Слоновый Тумаи

Я вспомню, кем я когда-то был, довольно с меня цепей,

Я вспомню мощь былую свою и джунглей зеленый дом.

Не буду людям служить за корм всю жизнь до последних дней,

Уйду к собратьям диким моим — сквозь заросли напролом.

Я буду идти по прежним путям всю ночь до начала дня —

Навстречу чистому ветру гор и чистой ласке воды,

Сломаю ограды, снесу всё то, что держит в плену меня,

Вернусь к товарищам прежних дней, что волей своей горды.

Кала Наг (что означает «Черный Змей»), сорок семь лет служил индийскому правительству всеми доступными слону способами. Поскольку ему было полных двадцать лет, когда его поймали, к началу нашего рассказа ему стукнуло почти семьдесят — зрелый возраст для слона. Он помнил, как толкал увязшую в глубокой грязи пушку, упершись в нее большой кожаной накладкой на лбу, еще до Афганской войны 1842 года, до того, как набрал полную силу.

Его мать, Радха Пьяри (что означает «Дражайшая Радха») попала в ту же ловушку, что и Кала Наг, и, прежде чем у сына выпали маленькие молочные клыки, объяснила ему, что пугливые слоны непременно попадают в беду. Кала Наг понял, что мать права, когда, впервые увидев разрыв снаряда, с криком попятился к оружейному складу, и его начали колоть сзади штыками в самые чувствительные места. Поэтому не успело ему исполниться двадцать пять лет, как он перестал бояться и стал самым любимым и ухоженным слоном на службе у правительства Индии.

Во время похода по Верхней Индии он нес на спине тысячу двести фунтов палаток. Его подняли на корабль с помощью парового крана и несколько дней везли по воде, а потом заставили таскать на спине мортиру в незнакомой скалистой стране очень далеко от Индии. Он видел императора Теодороса, лежащего мертвым в Магдале,[1] и вернулся обратно на пароход с медалью за участие в абиссинской войне. Десять лет спустя он стал свидетелем того, как его собратья-слоны умирали от холода, эпилепсии, голода и солнечных ударов в местечке под названием Али-Мусджид, а потом его отправили за тысячи миль на юг таскать и складывать в штабеля большие тиковые бревна на лесозаготовительных заводах в Моулмейне. Там он чуть не убил строптивого молодого слона, не желавшего выполнять свою долю работы.

Кала Наг был любимцем всего отряда.

После того, как его освободили от работы на лесозаготовках, он вместе с несколькими десятками других специально обученных слонов помогал отлавливать диких слонов в горах Гаро. Индийское правительство очень строго следит за тем, чтобы количество рабочих слонов не сокращалось; есть целый департамент, который только тем и занимается, что руководит охотой на слонов, их отловом и приручением, а потом рассылает их по всей стране — туда, где они нужны.

Кала Наг вырос до десяти футов в холке, его бивни были обрезаны так, что от них остались только пятифутовые обрубки, окованные медью, чтобы не расщеплялись, но этими обрубками он мог орудовать сноровистей, чем любой необученный слон — настоящими острыми бивнями.

Охота проходила так: рассеянных по холмам диких слонов неделю за неделей постепенно теснили все дальше, а под конец сорок или пятьдесят чудовищ загоняли за частокол, и за ними с грохотом опускались большие откидные ворота из связанных вместе стволов. После чего, повинуясь команде, в разъяренное, трубящее столпотворение в загоне входил Кала Наг (обычно его запускали туда ночью, потому что при мерцающем свете факелов диким слонам труднее ориентироваться) и, выбрав самого большого и дикого клыкача из стада, бил его хоботом, пока тот не умолкал, а люди на спинах других слонов обвязывали веревками животных поменьше.

Кала Наг, старый мудрый Черный Змей, знал о сражениях все, что только можно было знать, и в свое время не раз защищался от нападения раненого тигра: задрав мягкий хобот, чтобы уберечь его от когтей и зубов, он сбивал на землю прыгнувшего хищника быстрым режущим ударом по голове, который сам придумал. Опрокинув тигра, слон наваливался на него огромными коленями и давил до тех пор, пока тот не околевал, задыхаясь и воя. Тогда Кала Наг поднимал с земли за хвост мохнатый полосатый коврик.

— Да, Черный Змей никого не боится, кроме меня, — сказал погонщик Большой Тумаи, сын Черного Тумаи, возившего Кала Нага в Абиссинию, и внук Слонового Тумаи, при котором этого слона поймали. — Кала Наг видел, как три поколения нашей семьи кормили его и ухаживали за ним, и он доживет до тех пор, пока за ним будет ухаживать четвертое поколение.

— Меня он тоже боится, — сказал одетый только в набедренную повязку Маленький Тумаи и выпрямился во весь свой небольшой рост.

Ему было десять лет, он был старшим сыном Большого Тумаи, и, согласно обычаю, однажды ему предстояло занять место отца на шее Кала Нага и держать в руках тяжелый железный анкас, стрекало для слонов, которым владели в совершенстве его отец, и дед, и прадед.

Маленький Тумаи знал, о чем говорил, потому что родился под сенью Кала Нага, играл с концом его хобота, прежде чем научился ходить, а когда научился, водил слона на водопой. Кала Нагу и в голову не пришло бы ослушаться пронзительных приказов мальчика — как не пришло в голову убить его в тот день, когда Большой Тумаи поднес коричневого младенца к клыкам Кала Нага и велел слону приветствовать своего будущего хозяина.

— Да, — сказал Маленький Тумаи, — он меня боится!

И он широкими шагами подошел к Кала Нагу, обозвал его жирной старой свиньей и заставил поднимать ноги одну за другой.

— Ого! — воскликнул Маленький Тумаи. — Какой ты умелый слонище!

И, покачав кудлатой головой, он повторил отцовские слова:

— Хоть правительство и платит за слонов, они принадлежат нам, погонщикам. Когда ты состаришься, Кала Наг, явится какой-нибудь богатый раджа и купит тебя у правительства, потому что ты такой большой и хорошо обученный. И тогда тебе не придется работать. У тебя в ушах будут золотые серьги, на спине — золотой паланкин, и, одетый в красную, расшитую золотом попону, ты будешь возглавлять королевские процессии. А я сяду тебе на шею, о Кала Наг, с серебряным анкасом в руке, и люди побегут перед нами, расчищая нам путь золотыми палками и крича: «Дорогу королевскому слону!» Это будет здорово, Кала Наг! Но охота в джунглях все равно лучше.

— Гм! — сказал Большой Тумаи. — Ты еще мальчик, к тому же дикий, как буйволенок. Эта беготня вверх и вниз по холмам — не самое лучшее дело на государственной службе. Я старею и не люблю диких слонов. Лучше уж кирпичные стены слоновников и слоны в своих стойлах — по одному в каждом, и большие пни, к которым их можно надежно привязать, и ровные, широкие дороги, где их обучают. Все это лучше лагерей в джунглях — только разбил лагерь, как уже пора уходить. Хороши и казармы в Канпуре. Помню, там рядом был базар, а работали мы всего по три часа в день.

Маленький Тумаи помнил Канпур, поэтому промолчал. Ему как раз очень нравилась походная жизнь, и он ненавидел широкие, ровные дороги, ежедневную заготовку травы для фуража и долгие часы безделья, когда нечем заняться, кроме как наблюдать, как Кала Наг переступает с ноги на ногу в своем стойле.

Зато маленькому Тумаи нравилось подниматься по горным тропинкам, где может пройти только слон, а потом спускаться вниз, в долину, и видеть, как дикие слоны кормятся за много миль отсюда, и наблюдать, как испуганные кабаны и павлины шарахаются из-под ног Кала Нага. Тумаи нравились слепящие теплые дожди, после которых дымятся все холмы и долины, и прекрасные туманные утра, когда никто не знает, где придется разбить лагерь на ночь. Он любил смотреть, как диких слонов осторожно, постепенно отгоняют в нужном направлении, и как потом, во время последнего стремительного ночного перегона, они врываются в ворота частокола, словно валуны оползня, а обнаружив, что выхода из загона нет, бросаются на массивные столбы, и тогда слонов отгоняют криками, пылающими факелами и холостыми выстрелами.

В такие минуты мог пригодиться даже маленький мальчик, а от Тумаи было пользы, как от троих мальчишек вместе взятых. Он хватал факел, размахивал им и кричал изо всех сил. Но больше всего он любил то время, когда пойманных слонов отделяют от стада, и в кеддахе — так называется слоновий загон — начинается такое светопреставление, что людям приходится объясняться знаками, потому что за ужасным шумом они не слышат друг друга. Тогда Маленький Тумаи взбирался на верхушку одного из покачивающихся столбов частокола; выгоревшие на солнце каштановые волосы мальчишки свободно рассыпались по плечам, и в свете факелов он становился похож на гоблина. И в короткие минуты затишья можно было услышать, как он пронзительно вопит, подбадривая Кала Нага, — эти крики перекрывали звуки труб, грохот, треск веревок и стоны привязанных слонов:

— Маэл, маэл, Кала Наг! (Давай, давай, Черный Змей!) Дант ду! (Ударь его бивнем!) Сомало! Сомало! (Осторожно, осторожно!) Маро! Мар! (Бей его, бей!) Не задень столб! Арре! Арре! Арре! Кья-а-а! — кричал он, пока Кала Наг и дикий слон, сражаясь, носились взад и вперед по всему кеддаху, а старые охотники на слонов вытирали пот, заливавший глаза, и, улучив минутку, кивали Маленькому Тумаи, который возбужденно ерзал на вершине столба.

Но он не только ерзал. Однажды ночью он съехал со столба, проскользнул между слонами и бросил свободный конец веревки погонщику, который пытался зацепить за ногу брыкающегося слоненка (слонята всегда доставляют больше хлопот, чем взрослые животные). Кала Наг увидел Тумаи, поймал хоботом и передал отцу, который тут же отвесил сыну оплеуху и посадил обратно на столб.

На следующее утро Большой Тумаи ругал сына:

— Разве тебе мало забот в прочных кирпичных слоновьих стойлах и наших палатках, раз ты вмешиваешься в ловлю слонов, маленький негодник? А теперь глупые охотники, которым платят меньше, чем мне, рассказали о том, что ты натворил, сахибу Петерсену.

Маленький Тумаи испугался. Он мало знал о белых людях, но считал сахиба Петерсена величайшим белым человеком на свете. Петерсен руководил всем, что происходило в кеддахе, отлавливал всех слонов для правительства Индии и знал о нравах слонов больше, чем кто-либо из живущих на земле.

— И что… что теперь будет? — спросил Маленький Тумаи.

— Что будет, что будет! Беда теперь будет. Сахиб Петерсен — сумасшедший. Иначе разве стал бы он охотиться на этих диких дьяволов? Он может потребовать, чтобы ты сделался охотником на слонов и спал в кишащих лихорадкой джунглях, пока однажды тебя не затопчут насмерть в кеддахе. Хорошо, что всей этой кутерьме приходит конец. На следующей неделе отлов завершится, и нас, жителей равнин, отправят по местам. Тогда мы будем маршировать по ровным дорогам и забудем о дурацкой охоте. Но, сын, меня злит, что ты лезешь в дела, которыми должны заниматься грязные обитатели джунглей Ассама. Кала Наг не подчиняется никому, кроме меня, поэтому мне приходится входить вместе с ним в кеддах, но он всего лишь сражается с другими слонами, а не помогает связывать их. А я сижу на его спине спокойно, как подобает погонщику, — не простому охотнику, а погонщику! — человеку, который получит пенсию, когда закончит службу. Так неужели ты, мальчик из семьи Тумаев, повелителей слонов, хочешь быть втоптанным в грязь кеддаха? Негодяй! Нечестивец! Никчемный сын! Поди вымой Кала Нага, займись его ушами и проверь, чтобы у него в ногах не было шипов. Иначе сахиб Петерсен наверняка поймает тебя и сделает охотником, и ты будешь шляться по слоновьим следам, и превратишься в дикого лесного медведя. Ба! Какой позор! Ступай прочь!

Маленький Тумаи ушел, не сказав ни слова, но излил свои горести Кала Нагу, пока осматривал его ноги.

— Ну и пускай! — говорил Маленький Тумаи, приподнимая край огромного правого уха слона. — Пускай обо мне расскажут сахибу Петерсену и тогда, может быть… может… кто знает? Хай! Вот так колючку я из тебя вытащил!

Следующие несколько дней слонов готовили к переходу: только что пойманных дикарей водили взад и вперед между парой ручных, чтобы при спуске на равнины неприрученные слоны не доставляли слишком много хлопот. Еще люди занимались инвентаризацией одеял, веревок и других вещей, которые были изношены или потерялись в лесу.

Сахиб Петерсен приехал в лагерь на своей умной слонихе Пудмини. Он расплачивался за работу и в других лагерях, разбросанных среди холмов, так как сезон подходил к концу. За столом под деревом сидел местный клерк, который давал расчет погонщикам; получив плату, каждый погонщик возвращался к своему слону. Длинная вереница готовилась тронуться в путь.

Ловцы, охотники, загонщики, люди, работающие при кеддахе и круглый год живущие в джунглях, сидели на спинах слонов из отряда сахиба Петерсена или прислонялись к деревьям с ружьями в руках и смеялись над уезжающими погонщиками. Они хорошо повеселились, когда несколько только что пойманных слонов прорвали строй и разбежались кто куда.

Большой Тумаи тоже подошел к клерку. Маленький Тумаи следовал по пятам за отцом, и Мачуа Аппа, главный следопыт, вполголоса сказал своему другу:

— По крайней мере, один из них мог бы неплохо управляться со слонами. Жаль отправлять этого молодого петушка прозябать на равнинах.

Тут сахиб Петерсен навострил уши, как и подобает человеку, который привык прислушиваться к самому молчаливому из всех живых существ — дикому слону. Не слезая со спины Пудмини, он повернулся и спросил:

— Что-что? Я не знаю среди погонщиков с равнин ни одного мужчины, у кого хватило бы ума связать даже мертвого слона.

— Не мужчина, мальчик. Он зашел в кеддах, где были слоны из последней партии, и бросил Бармао веревку, когда мы пытались увести того слоненка с пятном от его матери.

Мачуа Аппа указал на Маленького Тумаи, и сахиб Петерсен посмотрел на него.

Маленький Тумаи поклонился до земли.

— Он бросил веревку? Да он ниже колышка палатки. Как тебя зовут, малыш? — спросил сахиб Петерсен.

Маленький Тумаи так перепугался, что не мог вымолвить ни слова. Но за его спиной стоял Кала Наг, и Тумаи сделал ему знак, а слон подхватил мальчика хоботом и поднял к голове Пудмини, чтобы тот оказался перед великим сахибом Петерсеном. Тут Маленький Тумаи закрыл лицо руками, потому что был всего лишь ребенком и, когда дело не касалось слонов, был таким же застенчивым, как и любой другой ребенок.

— Ого! — сказал сахиб Петерсен, улыбаясь в усы. — И зачем ты научил своего слона этому трюку? Чтобы он помогал тебе красть с крыш домов разложенный на просушку зеленый маис?

— Не зеленый маис, о защитник бедных, а дыни, — ответил Маленький Тумаи, и все мужчины вокруг разразились хохотом.

Большинство из них в детстве учили такому трюку своих слонов.

Маленький Тумаи, вися на высоте восьми футов над землей, ужасно хотел провалиться на столько же футов под землю.

— Сахиб, это Тумаи, мой сын, — нахмурившись, сказал Большой Тумаи. — Он очень плохой мальчик и закончит свои дни в тюрьме, сахиб.

— На этот счет у меня есть сомнения, — ответил сахиб Петерсен. — Мальчик, который в таком возрасте имеет смелость войти в кеддах, полный диких слонов, вряд ли попадет в тюрьму. Держи, малыш, вот тебе четыре анны, купи себе сладостей, потому что у тебя есть голова на плечах — там, под этой копной волос. Со временем ты тоже сможешь стать охотником на слонов.

Большой Тумаи нахмурился еще сильнее.

— Однако помни, что кеддах — не место для детских игр, — продолжал сахиб Петерсен.

— И мне никогда больше нельзя туда входить, сахиб? — задохнувшись, спросил Маленький Тумаи.

— Ну почему же, — сказал сахиб Петерсен. — Ты сможешь туда войти, когда увидишь, как танцуют слоны. Если увидишь, как танцуют слоны, приходи ко мне, и я позволю тебе побывать во всех кеддахах.

Раздался новый взрыв смеха, потому что это была старая шутка охотников на слонов, означающая просто «никогда». В джунглях есть большие расчищенные ровные площадки — их называют слоновьими бальными залами. Но их находят по чистой случайности, и ни один человек никогда не видел, как танцуют слоны. Когда какой-нибудь погонщик хвастается своим мастерством и храбростью, другие спрашивают его: «А ты хоть раз видел, как танцуют слоны?»

Кала Наг опустил Маленького Тумаи на землю, тот снова поклонился до земли и ушел вместе с отцом. Тумаи отдал серебряную монету в четыре анны своей матери, которая кормила грудью его младшего брата, а потом вся семья уселась на спину Кала Нага, и вереница фыркающих и повизгивающих слонов начала спускаться по тропинке с холма на равнину. Поскольку в процессии было много новых слонов, спуск получился интересным, ведь новички доставляли неприятности при каждом переходе через реку, их то и дело приходилось уговаривать или бить.

Большой Тумаи злобно подгонял Кала Нага, потому что ужасно сердился, но Маленький Тумаи от счастья растерял все слова. Сахиб Петерсен заметил его и дал ему денег! Мальчик чувствовал себя так, как чувствовал бы себя рядовой, если бы главнокомандующий вызвал его из строя и похвалил.

— Что сахиб Петерсен имел в виду, когда говорил про танцы слонов? — в конце концов тихо спросил он у матери.

Большой Тумаи услышал его и ворчливо ответил:

— Он имел в виду, что тебе никогда не стать одним из этих горных буйволов-следопытов. Вот что он имел в виду. Эй, ты, чего встал поперек дороги?

Погонщик-ассамец, ехавший через два-три слона впереди, сердито обернулся и крикнул:

— Подгони сюда Кала Нага, пусть он выбьет дурь из этого слона! Почему сахиб Петерсен именно меня послал с вами, ослами с рисовых полей? Пусть твой зверь пойдет рядом с моим, Тумаи, и подтолкнет его клыками. Клянусь всеми богами холмов, то ли новые слоны одержимы, то ли учуяли в джунглях своих товарищей!

Кала Наг ударил нового слона по ребрам так, что тот задохнулся, а Большой Тумаи сказал:

— Мы очистили холмы от диких слонов во время последней охоты. Ты просто никудышный погонщик! Я что, должен следить за порядком всей вереницы?

— Послушайте только, что он говорит! — отозвался другой погонщик. — «Мы очистили холмы». Хо! Хо! Какие вы умные, жители равнин! Каждый, кроме тупицы, никогда не видевшего джунглей, понял бы, что дикие слоны сообразили — сезон охоты на них окончен. Поэтому сегодня ночью все они будут… Но к чему тратить мудрость на речную черепаху?

— Так что же будут делать слоны? — воскликнул маленький Тумаи.

— А, привет, малыш. Ты здесь? Что ж, я расскажу тебе, потому что у тебя ясная голова. Слоны будут танцевать, и лучше бы твоему отцу, который якобы очистил от них все холмы, приковать их сегодня вечером двойными цепями.

— Что за дурацкие разговоры? — отозвался Большой Тумаи. — Вот уже сорок лет мужчины нашей семьи ухаживают за слонами, но никогда я не слышал бредней ни о каких слоновьих танцах.

— Да, но что знает житель равнин, живущий в хижине, кроме четырех стен своей хижины? Ладно, оставь слонов на ночь без цепей, сам увидишь, что тогда будет. Что же касается танцев, я видел место, где… Да что же это такое? Сколько изгибов у реки Диханг? Впереди еще один брод, и нам придется заставить слонят переправиться вплавь. Эй, там, сзади, не напирайте!

Так, то в беседах, то в пререканиях, то в переправах через реки прошел первый переход к лагерю для новых слонов, и все утратили терпение еще задолго до того, как туда добрались.

В лагере слонов приковали цепями за задние ноги к большим столбам, к новым слонам привязали дополнительные веревки и перед всеми животными положили корм. Еще не кончился день, как погонщики с холмов пустились в обратный путь в лагерь сахиба Петерсена, посоветовав на прощанье погонщикам с равнин этой ночью смотреть в оба. Равнинные погонщики спрашивали — почему, но охотники только смеялись в ответ.

Маленький Тумаи приготовил ужин для Кала Нага, а когда наступил вечер, все еще несказанно счастливый, отправился бродить по лагерю в поисках барабана. Когда сердце индийского ребенка переполнено, он не шумит и не бегает, как обычно, а устраивает нечто вроде праздника для себя самого.

Сахиб Петерсен говорил с ним, с Тумаи! Если бы мальчик не нашел того, что хотел, думаю, он заболел бы. Но продавец сладостей в лагере одолжил ему маленький барабан, в который надо бить ладонью, и Тумаи сел перед Кала-Нагом, скрестив ноги и положив барабан на колени, а когда появились звезды, начал стучать — и стучал, и стучал, и стучал. И чем больше он думал об оказанной ему великой чести, тем сильнее стучал, сидя в одиночестве среди связок слоновьего корма. В этой музыке не было ни мелодии, ни слов, но стук делал его счастливым.

Новые слоны натягивали веревки, время от времени повизгивая и трубя, и Тумаи слышал, как его мать в лагерной хижине укладывает спать его младшего брата, напевая старую-престарую песню о великом боге Шиве, который однажды рассказал всем животным, что каждый из них должен есть. Это была очень напевная колыбельная:

Шива, что собирал урожай и управлял ветрами,

Сидел у своих дверей давно минувшими днями,

Вручал он каждому долю, пищу, труд и старания,

Всем — от раджи до бедняка, что должен просить подаяние.

Все сущее создано им — великим Хранителем Шивой.

Махадео! Махадео![2] Создал он все — и сладкие вкусные сливы,

И для верблюдов колючки, и желуди для свиней,

И материнское сердце, чтобы любить сыновей…

Маленький Тумаи поддерживал радостным «тук-а-тук» конец каждого куплета, пока ему не захотелось спать. Тогда он растянулся на связках сухой травы рядом с Кала Нагом. Наконец слоны начали ложиться один за другим, и только Кала Наг, стоявший с правого края шеренги, остался стоять; он медленно раскачивался из стороны в сторону, оттопырив уши, прислушиваясь к ночному ветру, медленно дувшему над холмами. Воздух был полон всевозможных ночных звуков, которые все вместе взятые образуют тишину — щелканье одного бамбукового стебля о другой, шорох какой-то живности в подлеске, пронзительный крик наполовину проснувшейся птицы (птицы бодрствуют ночью гораздо чаще, чем мы себе представляем), плеск воды где-то очень далеко.

Когда Маленький Тумаи проснулся, светила яркая луна, а Кала Наг все еще стоял, насторожив уши. Тумаи повернулся, шурша соломой, и стал смотреть на изгиб большой слоновьей спины, заслонявшей добрую часть звезд на небе. И тут он услышал далеко-далеко (и так тихо, словно тончайший шип пронзил тишину) «хуут-туут» дикого слона.

Вся шеренга слонов поднялась, будто по ней выстрелили, и это разбудило погонщиков. Люди вышли, вбили большими молотками дополнительные колышки, натянули привязи и завязали веревки прочными узлами. Наконец, все стихло. Один новый слон почти порвал свою привязь, и Большой Тумаи снял с ноги Кала Нага цепь и приковал переднюю ногу полудикого слона к задней, а на ногу Кала Нага накинул петлю из травяной веревки и велел ему помнить, что он крепко привязан. Большой Тумаи знал, что и его отец, и его дед, и он сам сотни раз проделывали такое раньше. Кала Наг против обыкновения не ответил булькающим звуком. Он стоял неподвижно, глядя вдаль, на залитые лунным светом холмы Гаро, слегка приподняв голову и расправив уши, как веера.

— Присмотри за ним, если ночью он начнет беспокоиться, — сказал Большой Тумаи Маленькому Тумаи, а сам ушел в хижину и заснул.

Маленький Тумаи тоже собирался лечь спать, как вдруг услышал, как с легким «танг» лопнула веревка, и Кала Наг выплыл из своего загона медленно и бесшумно, как облако выплывает из устья долины. Маленький Тумаи босиком побрел за ним по освещенной луной дороге, тихо приговаривая:

— Кала Наг! Кала Наг! Возьми меня с собой, о Кала Наг!

Слон бесшумно повернулся в лунном свете, сделал три шага к мальчику, подхватил его хоботом, посадил себе на шею и, прежде чем Тумаи успел как следует усесться, скрылся в лесу.

Оставшиеся слоны яростно затрубили, а затем всё погрузилось в тишину.

Кала Наг шел сквозь джунгли, и иногда высокая трава волновалась возле его боков, как валы у бортов корабля, или его спину царапал вьющийся дикий перец, или бамбук скрипел, отодвинутый его плечом. Но в остальном слон двигался абсолютно бесшумно, пронизывая густые джунгли Гаро, как дым. Он шел в гору, но, хотя маленький Тумаи наблюдал за звездами в просветах между деревьев, он не мог сказать, в каком направлении движется Кала Наг.

Добравшись до вершины холма, слон на минуту остановился, и Маленький Тумаи увидел при лунном свете пятнистые, мохнатые древесные верхушки на многие мили вокруг и бело-голубой туман в низине над рекой. Тумаи наклонился вперед, вгляделся и почувствовал, что лес под ним проснулся… Проснулся, ожил и наполнился живыми существами. Мимо уха мальчика пронеслась большая фруктоядная летучая мышь; в чаще зашуршал иглами дикобраз; в темноте между стволами деревьев кабан, сопя, усердно рыл влажную теплую землю.

Затем ветви снова сомкнулись над головой Тумаи: это Кала Наг начал спускаться в долину. Теперь слон не шел плавным скользящим шагом, а несся по склону, словно сорвавшаяся с цепи пушка. Огромные ноги двигались размеренно, как поршни, каждым шагом он покрывал восемь футов, морщинистая кожа на его локтях шелестела. Подлесок справа и слева трещал, как рвущийся холст, и молодые деревца, которые Кала Наг отбрасывал плечами, выпрямлялись и хлестали его по бокам. Слон мотал головой из стороны в сторону, расчищая себе дорогу, и с его клыков свисали огромные пучки спутанных лиан.

Маленький Тумаи припал к большой шее, чтобы раскачивающаяся ветка не сбросила его на землю, и мечтал снова оказаться в лагере.

Трава стала мягкой, теперь с каждым шагом ноги Кала Нага засасывала хлюпающая земля. От ночного тумана на дне долины Маленького Тумаи зазнобило. Потом он услышал плеск и шум бегущей воды, и Кала Наг зашагал по руслу реки, осторожно переставляя ноги. Сквозь шум воды, бурлящей вокруг ног слона, Маленький Тумаи расслышал еще какие-то звуки, раздающиеся вверх и вниз по течению — громкое ворчание и сердитое фырканье, а весь туман вокруг, казалось, был полон движущихся волнистых теней.

— Ай! — стуча зубами, вполголоса сказал мальчик. — Слоновий народ сегодня гуляет. Значит, будут танцы!

Кала Наг с плеском вышел из реки, продул свой хобот и снова двинулся вверх. Но на этот раз он шел не один, и ему не пришлось прокладывать себе дорогу: прямо перед ним уже был сделан проход шириной в шесть футов, где полегшая трава пыталась снова выпрямиться. Должно быть, множество слонов прошли здесь всего несколько минут назад.

Оглянувшись, Маленький Тумаи увидел, что позади из туманной реки выходит огромный дикий слон с маленькими поросячьими глазками, горящими, как раскаленные угли. Затем деревья снова придвинулись, и Кала Наг двинулся дальше среди раздающихся со всех сторон трубных звуков и треска ломающихся веток.

Наконец, слон остановился на самой вершине холма между двумя деревьями — они были частью круга деревьев, обступавших площадку в три или четыре акра. Насколько мог видеть Тумаи, утоптанная земля на площадке была твердой, как кирпичный пол. В центре поляны росло несколько деревьев с ободранной корой, их белая древесина блестела в пятнах лунного света, словно отполированная, а с верхних ветвей свисали лианы, чьи восковые цветы, похожие на колокольчики, обвисли, погруженные в глубокий сон. И на этой поляне не росло ни единой травинки — одна лишь голая утоптанная земля. В лунном свете все казалось серо-стальным, только тени слонов на площадке были чернильно-черными.

Маленький Тумаи смотрел, широко раскрыв глаза и затаив дыхание, как все новые и новые слоны выходят из-за деревьев на площадку. Тумаи умел считать только до десяти, и он снова и снова считал на пальцах, пока не потерял счет десяткам и у него не закружилась голова. Он слышал, как слоны с треском пробираются сквозь подлесок на склоне, но, едва оказавшись в кольце деревьев, все они становились бесшумными, словно призраки.

Здесь были дикие самцы с белыми клыками, в шейных складках и ушах которых застряли опавшие листья, орехи и веточки; толстые, медлительные слонихи, прячущие под животом беспокойных маленьких черных детенышей ростом всего в три-четыре фута; молодые слонята, ужасно гордящиеся своими только-только начавшими показываться бивнями; долговязые, костлявые старые слонихи с худыми озабоченными мордами и хоботами шершавыми, как грубая кора; свирепые старые слоны-самцы, чьи бока покрывали огромные рубцы и шрамы, оставшиеся после былых драк, а с плеч отслаивался засохший ил после грязевых ванн, принятых в уединенном уголке джунглей… У одного самца был сломан бивень и на боку виднелись ужасные царапины, оставленные когтями тигра.

На поляне некоторые слоны стояли голова к голове, некоторые ходили взад и вперед попарно или раскачивались в одиночестве… Десятки, десятки слонов.

Тумаи знал, что, пока он неподвижно лежит на шее Кала Нага, с ним ничего не случится, потому что даже в толчее и суматохе дикий слон не станет стаскивать человека с шеи ручного слона. А в ту ночь собравшиеся здесь слоны вообще не думали о людях.

Один раз они вздрогнули и навострили уши, услышав в лесу звяканье кандалов, но это была Пудмини, любимая слониха сахиба Петерсена — она сорвалась с цепи и, фыркая и пыхтя, бежала вверх по склону. Должно быть, она одолела все ограды и явилась сюда прямиком из лагеря Петерсена. Еще маленький Тумаи увидел незнакомого слона с глубокими отметинами от веревки на спине и груди, убежавшего из какого-то лагеря в горах неподалеку.

Наконец, все звуки в лесу стихли, и тогда Кала Наг выплыл из бреши между деревьями и направился в самую гущу толпы, издавая булькающие звуки и нечто вроде клохтания. Все остальные слоны тоже начали переговариваться на своем языке и переходить с места на место.

Все еще лежа на слоновьей спине, Маленький Тумаи смотрел на множество широких спин, на шевелящиеся уши, на раскачивающиеся хоботы и маленькие вращающиеся глазки. Он слышал щелканье бивней, случайно столкнувшихся с другими бивнями, слышал сухой шорох переплетенных хоботов, шуршание трущихся друг о друга огромных боков и плеч в толпе и непрерывное хлопанье длинных хвостов. Потом луну заволокло облако, вокруг воцарилась кромешная тьма, но тихая, размеренная возня, толчки и бульканье продолжались. Мальчик знал, что вокруг Кала Нага полно слонов и что нет ни малейшего шанса покинуть это сборище, поэтому стиснул зубы и ждал, дрожа. Кеддах, по крайней мере, был озарен светом факелов, там раздавались крики, но здесь Тумаи был один-одинешенек в темноте, и один раз его колена коснулся чей-то хобот.

Затем какой-то слон затрубил, и остальные в течение пяти или десяти ужасных секунд его слушали, а роса падала с деревьев, словно капли дождя, и стекала по невидимым спинам.

Раздался глухой и гулкий звук, не очень громкий, и Маленький Тумаи сперва не понял, что именно это было. Но шум нарастал, и вот Кала Наг поднял сперва одну переднюю ногу — и опустил, потом проделал то же самое с другой передней ногой… «Топ-топ, топ-топ», — звучал топот, размеренный, как стук отбойных молотков.

Теперь слоны топали все вместе, как будто у входа в пещеру бил военный барабан. Роса сперва капала с деревьев, потом перестала капать, а грохот все продолжался, от него качалась и дрожала земля, и Маленький Тумаи зажал уши руками, чтобы ничего не слышать. Но гигантские толчки продолжали отдаваться во всем его теле — это топали сотни тяжелых ног по сырой земле.

Раз или два он почувствовал, как Кала Наг и остальные слоны делают несколько шагов вперед, и глухой стук сменяется звуком, с каким давится сочная зелень, но потом ноги снова топотали по твердой земле.

Где-то рядом заскрипело и застонало дерево, Тумаи протянул руку и нащупал кору, но Кала Наг, все так же ритмично переступая, двинулся дальше, и мальчик так и не смог понять, в каком именно месте поляны он находится.

Слоны не издавали ни звука, только один раз несколько маленьких слонят взвизгнули в унисон. Раздался глухой удар, шарканье, и топот продолжался.

Это длилось около двух часов, у маленького Тумаи болел уже каждый нерв, но по запаху ночного воздуха он понял, что близится рассвет.

Утро раскинулось бледно-желтым полотнищем над зелеными холмами, и тотчас, будто повинуясь приказу света, громкое топанье стихло. Прежде чем у Маленького Тумаи перестало звенеть в голове, прежде чем он успел пошевелиться, вокруг не осталось ни одного слона, не считая Кала Нага, Пудмини и слона с отметинами от веревок. Все стихло — ни шороха, ни шелеста на склонах, который подсказал бы, куда ушли остальные.

Маленький Тумаи смотрел по сторонам во все глаза. Поляна стала больше, и, хотя в ее центре росло немало деревьев, по краям подлесок и трава исчезли. Теперь Тумаи понял, почему топтались слоны. Они расширяли свою площадку: превратили густую траву и сочный тростник в мусор, мусор — в крошечные волокна, а волокна втоптали в землю и утрамбовали.

— Ба! — сказал Маленький Тумаи, веки его отяжелели. — Кала Наг, мой господин, давай пойдем вместе с Пудмини в лагерь сахиба Петерсена, не то я упаду с твоей шеи.

Третий слон проводил их взглядом, фыркнул, развернулся и пошел своей дорогой. Возможно, он принадлежал какому-нибудь мелкому правителю, живущему в пятидесяти, шестидесяти или ста милях отсюда.

Два часа спустя, когда сахиб Петерсен сидел за ранним завтраком, его слоны, в ту ночь прикованные двумя цепями, затрубили, и перепачканная по плечи Пудмини ввалилась в лагерь вместе со стершим ноги, хромающим Кала Нагом. Личико маленького Тумаи было серым и осунувшимся, в его волосах запутались мокрые от росы листья, но он попытался поприветствовать Петерсена сахиба.

— Танцы… Танцы слонов! — слабо воскликнул он — Я видел их и… я умираю!

Кала Наг опустился на задние ноги, и мальчик соскользнул с его шеи в глубоком обмороке.

Но нервы индийских детей — это такая штука, о которой не стоит и говорить, и через два часа довольный собой Тумаи возлежал в гамаке сахиба Петерсена, подложив под голову охотничью куртку сахиба, с животом, полном теплого молока с добавлением капельки бренди и хинина.

Старые, лохматые, покрытые шрамами охотники джунглей сидели в трех шагах от мальчика, глядя на него так, словно он был духом. Он рассказал о том, что видел, рассказал по-детски, простыми словами, и закончил историю так:

— И если вы думаете, что я вру, пошлите людей в джунгли — пусть они увидят сами, что слоновий народ расширил свой танцевальный зал. Люди найдут десять, и еще десять, и еще много раз по десять следов, ведущих в этот зал. Слоны освободили больше места, чтобы было где танцевать. Я это видел. Кала Наг взял меня с собой, и я увидел. К тому же у Кала Нага очень устали ноги!

Маленький Тумаи лег на спину и проспал весь долгий день, до наступления сумерек, а пока он спал, сахиб Петерсен и Мачуа Аппа прошли пятнадцать миль через холмы по следу двух слонов. Петерсен восемнадцать лет занимался ловлей слонов, и только однажды ему удалось найти место их танцев.

Мачуа Аппе не нужно было дважды оглядывать поляну или ковырять носком утрамбованную землю, чтобы понять, что здесь происходило.

— Мальчик не лгал, — сказал следопыт. — Все, о чем он рассказал, и вправду случилось минувшей ночью, и я насчитал семьдесят следов, пересекающих реку. Посмотри, сахиб, вот здесь кандалы Пудмини расцарапали кору дерева! Да, она тоже тут была.

Они переглянулись и снова посмотрели по сторонам, дивясь. Ибо обычаи слонов недоступны для понимания человека, будь то черный человек или белый.

— Сорок пять лет, — сказал Мачуа Аппа, — я следовал за моим господином слоном, но никогда не слышал, чтобы какой-нибудь человеческий ребенок видел то, что видел этот. Клянусь всеми богами холмов… Ну что тут еще скажешь? — И он покачал головой.

Когда они вернулись в лагерь, наступило время вечерней трапезы. Сахиб Петерсен поел в одиночестве в своей палатке, но распорядился, чтобы в лагерь доставили две овцы и домашнюю птицу, а еще двойную порцию муки, риса и соли, поскольку знал, что здесь будет пир.

Большой Тумаи примчался из лагеря на равнинах, чтобы разыскать своего сына и своего слона, а теперь смотрел на них так, словно боялся обоих.

И был пир у пылающих походных костров перед рядами привязанных слонов, и Маленький Тумаи был героем дня. Большие коричневые охотники на слонов, загонщики, следопыты, погонщики, а также люди, знающие все секреты укрощения самых диких слонов, передавали мальчика друг другу и мазали его лоб кровью из груди только что убитого петуха в знак того, что Тумаи прошел посвящение и стал обитателем леса, вольным ходить по любым джунглям.

Наконец, когда пламя угасло и в красном свете тлеющих поленьев слоны стали выглядеть так, словно их тоже окунули в кровь, Мачуа Аппа, глава погонщиков всех кеддахов, Мачуа Аппа, правая рука сахиба Петерсена, тот самый Мачуа Аппа, что за сорок лет никогда не видел мощеной дороги, Мачуа Аппа, который был настолько велик, что у него не было другого имени, кроме «Мачуа Аппа», вскочил на ноги и поднял Маленького Тумаи высоко над головой.

— Слушайте, братья мои! — прокричал он. — Слушайте и вы, господа мои слоны, ибо я, Мачуа Аппа, обращаюсь к вам! Этого малыша больше не будут звать Маленьким Тумаи, а будут звать «Слоновым Тумаи», как звали его прадеда! Целую длинную ночь он созерцал то, чего никогда не видел человек, и благосклонность слоновьего племени и богов джунглей пребудет с ним. Он станет великим следопытом. Он станет более великим, чем даже я, Мачуа Аппа! Он будет идти по свежему следу, и по старому следу, и по любому следу, не теряя его! Ему не причинят вреда в кеддахе, когда он пробежит под брюхом слона, чтобы связать диких клыкачей, а если он поскользнется у ног атакующего слона, тот узнает его и не раздавит. Ай-хай!

Тут Мачуа Аппа обвел взглядом шеренгу прикованных слонов.

— Господа мои, что в цепях, вот малыш, который видел ваши танцы в потаенных местах, танцы, никогда раньше не виданные человеком! Воздайте ему почести, господа! Салам каро, дети мои. Приветствуйте Слонового Тумаи! Ганга Першад, аха! Хира Гудж, Бирчи Гудж, Куттар Гудж, аха! Пудмини, ты видела его на танцах, и ты тоже, Кала Наг, мой алмаз среди слонов — аха! Все вместе чествуйте Слонового Тумаи! Баррао!

И последний дикий вопль заставил всю шеренгу слонов вскинуть хоботы, коснувшись ими своих лбов, и разразиться оглушительным трубным ревом — приветствием, каким обычно встречают только вице-короля Индии. То был салют слонов кеддаха.

И все это досталось Маленькому Тумаи, который увидел то, что прежде не видел никто из людей, — танец слонов ночью в самом сердце холмов Гаро!

Шива и кузнечик

(Песня, которую мать Тумаи пела своему малышу)

Шива, что собирал урожай и управлял ветрами,

Сидел у своих дверей давно минувшими днями,

Вручал он каждому долю, пищу, труд и старания,

Всем — от раджи до бедняка, что должен просить подаяние.

Все сущее создано им — великим Хранителем Шивой.

Махадео! Махадео! Создал он все — и сладкие вкусные сливы,

И для верблюдов колючки, и желуди для свиней,

И материнское сердце, чтобы любить сыновей.

Пшеницу раздал он богатым, просо же — бедным людям,

Крошки — святым факирам, правителям — сласти на блюде;

Битва досталась тигру, волкам — кабаны-клыкачи,

Тряпье же, мусор и кости — шакалам, что рыщут в ночи.

Никто не ушел обделенным, никто не должен скулить.

Жена же Шивы, Парвати, решила над ним подшутить.

Поймала Парвати кузнечика, схватила его с листа

И, спрятав его за пазуху, мужу сказала так:

«Великий Шива-Хранитель, я вижу твои труды.

Махадео! Махадео! Тяжко трудился ты».

Да, Шива раздал всем долю — верблюдам, коровам, слонам,

Но кузнечик был крошкой, сыночек, почти таким, как ты сам!

И продолжала Парвати: «Я вижу, ты все раздал,

Но вдруг к раздаче, владыка, кто-нибудь опоздал?»

Смеясь, ей Шива ответил: «Все получили своё,

Даже твой крошка-кузнечик что-то сейчас жуёт».

Достала Парвати кузнечика и увидала, сынок,

Что спрятанный ею кузнечник грызет зеленый листок.

Смотрела она и дивилась — урок ей великий был,

Ведь самую малую крошку Шива не пропустил.

Все сущее создано им — великим Хранителем Шивой.

Махадео! Махадео! Создал он все — и сладкие вкусные сливы,

И для верблюдов колючки, и желуди для свиней,

И материнское сердце, чтобы любить сыновей.

[1] Теодорос Второй — император Эфиопии. Чтобы не сдаться в плен, покончил с собой в крепости Магдала во время англо-эфиопской войны.

[2] Махадео — «Великий Бог», в индуизме этим эпитетом называют Шиву, а иногда — Вишну.