолгу стоя у ящика. Его лицо оставалось спокойным, только легкая бледность и чуть более глубокие морщины у жестко сжатых губ выдавали скрытое напряжение. Потом он и Конюхов, накрывшись плащ-палаткой, тихо обсудили маршрут, сверяясь с потрепанной картой, наспех набросанными связником кроками, и компасом.

Агент Дервиш сидел чуть поодаль, на поваленном стволе, и вертел в пальцах сигарету. Курить было нельзя, запах табака, несмотря на все «ароматы» сельвы, выделялся слишком резко – здесь он был чужим и пробивался даже через болотные испарения. Руки британца мелко дрожали.

Борьба внутри достигла критической точки.

Роджер, который устал сдерживать безумие Белчера, настаивал, долбил в одну точку снова и снова: «Ликвидировать. Немедленно. Когда все уснут или отвлекутся. Это не человек, не животное. Это аномалия, помеха высшего порядка. Она может сорвать все. Она видит нашу цель». Билли рвался наружу, его ярость душила, требуя немедленного, кровавого действия. «Резать! Душу вырвать! Пусть видит, как я с нее шкуру сдеру!» Джеймс, его хрупкое «я», цеплялся за обрывки самообладания, за инстинкт самосохранения, который вопил, что после такого неминуемо придется драться с Охотниками, а это неприемлемо без плана отхода. Но почва уходила из-под ног. Угроза миссии, угроза его собственной тщательно оберегаемой тайне перевешивала все доводы осторожности. Тем более, что артефакт – вот он, вблизи, рукой подать, хватай и беги, затеряйся в джунглях, а дальше выберешься невредимый, выведет Билли с его звериным чутьем, как уже было не раз, или вытащит Роджер с холодной логикой!

«Перо Кетцалькоатля» было найдено днем ранее – в руинах циклопического храма, затерянного в чаще. Никифоров нашел его по каким-то одному ему ведомым признакам, после долгого ритуала, на несколько часов оставившего колдуна лежать без памяти. Охотники готовились к схватке с чем-то страшным и неведомым, зажимали в зубах пластинки оберегов – но храм оказался пустым и заброшенным многие века – а может, тысячелетия? – назад. Только на низком, оплетенном иссохшими лианами пьедестале стоял вытянутый каменный ларец из крошащегося от времени пористого камня. Внутри ларца извивалась, как живая, светящаяся синеватым холодным светом «ветка» – «Перо Кетцалькоатля». И – всё. Зашли да вышли, хрустя по черепкам и каменной крошке пополам с палыми листьями. Никаких страшных проклятий, древних ужасов, никаких полоумных жрецов забытых богов, никаких фрицев. Ни живой души. И такое бывает, будто отряд одним своим погибшим расплатился с сельвой за древнюю реликвию. Когда уходили, старшина шел последним, напряженный, как сжатая пружина, готовый, чуть что, развернуться и принять бой. Но обошлось, храм давно остался позади, сгинул в бесконечности дождевых лесов, а перо – надежно упакованное в контейнер из серебристого металла, лежало сейчас в вещмешке у Нефедова.

Дервиш изнемогал, проигрывая битву. Русалка знала. Она чувствовала его близость. Она могла рассказать... Или помешать. Нет. Нет. Нельзя медлить. Пора.

Британец бросил сигарету под ноги и встал: глухой, бесчувственный ко всему, кроме цели, не видя и не слыша ничего, кроме силуэта в ящике с водой и тусклого свечения, которое невозможным образом пробивалось из герметичного контейнера. Шаги были тяжелыми, косолапящими, совсем не похожими на плавную, точную походку Джеймса Баунта, с материнским молоком впитавшего манеры Винчестерской школы. Мрачная, хищная готовность.

Он двинулся к ящику.

Двадцать пять лет назад. Енисейская тайга. Угодья клана Тар'Ниаль.

– Ты двигаешься, как ваши дряхлые старики. Я мог бы голыми руками трижды содрать с тебя кожу, пока ты хватаешься за нож.

Шипящий голос ужалил, ядовитое презрение, нечеловеческое, непредставимое, сочилось из каждого слова.

– Я.. больше не могу... – мальчик задыхался, хрипел запалённой лошадью, которую насмерть загнал всадник.

– Не можешь? Не может тот, кто уже умер. Кто висит на пыточном дереве. Ты – это он? Нет, даже он может плюнуть в лицо своему мучителю. Ты кто?

Мальчик всхлипнул, стиснул зубы, зарычал коротко, как зверек, загнанный в глубину норы, которому не осталось ничего, только драться.

Альв глядел на него холодными, неподвижными глазами. Потом наклонился вперед, приблизил свое длинное, чужое лицо к мальчишескому, перемазанному кровью и слезами.

– Здесь тебя никому не жаль. О тебе никто не вспомнит. О тебе никто не будет плакать, если ты сдохнешь. Либо ты жив. Либо тебя нет. У тебя нет друзей. Нет братьев. Нет прошлого. Нет будущего. Нет ничего. Ты ничего не стоишь. Ничего не помнишь.

– Я помню! – мальчик заскрипел зубами, и рванулся вперед. Взмах костяного ножа рассек ему кожу на щеке, выбил зуб, кровь брызнула на землю.

– Стэ, – альв говорил размеренно, слова падали, будто капли дождя: равнодушного, беспощадного. – Ты слишком беспокоишься. Слишком волнуешься. Так, будто ты еще живой.

Он приблизил холодные тонкие губы к уху человека.

– Но ведь это не так.

Альв ударил еще раз, и мальчик припал на одно колено. Но теперь он уже не кривился от боли.

– Хорошо... хорошо, – проскрипел наставник, и костяной нож прочертил еще одну кровавую линию, а за ней – еще одну. – Ты – один, и пойти тебе некуда. У тебя нет братьев. Ты должен быть холодным как лед.

Молодые сосенки раздвинулись.

– У него есть брат, – просвистел тихий голос.

– Есть брат, – будто эхо повторило в унисон.

Альв повернул голову. Это выглядело так, будто выбеленный морскими ветрами старый лошадиный череп, насаженный на жердь, на котором вырезано старинное черное проклятье, вдруг ожил и улыбнулся.

– Я помню вас, щенки. Глупые, храбрые, остроглазые щенки-недопески. Ласс. Тэссер. Храбрые, храбрые щенки. Дурная поросль рода, не имеющие ни уважения, ни понимания. Топаете, как люди, вас слышно за полет стрелы.

Он помолчал.

– Назад пути не будет. Готовы стать изгоями-стир'кьялли? Род выплюнет вас без милости, и проклянет, и никакой помощи от рода не будет, и не найдется для вас кургана и погребения, и...

Он осекся, наткнувшись на взгляд мальчика-человека. Смотрел не отрываясь, долго, пристально.

– Интересно... – просвистел-прочирикал на высоком альвийском говоре. Лошадиный череп оскалился снова, так что у юных альвов по спине пробежали мурашки.

– Да будет так, щенки. Теперь всегда держитесь за его спиной, вы, двое. Другого пути у вас больше нет. Он теперь ваш Старший, отныне и до его века. И может статься так, что его век продлится дольше вашего. Встали, нечего стоять передо мной на коленях! Я все еще могу содрать с вас кожу, даже не запыхавшись!

Мелодичный нелюдской голос вдруг заскрежетал ржавым железом.

Дождевые леса Амазонки. Сейчас.

Файзулла Якупов, измученный невидимым давлением, задремал, то и дело вскидываясь тревожно, голова его упала на грудь. Желто-зеленые глаза того, кто готовился к убийству, прищурились в темноте, рот искривился в злобном оскале. Рука медленно, бесшумно потянулась к бесшумному пистолету «Велрод», тут же отдернулась – никаких стволов! Только старая добрая бритва. Ну-ка, ну-ка…

– Заигрался, братишка? Отскочил, махом, а то обожжешься, – насмешливый голос прозвучал прямо у него за спиной. Говорили по-английски, с резким, бандитским выговором «кокни», отчего волосы на затылке у Баунта… нет, уже у Белчера встопорщились, как на загривке у волка, почуявшего угрозу.

Он вздрогнул, как от удара током, и резко обернулся.

Нефедов стоял в двух шагах. Сейчас старшина выглядел так, будто всегда был частью сельвы – создание ночи, смертельно опасной темноты, плотным коконом окутавшей ложбину. Его глаза светились хищными желтоватыми огоньками, словно бы отражая свет костра. Вот только никакого костра здесь не было и в помине, никто его не разводил, опасаясь демаскировки. В словах старшины сквозило одно только равнодушное предупреждение.

– Не утерпело, значит, ретивое, – продолжил он. Британец не понял этих слов, сказанных по-русски, но, чувствуя неладное, зарычал как зверь и взмахнул бритвой. Нефедов только хохотнул и сделал короткий жест ладонью – останавливая сержанта Конюхова, который материализовался из темноты рядом, готовый броситься вперед. – Ша, сержант, погоди. Тут у нас любопытная картинка образовалась.

– Чего ж любопытного? – выплюнул Конюхов сквозь сжатые зубы, утыкая тонкий как спица луч фонарика в лицо человека напротив. – Показал свое нутро союзничек…

– Союзничек, да не тот. А вот про нутро ты прямо в точку. Как там тебя, братишка? – снова переходя на «кокни», громко сказал Степан Нефедов. – Билли? Шумишь ты своими мыслями, Билли, на всю округу, орешь как пароход в тумане.

Якупов, сквозь тяжелую болезненную дремоту все-таки почуявший знакомый голос, подскочил, вскинул оружие, целясь англичанину в голову.

– Тыныч **, Файзулла! – приказал Нефедов. Билли Белчер напротив него замер. Он знает. Знает все. Холодное удивление Роджера смешалось с ужасом Баунта и потонуло в бешеной ярости Билли. Последняя рациональность рассыпалась на осколки, полетела ко всем чертям. Рука инстинктивно, с нечеловеческой скоростью рванулась вперед, полоснула бритвой. Движение было отточенным, смертоносным, тело сгорбилось, лицо, бугристое и неровное в свете фонаря, изломала гримаса первобытной злобы. Это был тот самый Билли Белчер, которого боялись даже самые конченные отморозки, державшие в узде лондонские банды вроде «хокстонцев».

Бритва сверкнула… но Нефедов снова оказался быстрее. Старшина даже не стал подныривать под руку или еще как-то уворачиваться. Он шагнул навстречу, оказавшись лицом к лицу с противником. Левая рука совершила почти незаметное движение – бритва шеффилдской стали, на отполированном клинке которой было вытравлено клеймо Gilbert Brothers, шлепнулась на истоптанную листву. Правая рука старшины, до этого сжатая в кулак, распрямилась, пальцы разжались, и в лицо Белчеру полетел маленький пустой мешочек из грубой холстины. Порошок из мешочка был зажат в кулаке. Билли, ошарашенный потерей оружия и скоростью атаки, успел только рыкнуть, и в это же мгновение Нефедов резко сдунул порошок ему прямо в лицо, выкрикнув:

– Уба Энки-кэ нгештуг гарра-ни нганга-дэ! ***

Облачко мелкой, остро и горько пахнущей, похожей на пепел пыли ударило в нос, рот, глаза. Британец попытался отшатнуться, задержать дыхание – поздно, тело не послушалось. Едкий порошок обжег горло, взорвался дикой болью в ноздрях и глазах. Мир вокруг закружился, поплыл радужными пятнами. Баунт и Роджер, одинаково съежившиеся внутри, услышали... нет, почувствовали дикий, нечеловеческий вопль ярости и боли Белчера, будто бегущего в атаку секача остановила рогатина. Попытка Роджера взять контроль, восстановить порядок в разваливающемся сознании, пошла прахом – все связи перепутались, рвались, как гнилые веревки, словно такелаж парусника, который шторм валял по волнам, как скорлупку.

Джеймс Баунт падал куда-то в бездонную глубину, его собственное «я», захлебываясь в этом хаосе, отчаянно пыталось выплыть. В свете фонарика Конюхова было видно, как радужка глаз британского агента лихорадочно, с калейдоскопической быстротой меняет цвет: серый, черный, желто-зеленый, снова черный и серый. Он схватился за голову, распялил рот так широко, что углы губ треснули, и завыл. Потом рухнул на колени, повалился на бок и замер, дергаясь в немой агонии разрываемого на куски сознания.

Нефедов присел на корточки, с безмятежным интересом ученого изучая лицо, выражения на котором проносились со скоростью курьерского поезда. Подобрал выпавший «велрод», нацелил толстый ствол точно в лоб англичанину. Вся эта сцена отражалась в мерцающих глазах русалки, за его спиной высунувшейся из ящика. Старшина чувствовал ее ужас перед тем, что только что случилось, осознание свершившегося разрыва, и.… странное, печальное облегчение.

– Ну что, Дервиш, опустела квартирка, а? – тихо произнес Нефедов, глядя в безумно мечущиеся, потерянные глаза человека у своих ног. – Спекся Билли. Был грязью, и в грязь превратился, прямо по-библейски. Остался только Роджер, ну и ты еще до кучи. И про Роджера я знаю, не удивляйтесь там оба-два. Потому что врать не надо было, на всякую хитрую задницу у нас болт с левой резьбой найдется. Понимаешь? Нет? Ну и не надо.

Он поднялся, перешел на английский.

– Перо отсюда вынесу я, согласно полученному мной приказу. И живыми вернемся все... – старшина осекся, хмуро поправил сам себя. – Почти все. Или… есть другой вариант. Вернемся только мы пятеро, а ты – не обессудь. Никто тебя здесь искать не будет. Как тебе такое? Доверия, конечно, тебе теперь совсем ни на грош, но мы ж не британские джентльмены. Слово держим, зазря глотки не режем. Роджер это понимает, правда? Постарайся и ты понять, Джеймс, раз уж среди вас за главного себя поставил. А то хлопот не оберешься.

Одним плавным движением он убрал пистолет – как и не было ничего. Якупов, окончательно разбуженный звуками борьбы, подошел, держа пистолет-пулемет наизготовку. Он окинул взглядом корчащегося в грязи англичанина и спросил Нефедова, который пошел обратно к плащ-палатке.

– Это что было, товарищ старшина? Черные его так, что ли? Или отравился чем?

– Можно сказать, что отравился, – Нефедов повернулся, его взгляд скользнул по глиняному ящику. Светящиеся глаза русалки все еще смотрели на него, в них читался вопрос, но уже другой. – Теперь к бабке не ходи, до утра будет лежать, в себя приходить. Тут помогать – только портить. А вот тебе, Файзулла, от меня фитиль полагается по самые гланды. На посту спать? Совсем охренел?

– Так я это… – пробормотал татарин, сокрушенно повесив голову.

– Ага, – с непередаваемой интонацией буркнул старшина. – Вернемся в расположение – огребешь от меня нарядов. Как первогодок, ей-ей… Конюхов!

– Я.

– Заступай на дежурство. Файзулла – спать. И до рассвета чтобы тихо всем. Совсем тихо. Это приказ.

Старшина шагнул в черную пасть ночи. В душной, звенящей тишине сельвы, сжавшейся до одной небольшой прогалины, остались только хриплое, прерывистое дыхание человека, пытающегося собрать воедино осколки своего «я», и тихий плеск воды в ящике, где существо из иного времени и иного мира пыталось понять этих странных, жестоких и в чем-то бесконечно одиноких двуногих существ. «Перо Кетцалькоатля» ждало своего часа в вещмешке. Тени сгущались, становясь почти осязаемыми.

В голове Дервиша, там, где еще недавно вопили три голоса, теперь звучал только потрясенный шепот Роджера, и зияла черная дыра на месте удушливой, звериной ярости Билли Белчера, впервые столкнувшегося с существом куда страшнее, чем он сам. И стертого этим существом из реальности навсегда.

* * *

С русалкой отряд распрощался на следующий день, на берегу безымянной речки, тут и там заваленной стволами упавших деревьев. Точнее, прощался с ней один только Нефедов, остальные просто поставили ящик в воду, и, повинуясь жесту старшины, аккуратно перевернули его на бок, а потом, не скрывая облегчения, отодвинулись подальше. Создание, рана которого затянулась с поразительной быстротой, перевалилось из ящика в речную воду, нырнуло, потом снова показалось на поверхности и внимательно, не отрываясь, несколько минут глядело в глаза командиру Особого взвода.

– За помощь спасибо. А тайны Древних нам без надобности, оставь себе. Ну, бывай здорова, держись от злых людей подальше, – наконец сказал Степан Нефедов, отвернулся и пошел от берега обратно в самую гущу леса.

– Выдвигаемся в точку эвакуации, – коротко приказал он. За ним цепочкой потянулись остальные. Джеймс Баунт, растерявший весь свой аристократический лоск, молча шел сразу за старшиной, стараясь не ежиться под неотступным, сверлящим затылок взглядом Конюхова, который то и дело ехидным шепотом сулил ему все самые страшные кары.

– Ну и слава богу, – еле слышно пробормотал Кузнецов, на радостях даже пообещавший бросить курить. – Как гора с плеч… И в голове прояснилось, аж захорошело.

– Сейчас командир услышит – еще больше захорошеет! – не оборачиваясь, посулил ему Конюхов.

– Сам-то трепись поменьше, – буркнул Кузнецов и тут же замолчал, всем своим видом показывая, что набрал в рот воды и вообще – нем как рыба.

…Когда Хан-Гирей принимал у Степана контейнер с «Пером Кетцалькоатля», то, по своему обыкновению, крепко пожал руку старшине. Потом внимательно посмотрел тому в глаза, и немного помедлил перед тем, как поблагодарить за службу – словно бы хотел о чем-то спросить. Нефедов, отоспавшийся и дочиста выбритый, стоял навытяжку, смотрел спокойно, и Хан-Гирей так и не задал ни одного вопроса. Отбыл восвояси все на той же запыленной «эмке», а может, то была совсем другая машина – так сразу и не разобрать, тем более что и лагерь у отряда сейчас тоже был другой, под кодовым обозначением «Курумник», прилепившийся к опушке соснового бора.

Полковник Иванцов проводил автомобиль задумчивым взглядом, потом уселся рядом со старшиной на лавочку, добротно сколоченную все тем же Якуповым, отрабатывавшим наряды вне очереди. Закурил, подцепив из костра недогорелую веточку, тлеющую угольком, и спросил:

– А этот… англичанин, который с вами там терся? С ним что?

– Да откуда ж я знаю, товарищ полковник? – нешуточно удивился вопросу командир Особого взвода. – Распрощались мы с ним в точке нашей эвакуации, на речке с непроизносимым названием Рио-де-лос-что-то-там. Как он дальше – я, признаться, не интересовался, мы в одну сторону, он в другую, скатертью дорога. Уж больно мутный оказался тип. Одно слово – многогранная личность, богатая натура. Сильно переживал, что не справился со своим заданием. Злобился. Но вслух ничего не говорил, потому как умный, а тем более, что сержант Конюхов ему глазами прямо дырку в затылке просверлил. Очень уж хотел наш Сашенька его вздернуть на первом суку.

– А ты не дал? – без особого интереса спросил Иванцов, глубоко затянувшись.

– Зачем? Все-таки представитель союзников… хоть и бывших. Дипломатия, я же понимаю.

– Но? – полковник цепко глянул. Степан пожал плечами и без особой охоты ответил:

– Но зарубку ему в голове я все-таки оставил. Ма-аленькую, – он показал едва видимую щелочку между большим и указательным пальцами. – На всякий случай. Чтобы больше не пакостил.

Он вздохнул.

– Весь запас порошка на эту морду перевел, прямо наш ответ Чемберлену получился. Кому другому и щепотки хватило бы, но тут я перестраховался, конечно… Весь запас! Где сейчас брать – ума не приложу. Одни только толченые кости кэлпи найти – это вот как?

Лондон. Minimax Fire Extinguisher Company.

– Сэр. Какие будут распоряжения по агенту «Дервиш»?

Человек, окруженный бумажными завалами, задумался, не отнимая от уха эбонитовую чашку телефонной трубки. Думал он недолго.

– На консервацию. Контакты и связи отсечь. Пусть побудет в изоляции. Следить, но без излишней строгости. Все-таки у него уникальные способности… хотя уже и не в той мере, что раньше. Да, мы снова недооценили Охотников.

Он задумался. На том конце трубки почувствовали сомнение в голосе собеседника.

– Сэр, может быть…? – молчание было красноречивым.

– Нет, – подумав, отрезал человек в кабинете. – Он еще пригодится.

Трубка легла на рычаги с тихим коротким звяканьем.

Человек снял с одной из бумажных груд очередную безликую папку.

_________________

* «Масленка» – М3, компактный пистолет-пулемет производства США, хорошо подходящий для боя на короткой дистанции, в условиях ограниченной видимости. Нефедов имеет в виду версию 1944 года со встроенным глушителем, разработанным Bell Laboratories.

** Тыныч – спокойно (тат.)

*** Древнее шумерское заклинание.